Переселенцы и новые места (окончание)- Костанай и костанайцы!

Главная

Новости

Переселенцы и новые места (окончание)

Автор Арман Козыбаев

10.11.2009 г.

Окончание части книги Дедлова В.Л. посвященной нашему региону

Тобольные поселки.В 1891 году официально ни Кустаная, ни громадных поселков, его соседей не существовало. Был город, были села; в городе – особая городская полиция, в поселках – старшие и младшие «стражники», с бляхами на левой стороне груди, - но даже Кустанай официально именовался урочищем. Официально на месте притобольных тридцати-тысячных колоний числилось несколько киргизских зимовок. По этому поводу у меня был поучительный разговор с моим возницей, бывалым казаком с новой линии.- А что, ваше высокоблагородие (казаки всех господ титулуют по-военному) – а что, ваше высокоблагородие, поселковую землю отрежут от «кыргызов» российским мужикам!Я, разумеется, отвечаю: - не знаю.- Надо-бы отрезать, ваше высокоблагородие. Положим, киргизы для казны легче: кормить его не надо, потому-что он не голодает, богатые бедных кормят, но зато уж бедные у богачей вроде как в России, рассказывают, крепостные были; во-вторых, он лошадей в военное время для кавалерии поставляет. Все это, ваше высокоблагородие, вполне понятно, но все-таки надо обратить внимание на то, что киргизы в последнее время шибко шустрятся. Извольте видеть, по рассказам, до 54 года киргизы и зимою жили в кибитках. После 54 года, когда зима была больно лютая, они по примеру русского народа стали строить на зиму землянки, а иной черт, волостной управитель, так такой дом взбодрит, что и купцу не стыдно. Это раз. Второе, ваше высокоблагородие, вот что. Стало в России тесно, - народ сюда потянулся, за казацкие линии, к киргизам, на Тобол, в Ак-Моллы, в Семиречье. Киргизы им рады, потому что за землю деньги им платят. Извольте-ка, землю они вроде воздуха считали, и вдруг ни за что. Ни про что – деньги! Милости просим. Принимают к себе на зимовки: паши, мол, землю, коси нам исполу сено и береги землянки да кизяк. Немного, кажется, времени прошло, как российский народ стал селиться по зимовкам, - на моих глазах было; у уж теперь многие киргизы сами выучились пахать и сеять!.. Я и говорю: шустрый народ. Это, ваше высокоблагородие, не то, что башкиры или калмыки. Те - простяки, а это, даром что некрещеный, а тот же русский по уму… Теперь возьмите что выйдет если киргизы на землепашество пойдут? Прямо опасный народ будет. Между ними наших нет, к России не привыкнут, а ведь они до самого китайского царства расселены…Казак приостановился, обернулся ко мне, и, прямо глядя мне в глаза своими светло-синими, холодными и порядочно наглыми, казацкими глазками, спокойно, но решительно окончил:- А по-моему, ваше благородие, я бы лучшие места по рекам и озерам зацапал, да и забил бы там российские поселки. И была бы у верблюда в ноздре веревка!.. Дозволите, ваше благородие, курить? - Кури.

По зимовкам действительно много российского народа. По рекам эти зимовки тянутся одна за другой. У больших озер их несколько. У маленьких тоже непременно есть зимовка. Улиц, конечно нет. Жилье стоит вперемежку с кучами соломы и кизяка. Жилье – или землянки, или кубические березовые срубы, или такой же формы избы из земляного кирпича. Все это неуклюже, коряво, нескладно и поэтому пусто. Только в двух-трех землянках из труб идет смрадный, кизячий дым, да около изредка показывается человек, неторопливо запрягающий или распрягающий лошадь, или лениво копаются в сору ребятишки. Это киргизские арендаторы и сторожа. Тысячи этих людей рассеяны по зимовкам колоссальной киргизской территории, и действительно будет как-то неловко, когда киргизы выкинут их отсюда и сами начнут пахать землю, ставить деревни и строить мечети. И еще будет обидней, если эти арендаторы окиргизятся, чему есть примеры.

