От имени всех

Стихи Евгения Букина

Казахское государственное издательство художественной литературы. Алма-Ата – 1960

Гордость моя

Осень в косы зеленой березки

Утром желтые ленты вплела.

Где скрипели когда-то повозки,

Автострада под шины легла.

Может, где-то за далью высокой

Шли дружины бойцов Ермака.

А сейчас над железной дорогой

Семафора маячит рука.

Степь родная бежит под колеса,

Хлебным ветром, столбами гудя.

В перелесках мелькают совхозы,

Чуть означась сквозь сетку дождя.

Все знакомо и дорого здесь мне,

Как большая и трудная жизнь.

Пусть не будут слова эти песней,

Но они от любви родились

К этим кручам над ясным Тоболом,

К этой древней богатой земле,

Где, как яхты, шатры новоселов

На приколах стоят у полей,

Где в озера, что неба синее,

Засмотрелись степные края…

Пусть родился в другой стороне я –

Это родина –

Гордость моя.

Солдаты едут на целину

Осталась давно позади

Окраина городская.

Ночь и дождь впереди,

Но гармонь не смолкает.

В песнях, летящих за борт

Машины, ползущей еле,

То грусть зазвучит, то задор –

Поют ребята в шинелях.

И снова – в который раз! –

Плечи подперли машину.

И снова – который час! –

Месят солдаты глину.

Взвыл и заглох мотор,

Не вытянув в верхнюю ноту.

Плюнул в лужу шофер,

Выругав непогоду.

И кто-то поверил на миг:

Сделано все, что можно…

Гуся одинокого крик

Мечется в небе тревожно.

Стынут кусты на ветру,

Грязища – не сделаешь шагу,

И кто-то бросает вдруг:

«Помните, хлопцы, присягу!»

И сразу как будто висок

Грани штыка коснулся,

Словно выстроен полк,

Знамени шелк развернулся!..

Вынесли на руках

Увязшую в топь машину…

Вот она степь в огнях,

Вот он совхоз целинный!

Идет спектакль

Смотрит на сцену седой парторг,

Дует на пальцы украдкой.

А сцена – целинной земли кусок,

Оттаявший под палаткой.

Берет за горло артистов мороз,

Коптилки чадят в полумраке.

Но пьеса идет о том,

Как в совхоз

Приехал Павка Корчагин.

Нету, конечно, пьесы такой,

Но что ребятам мешало

Самим написать и жизнью большой

Мерить свою усталость!

За стенкой беснуется снежный шквал,

Злее порывы, чаще.

Смело бросает в брезентовый зал

Павка – совсем настоящий:

- Так вот какая ты, целина!

В двадцатом труднее видали!

И веришь парнишке душою сполна:

Этот – корчагинский стали.

Он утром долбить котлован уйдет,

Но Павку чем-то похожий.

Он за собою других поведет.

И быть по-иному

Не может.

Весна пришла

Весна пришла нежданно на рассвете,

В окошко веткой клена постучав,

И агроном

Безбожно врет соседям

О том, что видел

Первого грача.

Совхоз дымит эскадрою в тумане,

Вот-вот готовой выбрать якоря

И в степь уйти на полевые станы,

Где воду вьет, к ручьям припав,

Заря.

Учетчица

Пугливый месяц в дремлеющих овсах,

Как стригунок-глупыш, пасется.

Еще ведро не звякнуло в руках

Глазастой поварихи у колодца.

А день идет уже издалека

И с комарами нету сладу.

С нехитрым инструментом

Буквой «А»

Спешит учетчица в бригаду.

Она откроет тихо дверь сейчас,

Зальется светом лампы будка.

И, рацию настроив, через час:

- Прием! Я, - скажет, - «Незабудка»!

Влетают в графы цифры и слова.

Готова сводка.

                      Подпись. Точка.

И падает на руки голова –

Была нелегкой эта ночка.

Девчонка исходила все поля,

Где кукуруза добрая кустится…

И вот, занявшись, резкая заря

Тугой косынкой плещется, струится.

Певун хохлатый песню льет ввыси.

Петух играет яростно побудку.

И бригадир, прокашлявшись, басит:

- Прием! Прием! Я – «Незабудка!»

Выйдешь в степь

Выйдешь в нашу степь зоревую,

Вволю жаркого ветра хлебнешь.

И в плечах чуешь силу такую,

Что на свете нигде не найдешь.

Дня той силе лихой не хватает, -

Хоть у ночи часы занимай!

И ведешь по степи в край из края

Вместе с песней послушный комбайн.

А когда вечер в гавань ночную

Бросит якорь, плеснув синевой,

Так и чудится: сказку степную

Шепчет звездный простор над тобой.

На уборку

Пылит проселок. Солнце. Ветер.

