Живой факел |
Автор Administrator | |
08.09.2020 г. | |
"Кустанайские новости". 1995 год
Чортков оставляли немцы поспешно, даже мосты за собой не взорвали. Скатились мы в котловину, где лежал городок, и быстро разбежались по левобережью Серета. Попытался зацепиться противник за кладбище, да вскоре его и оттуда выбили. Уже в обороне, за околицей села Джурин, командир пулеметной роты Челышев сказал: собирайся в училище. Я опешил, уперся, не допускал, что война окончится без меня. А ребята: дурак, живым останешься, офицером будешь. Выложил последний довод: почему я? Другого не оказалось. В глубоком тылу было все: армейский военторг с мастерскими, склады, базы, школы, курсы, ансамбль, танцы по вечерам, госпиталь с палатами для венерических. Тут тебе любовь, здесь же избавление от нее. С врачебной комиссии из-за сильно обожженной руки отправили долечиваться. Тоска по своим заела. Не выдержал. Запрыгнул в «Студер», не спросил шофера, куда он. Через сутки на перекладных добрался до места, окунулся в привычные окопные будни. До немцев на высоте далековато, местность открытая, насквозь простреливается. Внезапных каверз не ждали. Поэтому изредка ночевали в хате Стефана Цепенды. В очередной заход режемся в карты при коптилке, вваливается посыльный из батальона по мою душу. Капитан Марченко: отправляем в училище. Я – в объяснения, а он: кругом! И повел меня непроглядной ночью накануне Пасхи автоматчик в дивизию. Собралось нас трое, по одному из каждого полка. По намекам майора, оформлявшего документы, понял: его дело приказ выполнить, мое – самому решать, как дальше быть. Двое с пакетом – в одну сторону, я – в другую. Иду, еду, снова топаю, от усталости с ног валюсь. На закате Джурии показался, словно облаком накрытый – сады зацвели. Хата Цепенды ходуном ходит: Пасху гуляют – русскую, польскую, еврейскую. Подоспел приказ: взять высоту. Даже присмотреться к солдатам из пополнения не успел – Арефию Матвейчику и Володе Андрейчуку. Меня в оренбургской Котлубанке, в Алкино под Уфой натаскивали несколько месяцев: днем и ночью учили наступать, обороняться, владеть оружием, танками обкатали. Их же гнали на фронт из только что освобожденных районов, ничего они не знали и не умели. Ворвались при поддержке самоходок в траншеи. Через несколько часов вышибли нас. Ночью повторная атака, те окопы, и по цепочке: приготовиться к отходу. Ушли, отдышались. Рассвело, Арефий в сон свалился – в нише растянулся, под головой «сидор», под завязку. Новобранцы шарили в телячьих ранцах, сдергивали сапоги, вытряхивали убитых из мундиров в надежде отправить все это домой. Не осуждал, видел, что оставляли в хатах селян немцы после себя. …Мы снялись с исходных и под покровом ночи накапливались на одной из улиц Джурина на берегу речушки. (Отучили после бомбежки за Житомиром засветло передвигаться в походном порядке). Звезды перемигиваются, полная луна нахально пялится на нас. Арефий – на завалинке. Под подбородком плащ-палатка завязана, за спиной вещмешок, через плечо скатка. На коленях автомат пилоткой оглаживает. Улыбается. Ждем. Издалека донеслось: становись! Вскочил Арефий и тут же вспыхнул, как факел. Нечеловеческий вопль вдребезги ночь разнес. Растерялись мы, не поймем, что произошло. Сбросили в речку – горит под волной, зарыли – горит под землей. Кто-то догадался: в кармане брюк лопнула бутылка с «КС». Боже мой, да от самовоспламеняющейся жидкости танковая броня плавится. После голову ломал: где он взял ее на свою погибель. Тепляков, начальника боепитания, не привозил. Похоже, чужую прихватил, покидая окопы. Бежали недели. Приходил почтальон, поднимал руку с треугольником, выкрикивал: Матвейчук, пляши! Некому было, и уходили письма обратно. Думаю, Арефий написал домой про меня, отделенного, - письмо получил от его сестры. Ответил: в боях за высоту номер такой-то пал смертью храбрых. А где похоронен, не знал. Увезли его в санбат черным, как головешка. Тяжело, трудно было всем на войне. Особенно ее чернорабочим. Привыкали ко всему. Без слез, собрав по частям, хоронили товарищей. Ели при зловонии разлагающихся трупов. Замерзали, мокли в зимнем, таская на себе ведра воды, на маршах спали на ходу, держась за лямку вещмешка идущего впереди. Пили из луж, в которых мельтешила черт знает какая живность. Избавлялись от грызущего зверья, затолкав одежду в протопленную печь. Но до сих пор самым страшным для меня остается он, пылающий факел. На наших глазах заживо обугливалась человеческая плоть, и никто ничем не мог помочь. Возможно, я остался последний, кто помнит солдата. Да сохранится имя твое, однополчанин мой Арефий Матвейчук. Евгений Букин, ветеран 285-го Краснознаменного, орденов Боевого Красного Знамени, Суворова, Хмельницкого, Ясловского полка 183 Харьковской дивизии
|
|
Последнее обновление ( 08.09.2020 г. ) |