Севернее Кустаная, где приютились тобольские поселки, на правом и левом берегу Тобола, - уже настоящая Сибирь. Говорят, юг Тобольской и Томской губернии весь такой: - степь, чернозем и береза. Эта часть Сибири – березовая степь. Вы идете сто, двести верст; говорят, можете проехать тысячу и другую, - и будет все одно и тоже: ковыльная и травяная степи, по которым разбросаны березовые рощи, от одной до тысячи десятин. Степь проникла и в леса, в которых то и дело попадаются поляны и полянки, покрытые ковылем и травами. Там и тут попадаются мочежины, заросшие низким ивняком, озерца в виде ям и круглые, с пологими берегами, в виде умывальных тазов, озера. Последние, то пресные, то горькие, иной раз бывают громадными: верст двадцать-тридцать в поперечнике. В иных рыб столько же, сколько воды. Трава, вода, чернозем и береза, - и больше ничего: ни жилья, ни людей, ни холмов. Даже кустов почти нет в рощах.

Я понимаю мужика, который бредил Кустанаем, - новым вольным городом. Ни начальства, ни бар, ни волостного суда, ни потрав, ни порубок. Вышел из землянки, взглянул, - сердце смеется: так вольно. Я понимаю мужика, но его поведение в «вольном городе», его манера обращаться с «новыми местами» приводят меня просто в ужас. Положим, тут иной раз заработать можно вдвое больше, чем «на старине», но мужик вместо того работает вдвое меньше. Пройдет несколько лет, земля выпашется, другой земли киргизы не дают, - и опять «тесно», опять начинай сначала, опять кончай там же, опять бреди снимать сливки «путь Новый кусть» или «на Китайский клин». Незаметно искатели новых мест разбаловываются, разлениваются, приучаются бродяжничать и почти все нищают. Наживаются только два-три кулака, которые за чудовищные проценты ссужают деньгами, а в голодное время хлебом, да кабаки, куда тобольские колонисты ежегодно сносят двести тысяч рублей.

На всех этих новых местах, за Уралом, как и в «старых» степных местах Европейской России, по выражению мужиков, «одним урожаем не живут», а нужно запасаться из предыдущих. Немцы, собравшись в русскую колонию из тридцати своих государств, прежде всего составляют Gemeinde, строят школу, строят запасной магазин и выбирают старосту, которому, ради поддержания порядка, вручается противозаконная власть – сажать под арест и даже келейно пороть. Наши тобольские колонисты, собравшиеся хоть из тридцати разных губерний, но из одного того же царства, и не подумали ни о чем подобном, и при втором неурожае погибают – говорю это я не для красного слова, а буквально. Из сотни дворов в начале июля хлеб был только в одном, да и то для себя. Голодные приходят к счастливому обладателю хлеба и толпой становятся на колени: дай хлеба! А тот падает на колени перед толпой и вопит: оставьте хлеб моим детишкам! Куда кинуться за хлебом? Неурожай на сотни верст вокруг. Работа? – тут на вольных хлебах новых мест заработков нет; только десятый добудет у киргизов косьбу; но те платят точно на смех десять копеек в день на хлеб рабочему; а хлеб – два рубля пуд. «Худо, худо было на старине, - говорят тобольские колонисты, а такого горя мы не видали».

- Что же вы запасов то не делали?

- Да кто ее знает…

- Ведь податей ни копейки не платите?

- Ни копейки.

- Повинностей никаких не отбываете?

- Вестимо. Места-то новые.

- Только полтинник с десятины киргизам платите?

Мужики не отвечают. Малороссы укоризненно качают головами и молчат. Сангвиники-великороссы азартно чешутся и, кто чмокает, кто плюет, кто энергично восклицает: эх ма! Мордвины вытягивают вперед шеи и усиленно моргают своими светло-голубыми глазами. Черные чуваши в белом полотне глупы, как и всегда. Туляк из заводских рабочих, самый плохой из всех хозяев, вор и пьяница, пробует сказать что-то образованное насчет того, что «правительственная власть обязана оказывать пансион», - но малороссы, великороссы, мордва и даже чуваши взглядывают на туляка так, что он мгновенно умолкает и старается попасть в общий тон молчаливого сокрушения, что ему совсем не идет.

Кормить их? Конечно, кормить. Военнопленных турок – и то кормили. Но… но не пора ли нам меньше походить на турок?