Зарницей рвется флаг в зенит,

Нет, хорошо, брат, жить на свете,

Хоть ты ничем не знаменит!

И колос колосу кивает,

Бушуют волны вперехлест.

Остался сзади, громыхая,

Через лощину шаткий мост.

Шофер своим доволен грузом,

Улыбка встречным, как река:

Девчат и песен полный кузов

Везет шофер издалека.

И степь летит навстречу, мчится,

Куда красивее без слов!

Ей низко, низко поклониться

За трудный подвиг я готов…

Студентки

В рассвет по древнему маршруту

Летит зеленая земля.

Чеканит маятник минуты,

Усами стрелок шевеля.

В палатке тихо. Спят подруги.

В мозолях бурых от лопат

Перебинтованные руки

У изголовия лежат.

А серпик месяца все меньше,

Бригадный сторож в рельсу бьет…

Мне кажется, что русских женщин

На стены колокол зовет.

И, чуть хрипя, тяжелый, ломкий

В тепло летит дежурной крик:

- А ну, подъем, подъем, девчонки!

И ожил стан в летучий миг…

 Помню их – белесых, черных,

С прямым, косым разрезом глаз

Передо мной стоит упорно

Девчушка с бантами сейчас.

Сорвав бинты,

Она плескала

В лицо студеною водой.

И почему-то отливала

Вода небесной синевой –

Такой же яркой, ясной, чистой,

Как у Аленушки глаза…

Она ушла тропой росистой,

С собою песню унося.

Ушла под встречными лучами

Вслед за подружками на ток,

Сжимая хрупкими руками

Лопаты грубый черенок.

День ушел…

День сгорел, помедлив на тропинке,

Уводящей путника всегда.

И в вечерней

Крохотной росинке

Вспыхнула небесная звезда.

Но напрасно с тихого покоса

Перепелки спать зовут девчат:

Развернул баян звонкоголосый

Демобилизованный солдат.

Ток притих. Звенит за током колос.

Набирают силу голоса.

Очень любят песню новоселы,

Что поэт бригадный написал.

В ней метели жгучие в палатку

По ночам влетают, свет гася,

В ней любовь и свадьбы по порядку,

В песне, словом, -

Жизнь совхоза вся.

Паровоз гудит на перегоне,

Ярко озарен огнями ток…

И об этом песню ту в вагоне

Написал чубатый паренек.

На поле битвы

Когда на востоке ветер

Знамя зари развевал,

На мокрый, дрожащий хедер

Колос последний упал.

Комбайнер уснул, как убитый,

Охапку соломы обняв.

И силы, взятые битвой,

Ему возвращала

Земля.

Ничья

День-деньской от зорьки до зари

У плиты Наташа.

Бригадир с любовь говорит:

«Повариха наша».

У девчонки росчерк брови крут,

Длинные ресницы:

Лишь в ладоши хлопни –

                                  и взмахнут,

Словно крылья птицы.

Поглядит – записывай, пропал:

Не забудешь взгляда.

Запоет, куда б ни шла тропа, -

Повернет в бригаду.

И вздыхают хлопцы между дел

Вольно и невольно.

Ей такие муки каждый день

Видеть, право, больно.

Повариха к озеру уйдет,

Где ромашка в травах,

Где вопросы чибис задает,

Спрашивает: «Чья вы?»

Что сказать, ответить что опять

Этой глупой птице?

Ведь цветы одна ты ходишь рвать

И любовь

Лишь снится.

Колоски

На поля колхоза «Новый путь»

Утки на рассвете опустились, -

И перед отлетом отдохнуть

Да и потому,

Что здесь кормились.

Тут случалось видеть дудака,

И гусей станица ночевала:

Чья-то нерадивая рука

Колоски на поле оставляла.

Только слышу – стая поднялась,

Посвист крыльев смолк в тумане белом.

Разве зверь?

Лиса межой кралась?

Подхожу тропой заиндевелой.

Поле обошел, и колоса

К радости своей нигде не встретил:

Чья-то бережливая рука

Не дала добру лететь

На ветер.

Сторож

Глазу не за что зацепиться –

Степь да степь… Тишина кругом.

Разве круто стальная птица

Вдруг обрушит на землю гром?

Да почудится за рассветом,

Где давно отошла страда,

Как степное знойное лето

В города везут поезда.

Ты там не был, старик, от роду.

Города приходили во сне

В сумасшедшую непогоду,

В ночи тихие по песне.

Как познался со степью голой

И саманным своим селом,

Весь посекся кудрявый волос,

Не взлететь уж, как встарь, в седло.

Да тебе ль тужить о прожитом?

И обрезы били и жгли,

Под наганом кормили житом

Вместе с тюрей талой земли.

Все,

Российский мужик, ты вынес,

То, что было жизнью дано!

И беда ли, что сторож ныне –

Должен кто-то беречь зерно?

