"Сумеют меня перевоспитать, а также из моего трехмесячного ребенка сделают советского человека..."

1931 год

В комиссию по чистке соваппарата при райисполкоме

Машинистка Райисполкома Иванова Ольга Николаевна

Заявление

Выступавшие в прениях при моей чистке товарищи требовали моего удаления из рядов соаппарата, базируясь, главным образом на моем происхождении из буржуазного сословия, а также вменяя мне в вину мое пассивное отношение к общественной работе, нахожу неправильным и по следующим причинам:

Прежде всего не считаю себя виновной в том, что жизнь мне дали люди – (по мнению многих, хотя это далеко не так верно) – буржуи.

Свою оговорку, заключенную в скобки, объясняю тем, что седя по словам выступающих я понимаю (так как я еще молода, а в то время была совершенно ребенком – следовательно точных сведений о своих родителях дать не могу), мой отец происходил из служащих (работал приказчиком) и лишь становясь более взрослым человеком, стал жить самостоятельно, таким образом следует понимать, что приобретенные им мельница и лесопилка нажиты нечестным путем от бывших купцов, следовательно я – не дочь эксплуататора, а простого служащего.

Далее после смерти отца я осталась десятилетним ребенком на попечении матери, у которой кроме меня было еще 5 человек детей, и она воспитывала нас, продавая оставшееся по смерти отца домашнее имущество и тряпки, так как от существовавшей мельницы мы не унаследовали и ломанного гроша, ибо она была продана братом моего отца, который и забрал себе целиком весь вырученный от таковой капитал, на почве чего между моей матерью и братом отца возникло судебное дело, которое положительных результатов в нашу сторону не дало, благодаря лживым сведениям, данных братом моего отца на процессе, якобы при восстании Жиляева эвакуации подвергался не он, а мой отец, тогда как отец в этот момент лежал при смерти. На суде моя мать не смогла доказать лживость слов, как более слабая против брата отца, а в то же время не имевшая возможности нанять защитника, в связи с эти и был отобран последний дом, после чего мы начали (прямо сказать) влачить свое жалкое существование. Все это и заставило меня порвать всякую связь с учением и выйти замуж, уже с этого времени я почти потеряла связь с матерью, и при ее ссылке и до сих пор ничего не знаю о ее существовании, если не считать одного письма, которое я получила от нее в августе месяце.

Далее, в отношении профсоюзной работы:

Служа в Затобольском РИКе я работала членом Ревкомиссии и месткоме, а затем работала в комиссии по хлебозаготовкам. Этого не сумела сказать при чистке ввиду того, что я растерялась. Других работ местком не поручал, напрашиваться же чтоб меня избрали в ту или иную комиссию я, конечно, помимо коллектива не могла.

Выступление Скакуна нахожу не обдуманным ибо единолично (предместкома) провести членом профсоюза меня не мог – вполне понятно, а также, думаю и не безголовые люди сидели в профсоюзе, утверждая протокол собрания коллектива Затобольского РИКа, а проводки меня в члены Профсоюза, которые несомненно знали о моем происхождении и имущественном положении моего отца, а также эти сведения и Бирже труда, которая писала мне путевку на работу в Затобольский РИК.

Думаю, что комиссия по чистке аппарата, учтет мою молодость, недолголетний стаж работы, а также мою политическую отсталость, не выкинет меня за борт, а наоборот постарается оставить в союзе служащих-профсоюзников, которые сумеют меня перевоспитать, а также из моего трехмесячного ребенка сделают советского человека, чем самым не даст погибнуть нам обоим.

1931 год

ГАКО П-164 Опись 1 Д.28