В города свезут его скоро,

Там твои живут сыновья.

Может, снова в эти просторы

С орденами придет Москва?

Э-хе-хе…

Чернота от галок –

Знай летят на восток, галдя.

На глубине брезента мало,

Как бы не было в ночь дождя.

Ты раздайся, как прежде, сила,

Больше дела – меньше греха!

И пошли, заходили вилы,

Чтоб соломою крыть вороха.

В клубе

Со сцены,

Волнуясь немного,

Он встретил любимой глаза,

И сразу куда-то далеко

Отпрянул гудящий зал.

И скрипка певуче запела,

Властно в поля повела,

Рисуя, как сердце велело,

Просторы родного села.

И эти знакомые звуки,

Завущие строить, любить,

Рождали рабочие руки,

Привыкшие

Трактор водить.

В клубе

Со сцены,

Волнуясь немного,

Он встретил любимой глаза,

И сразу куда-то далеко

Отпрянул гудящий зал.

И скрипка певуче запела,

Властно в поля повела,

Рисуя, как сердце велело,

Просторы родного села.

И эти знакомые звуки,

Завущие строить, любить,

Рождали рабочие руки,

Привыкшие

Трактор водить.

Волчица

Грибами пахнет бабье лето.

Как челн, ущербную луну

Беззлобно ветер до рассвета

С волны швыряет на волну.

Река ворчит сердито, глухо.

И вновь бесшумно,

                          словно тень,

Вжимаясь в землю впалым брюхом.

Тропинка к логову змеится,

Ведет полынью резкий след

Вдруг с буровой

                      в глаза волчицы,

Как выстрел,

Бьет электросвет.

Вся –

Страх, матерая, седая,

Пружины мускулов спустив.

На север кинулась, -

Сверкая

Ревут машины на пути.

Там поезд встал трехглазым чудом.

А там –

Огней совхозных цепь…

Ее преследует повсюду

Чужою ставшая ей

Степь!

Последний рейс

Мечется снежное пламя.

Колеса визжат: занос.

Где он тут «Красное знамя» -

Канувший в ночь колхоз?

Где у развилки березка,

В полнеба над станцией свет?

Втоптана в снег папироска,

Некому дать совет.

Не видно примет знакомых –

Белый бушует пожар.

Сейчас бы на печку дома.

На стол бы сейчас самовар.

Сейчас бы… Из рук лопату

Рвет ошалело пурга.

Ватник лежит под скатом.

«ГАЗ» выжимает нога.

Метр. Еще десяток.

Еще километр вперед.

Пламенем вьюжным объятий

Ткнулся в сугробы капот.

Ярче снежные вспышки.

Степь стоголосо гудит.

Кажется, сердце парнишки

Вместе с мотором сгорит.

Кажется, звонкие нервы

Не выдержат, как провода.

Но ты же был всюду первым!

Но ты же бывший солдат!

Работа, снова работа.

Ветром захлестнутый рот.

Мокнет рубаха от пота.

Но снова – только вперед.

С последней далекой глубинки

С целинным спеша зерном,

Здесь уже без заминки

Узнаешь ты каждый дом.

Вон флаг заалел над складом.

Вот стрелки. Ниточки рельс…

Не даром ты был солдатом!

Спасибо, товарищ,

За рейс!

Почтарь

Напрасно ветер новогодний

Рьяно

Ее свернуть с дороги норовит:

Она доставит к сроку телеграммы –

В них пожеланья счастья и любви.

Идет почтарь,

Хоть трудно пробираться

Сквозь темноту сугробами сейчас.

Едва успеет в двери постучаться –

Умолкнет песня, стихнет перепляс.

Досады нет на пламя злобной вьюги,

Что обжигает девичье лицо:

В окошко стукнет –

И встречать подруги

Гурьбою выбегают на крыльцо.

В квартире свет,

                        тепло и волны смеха.

И тамада, поднявшись тут же в рост:

- За нужного в совхозе человека! –

От всей души

Провозглашает тост.

А ей сейчас бы в вальсе закружиться, -

Ведь почтарю всего семнадцать лет.

Но заскрипели в сенцах половицы

И за спиной растаял в окнах свет.

Хоть жгучий ветер крутит вихри снега,

Любаша слышит, как на все село:

- За нужного в совхозе человека! –

Звучат слова.

И ей тепло.

На снегозадержании

Расплываясь над снежным гребнем,

Силуэт поступил неясный…

Ни дымком не потянет хлебным,

Не забрешет пес громкогласный.

Ни столба, ни огня в оконцах –

Ничего-то на белом свете.

Только ночь, и без звезд,

И бьется

Исступленно в падучей ветер.

Да ползут, ползут из-за тракта

Ошалело змеи-метели,

Осаждая заглохший трактор,

Замыкаясь в кольцо у цели.

Только зря шипите сурово.

Не вяжите стылые ноги!

Отогрет уже маслопровод,

И в душе высокие токи.

Полетел, мельтеша во мраке,

Где волчицы глаза мерцают,

Огнедышащий страшный факел,

Капли красные в снег роняя.

Фары вырвали дали с хода,

Снегопах занырял, как лодка.

И смирилась словно природа,

Становясь, как ягненок, кроткой.

И парнишка, слегка курносый,

Затянулся жадно цигаркой…

Будет снег на полях совхоза.

Будет в августе небу жарко!

Кустанайское море

Была идея, мысль,

Проект,

Лежавший в папке малой.

И в нем заря, - бесспорно, нет, -

Кумач не полоскала.

Но вижу море на ветру

Волной грохочет синей.

И степь на сотни верст вокруг

Осталась лишь в помине.

Гроза внезапно пронеслась,

И каждый лист обласкан.

А туча –

Туча родилась

На море Кустанайском!

Мне говорили: «Мол, проект,

Его составить проще»…

А вот ведь вышло,

И рассвет

В волне кумач полощет!

Экскаваторщик

Ковш не в землю вгрызается –

В камень.

В небо врезались вихрей столбы.

Бьет прицельно в висок лучами

Белое солнце…

Рудного быль!

Экскаваторщик потный, чумазый,

Позабыв за смену слова,

Грузит, грузит гигантские «МАЗы»

Над Тоболом все выше отвал…

Я хочу,

Чтоб просторам открытый,

Где пошла «на гора» руда.

Он поднялся, в бронзу отлитый,

Как в Берлине солдат,

Навсегда.

Тургайская степь

Здесь дороги длинны,

Как невольничьи песни.

Что несли караваны

Когда-то тропой,

Грустно крик журавлей

Замирал в поднебесье,

Было нечем дышать

Полонянкам весной.

Здесь озера светлы,

Словно думы о счастье,

Что рождала в недоле

Слепая мечта,

Когда байский пастух

В буревое ненастье

Кутал в рваный чапан

Рубцы от кнута.

Здесь высокий простор,

Неоглядный, открытый,

Припади – и услышишь

Ты клич боевой,

Когда в высверках сабель.

В громе копытном.

Мчалась гневная степь

За Имановым в бой.

Здесь я слушал домбру

И счастливые песни,

Пил душистый кумыс.

Защищен от беды,

И словам становилось

В груди моей тесно

От приветливых юрт

Аксакалов седых.

Степь, Тургайская степь

С мавзолеями ханов,

Ты ушла безвозвратно,

Омывшись грозой!

И сегодня, подняв

Руки башенных кранов,

Смотришь в ясное завтра

Глазами озер.

Мальчишки

Прогремел эшелон,

И дымок

Растаял на поднятой целине.

Сержант милиции чешет висок,

Двое мальчишек стоят в стороне.

Обида гложет сердца сорванцов:

До Сарбая было – рукой подать.

Да все обернулось горьким концом:

Жди теперь

Отца и мать.

РАДУГА

23 февраля

Число мне это памятно не вьюгой,

Которая весь день мела с утра, -

Ровесник мой

Могилу рыл для друга,

С кем мерзлый хлеб

Делил еще вчера.

Над холмиком качалась тень березки,

В ночи белесой Псков пылал.

Трубач

В бреду тифозном на повозке

Однополчан в атаку поднимал.

Ложился снег на крупповские пушки…

Вот здесь же, как история сама.

Когда-то хоронили у речушки

Ливонцев

Наша русская зима.

У голубого Дуная

На розовый мрамор в парке,

Где братская речь слышна,

Из стали уральский марки

Мортира вознесена.

Гвардейская, полковая,

Нацеленная на войну.

А рядом волны Дуная

Баюкают тишину.

Густеют вечера краски.

Сюда молодая мать

С дочуркой, полная ласки,

Любит прийти помечтать.

И места дороже нету,

Нету защиты верней,

Чем скромный памятник этот –

Оружье

Отчизны моей.

Здесь журавли

Настоем винным мокрых просек,

Червонным золотом опять

Меня встречает щедро осень,

Как может встретить только мать.

И я иду по-над затоном,

Где спят рабочие суда,

И тяжелеет гулким звоном

Уже не синяя вода.

В кулак сжимаю крепко руку –

Клин журавлиный в небо вбит,

Вожак ведет народ свой к югу

И криком душу бередит.

Речь не о том, что все проходит

И закует заливы лед, -

Свершатся таинства в природе,

И мир весною расцветет.

Я не о том. Другое вспомнил:

Была война, и журавли,

Страшась трассирующих молний.

Рвались все выше от земли.

А наш поэт окопный, Ленька,

В бреду бинты с груди срывал

И, приподняв лицо, тихонько

Шепнул: «Стихи не дописал».

Над Ленькой вырос холм покатый,

Я не скрывал мальчишьих слез

И сквозь войну, пройдя солдатом,

Необычайны груз пронес.

Остался там поэт и воин,

Здесь – журавли над головой.

Я буду лишь тогда спокоен,

Как допишу стихи его.

Поколенье мое седеет

Я у друга вчера заметил

Среди черных, как смоль, волос

Прядь седую – как будто ветер

В них хрустящий снежок занес.

…И военное время, тревожа,

Как в тиски мою душу берет…

И пылит голубая пороша,

И зовет затемненный завод.

Шел сюда ты, неловок, некрепок,

На семнадцатом школьном году

Не за пайкой рабочего хлеба,

Не за бронью: заслужишь – дадут!

Помнишь страшный плакат у цехкома:

Дым,

          мальчонка

                         и наискось штык;

И пожатье руки военкома,

И за поездом матери крик.

Помнишь, росчерком узким рельса,

Словно бритва, на горло легла,

Когда на разъезде

У леса

Хищно пуля тебя нашла.

Помнишь, как уцелевший из многих,

Ты, поставивший крест на войне,

Не искал себе легкой дороги –

Шел хозяином по целине.

На леса поднимался, не робкий,

В сибирском таежном краю…

Ты повсюду в рабочем спецовке,

Я повсюду тебя узнаю.

И всегда – деловым, неречистым,

В густоте самых будничных дней,

Жизнь связавший с судьбой коммунистов,

С нераздельной любовью

К стране!

Голуби рабочего

Пролетают поселки мимо,

Принимают сотни вестей, -

Кинув за спину гриву дыма,

Скорый грохотом кроет степь.

Но одну узнают едва ли,

И поэтому – не молчу:

На Казанском сошел вокзале

Мой земляк, нырнув в толчею.

Чемоданчик. Голуби в клетке.

Не по моде одет притом.

На руках лишь железа метки

Выдают рабочего в нем.

Привечает его столица,

Сияет лицо паренька,

Словно в литинститут учиться

Он приехал издалека.

Словно есть неотложное дело

У него к великой Москве!

Ну, а в клетке – два чуда белых,

Красоты небывалых две.

- Продаются? – и глаз веселый

На улыбку наткнулся: нет!

- Вам на птичий? – кричат из школы,

Улыбается он в ответ.

Как в кино, на газетных снимках,

Только в красках – ярких живых,

Кремль вознесся в синюю дымку

Посреди рабочей Москвы.

Сердце бьет в предчувствии крика,

Покачнулась площадь на миг:

Будто он с высочайшего пика

Вдруг увидел, как мир велик.

Будто тут, на серой брусчатке,

Задыхаясь от жажды жить,

Он увидел «катюш» отпечатки,

Что ходили врага громить.

Будто здесь, у елей бессонных,

Ничего ни с кем не деля,

Снимают солдаты погоны

И уходят в цеха, на поля.

А вокруг – голубиная вьюга,

Плещут крыльями сизари,

Человека встречая, друга,

Словно первый проблеск зари.

Так чего ж ты, мой друг сердечный,

Вот он, Кремль, не во сне – наяву.

Выпускай своих белоснежных, -

Ты и прибыл затем в Москву!

И стоял паренек неприметный,

И смотрели люди кругом,

Как кормил он с руки приметной

Голубей целинным зерном.

Радуга

Машина поливальная идет.

И где асфальт, как уголь, задымится,

Там радугу машина пронесет,

Чтоб улыбались радостнее лица.

Проверенный веками знак добра!

Он улицу веселую венчает,

Его, шумя, босая детвора,

Как праздник неположенный,

Встречает.

И сразу, не жалея ничего –

Ни тапочек, ни новой рубашонки,

Она под струи лезет головой

И топчет дождь, серебряный и тонкий.

А ты стоишь, несмелый мальчуган,

На перекрестке топчешься на месте,

Ни подвигом, ни силою пока

Среди мальчишек дерзких неизвестен.

А сердце – там, оно, горя, стучит.

Где арку ткут стремительные брызги,

Чьи пляски залихватски горячи,

Где сверстников твоих призывны визги.

Иди, малец, не бойся ничего,

Пусть дрожь по телу робкому пролилась

Ведь ты узнаешь силы торжество,

Которая в тебе не пробудилась.

Пусть станет прежде человеком

Когда заполнит запах хвои дом,

Замрут на циферблате стрелки,

Мы

Мысленно за праздничным столом

Года сверяем на поверке.

Мы вспоминаем все: что было, есть,

Пути к мечтам – далеким, близким,

И воздаем заслугам славным честь,

И чтим молчаньем обелиски.

Влюбляемся и шутим над собой,

Махнут платком – не ждем поклона:

Несемся в яром вихре плясовой!

Сдвигаем рюмки с громким звоном.

Так повелось издревле на Руси,

Как жизнь престрого не судите.

Но почему, - мне хочется спросить, -

Порой веселья рвутся нити?

И хмурятся на радостном пиру

Глаза под редкими бровями?

Видать, всем честным память ко двору,

Лишь одного здесь судит память.

Он воевал – руками не возьмешь,

И помнит схватку у кургана,

Когда бойца он, морщась, бросил в рожь

«Дойдет с такой, мол, парень раной».

Он брак подсунул другу моему

И в стороне остался

Чистым,

Не веря на заводе никому,

Он подал заявленье коммунистам.

Он не подставил матери плечо,

О том ничуть не сожалея.

И среди нас, неузнанный еще,

Он пьет, нисколько не хмелея.

Что ж, слушай, как распевы горячи,

Как мы добра желаем ближним,

Как звезды новогодние в ночи

Летят в преддверье новой жизни.

Мне, откровенно, нечего сказать,

Я дорожу весельем, смехом.

А впрочем, что же лучшего желать?

Пусть станет прежде человеком.

Мастерство

За годы труда и исканий

Песню рабочей души

Гранильщик в горные камни

На радость народу вложил.

И камни, молчавшие долго,

Букетом ромашек цветут.

И верится: тронь его только –

На стол лепестки упадут.

Я из дома ушел

Я из дома ушел на рассвете,

Воздух был и прозрачен и сух.

Гордо кинул с плетня за поветью

В небо радугу крыльев петух.

Семицветная

В поле далеком

Встала арка, под ветром дрожа,

И глаза засветившихся окон

Стали жадно меня провожать.

Где простор луговой не закошен,

Я прошел вдоль излучин речных,

С беспокойной душевною ношей,

Оставляя следы для других.

Я увидел, как лилии чутко

Лепестки раскрывают в тиши,

Как щекочет старательно утка

Порыжевшие чуть камыши.

Я услышал, как иволга тихо

Будит песней озера в лугах,

Где цветет водяная гречиха,

Пахнут солнечным медом стога…

Нет, не зря я поднялся с рассветом,

Став за утро богаче вдвойне

Светлой мудростью зрелого лета

И любовью к родной стороне!

Человек вышел в путь

Человеку сравнялось пять.

Он, нахмурившись,

Смотрит строго,

Как его провожает мать

Первый раз одного с порога.

За калиткой – весна бурлит,

Лезут лужи, грачи под ноги.

Ох и трудно, себя смирив,

Устоять,

Не свернуть с дороги.

Но идет, спешит человек

В детский сад по талому снегу…

И автобус, замедлив бег,

Уступает путь

Человеку.

Я сам не знал…

Чтобы привлечь вниманье черноглазой

Девчонки из соседнего двора,

Я так мудрил над каждою проказой,

В какие игры только не играл!

Скажу на ветке, помню, тополиной,

Пыля дорогой, дыблю скакуна –

Не поведет и бровкой соболиной,

Не глянет в мою сторону она.

Я по заливам рыскал и болотам –

Плечами пожимала и без слов

Брезгливо выносила за ворота

Подбитых из рогатки куликов.

Я эшелоны вражьи рвал и доты,

На пулеметы падал на войне.

Но не признанье – слышал громкий хохот.

Она в лицо смеялась просто мне.

Тогда, насупясь, в ярости мальчишьей,

В которой разобраться сам не мог,

Я коршуном срывался с низкой крыши

И разносил весь кукольный мирок.

Чего хотел – и сам не знал, конечно

Но, уходя на ялике в залив,

Я, как мужчина, плакал безутешно.

Без слез, до крови губу прикусив.

Падал снег

                                                       Р.Ахапкину

Падал крупными хлопьями снег.

Вечер сказкой забытой казался.

От знакомых окон человек

Уходил и назад возвращался.

Постовой, тут не прошен, не зван,

Заспешил, свистя исступленно.

«Подождите, товарищ сержант!

Это просто парнишка влюбленный.

Иль не видите вы по глазам,

По улыбке,

                     взволнованной речи?

Он, поймите, не знает и сам,

Что случилось с ним в сказочный вечер».

Чем – скажите

И не думаешь, не мечтаешь,

И не ждешь, ее имя шепча.

А она, словно лучший товарищ,

Входит в душу твою,

Не стучась.

И чего бы, казалось, такого –

Только смейся, от радости – пой!

Ну, а если она другого

Любит больше жизни самой?

Чем – скажите! –

Связать тогда память,

Чтоб ходить перестала она,

Как лунатик, слепыми ночами

У открытого настежь окна?

Любовь и работа

Я к работе тебя ревную

И готовлю порою месть.

Ну, а смог бы любить иную,

Не такую, какая есть?

Не кривя душой ни на малость,

Откровенно и прямо – нет.

И не в счет ни слезы, ни жалость,

Ни подсмотренный вместе рассвет.

Ни печать, что законам связала,

Ни одна на двоих кровать –

Ничего бы не удержало,

Чтобы счастье твое взорвать:

Это стены – четыре, только,

От порога путь до кино

И по праздникам вальс да полька,

А потом к пирогам – вино.

Пусть же будет работы втрое

И сегодня, завтра, всегда.

А про месть – это так, пустое,

Просто жив во мне феодал.

Пусть трубят тепловозы рейсы,

Работать тебя увозя.

Ты и я – бегущие рельсы,

Разойтись которым нельзя.

Станет злее, как вечный ветер,

Та любовь, что не ищет покой…

Не чудак ли – и я в ответе,

Если будешь ты не такой.

Когда расцветает сирень

Не расцветшие, чуть живые

Стали утром они

Седые –

Лиловые кисти сирени

В острой изморози весенней.

Но солнце в холодной аллее

В полдень сирень отогреет

От ласки, тепла и участья

Она зацветет для счастья…

И друг мой

Вздохнет осторожно,

Слушая сердце тревожно,

Себя проклиная и день,

Когда расцветает сирень.

Глаза

В них столько сини ясной умещалось,

Такой хорошей, теплой и живой,

Что кто смотрел в них,

Кажется, усталость

Смывало с плеч озерной волной.

***

Они лукавили, манили,

И отвергали, и дразнили.

То вдруг грустили, то смеялись,

А дальше…

Дальше не решались.

Пусть тебе приснятся

Вопреки подругам и злословью,

Светлая и полная тепла,

Ты с большой, испытанной любовью

Без тревоги в дом чужой пришла.

В незабытый день, совсем неяркий,

Не дарили нам с тобой подарки,

Не кричали «горько»,

Не было цветов.

Но мы помним, помним

Все без слов.

Годы, годы, быстрые вы птицы:

Улетят когда – не уследишь!

Волос скоро мой засеребрится,

Подрастет наш маленький крепыш.

Дай свою мне легкую ты руку –

Видишь, журавли уходят к югу?

Впереди дорога,

И твоя рука

Для меня, как крылья

Вожака.

Друг мой и помощник мой хороший,

Для людей святое все храня,

Пусть сияет день всегда погожий

Над тобой при мне и без меня.

Я горжусь большой твоей любовью,

Засыпай, я сяду к изголовью.

Пусть тебе приснятся.

Новые пути:

Далеко с тобою

Нам идти.

***

«Думаешь, люблю тебя я?

Нет».

Вздрогнула, откинув одеяло.

И рукою теплой в темноте

Ты глаза потрогала устало.

Плачу ли, не плачу? И легла,

Засопела носом беззаботно,

Что наворожила тебе мгла,

Что приснилось, милая забота?

Нет, ты корабли уже сожгла,

Чтоб не отплывать в дурную память.

Ну дела! Зима белым-бела,

И в мозгу кутит такая замять!

Только я люблю, люблю тебя,

Прикажи – и выполню любое.

Ты спала. Я, шубу теребя,

Думал и смеялся над собою…

***

Эгоист, говоришь, эгоист.

Ношу ярлык, словно груз.

Как росинка, я не был чист.

А вышел страшный конфуз.

Впрочем, правда, рубашек с плеч

Не дарил пока никому,

Не топил подхалимски печь

Начальнику своему.

Если это считать за добро –

Не сделаю так, хоть режь!

Наше слово, как ни хитро,

Да у каждого свой падеж.

Так и я: склоняй не склоняй –

Каравай замесили такой.

Ты такого меня принимай,

А не хочешь – так шут с тобой!

***

Новый год, новый год, новый год,

Распушилась зеленая елочка.

Каблучок лакированный бьет,

Вся дрожишь ты, как будто иголочка.

А глаза, а глаза, не юля,

Заиграли, горят от шампанского.

Подходи, выбирай короля

Ты под звуки танго мексиканского!

Только я, только я одинок,

Хоть меня, хоть меня ты заполнила.

Неужели меня, огонек,

Ты сегодня ни разу не вспомнила?

А ведь вместе с тобою, с тобой

Сколько горюшка было помыкано,

Сколько радости было со мной,

Сколько, сколько еще не испытано.

Знать судьба, знать судьба, знать судьба.

Ты моя, ты моя, ох невзгодная…

Только пьют за тебя, для тебя,

Видно, стала ты самая модная.

Ходит осень

Ходит осень тропинками торными

По-хозяйски,

Шагами неслышными.

Постоит, поглядит – и покорные

Осыпаются листья под вишнями.

На пригорок взойдет да нахмурится –

И за лесом

Старица студеная

Ляжет льдом, словно главная улица,

Без сучка, без задоринки –

Ровная.

Рукавом поведет – и закружится

Листья кованные хороводами.

Воробьишка стрельнет с крыши к лужице,

А она –

С ледяными разводами.

Увела путь-дорога неблизкая

С журавлями пичуг в дали книжные –

Воробей, -

Невеличка российская,

Примет стужу и замятии вьюжные.

Солнце только намеком

Солнце только намеком в небе,

И молчит до поры капель.

А на улицы птичий щебет

Щедро сыплет уже апрель.

До чего же любимо мною

Это время весны хмельной

С белым голубем над стрехою,

С неумолчной в кюветах водой;

С одинокой хрупкой былинкой,

Дрожащей на голой стерне;

С чуть подсохшей в поле тропинкой,

Приготовившей песню

Мне.

Уже проталина дымится

Такая синь –

Хоть пригоршнями пей!

И от тепла за огородом

Исходит с каждым часом все сильней

Земля густым и крупным потом.

Уже поет трудяга-ручеек.

И, где проталина дымится,

Пробился к свету тоненькой росток

Из-под снега, как из темницы;

А там – куга в закраинах стариц.

Икру, как просо, щука мечет.

И, как подвешенный бубенчик,

Жаворонок в небе

До зари!

Люблю уезжать

Люблю уезжать.

Куда – все равно,

Лишь бы дороги и встречи,

Лишь бы с людьми,

И люди – со мной,

Жизнь круче

Брала за плечи.

Были б на станциях

Четки, свежи

И краски, и звуки снова,

И беспокойство,

Поиском жить

Самого нужного слова.

РОДСТВО

Запев

Я бы, наверное, был не таким,

Этой не будь на планете реки;

Все бы иначе сложилось в судьбе,

Коль не свободы моей

Колыбель.

Яик Горыныч, былина – река,

Политы кровью твои берега –

Той, что горела, как новый лампас,

Той, что на знамени нашем

Сейчас.

Вольные степи, вольный Урал,

К вашим сединам, как сын, я припал.

Вы боль и услада, тоска и печаль

И в беспокойстве зовущая даль,

Вы радость моя, вдохновенья накал,

Счастье, которого я б не познал.

Вы песен истоки моих и чужих…

Урал мой, Урал,

Борьбы рубежи!

Уральску

Такое было… Было время.

И песни пелись по нему.

Найдешь в степи казачье стремя –

И видишь край родной в дыму.

На пепелищах ветер стонет –

Мужицкой вольности пора…

Москва,

Упав лицом в ладони,

Стоит под взмахом топора.

И так не мог – года лихие.

В Москве казнен не Пугачев, -

На место Лобное Россию

Вели за черным палачом.

И я люблю тебя, ты слышишь,

Казачий древний городок,

Дороже ставший мне и ближе

За подвиг пройденных дорог.

За то, что здесь в былые годы –

Векам то время не стереть –

Вставало зарево свободы,

Чтоб ярче вспыхнуть

В Октябре!

Восьмидесятая ночь

Участникам восьмидесятилетней обороны Уральска от белоказачьих банд в 1919 году

Город в огне. Город в кольце

Восьмидесятый день.

Восьмидесятый день на лице

Ночь. Хмарь. Тень.

Восьмидесятый день с Меловых

Кроют беглым огнем.

Небо, кусок, охапка травы –

Грозный окопный дом.

Жесткой щекой на сжатых кулак

Валит во сне дружинник-мужлан,

Дарья в возке и он,

Зеркалом ясным глянул Чаган.

Катят колеса гром.

Полог повис у юркой тропы,

Ходит коса с плеча

Жинка, светлея, вяжет снопы:

Земля-то своя сейчас.

Косит, как плачет взахлеб мужик,

Грязный не вытрет пот.

В окопах врага задушенный крик

В ночь раздирает рот.

Бороду ветер прижал к крестам.

Пальцы впились в тесак.

«Видит бог, никому не отдам!» -

Страшно клянется казак.

Как же случилось, случилось так,

Чем опоили тебя,

Воин, охотник, пахарь, рыбак,

Нянчивший волю в степях!

В жилах твоих

Не Разина ль кровь,

Прадед разве не твой

Нес Емельяну меч и любовь,

Шел за свободу в бой?..

Плавятся звезды в свинце реки.

Ворон, в степь вылетай:

К стенам Уральска торопит полки

В пыльной бурке Чапай.

Иванов дуб

Любил он, видно лес, поляны,

Степей казахских сторожил,

Что, вопреки молве упрямой,

В лощине желудь посадил…

Катился гром копыт и пушек.

И с меткой сабли

Черепа,

Как будто скопище ракушек,

Делила красная тропа.

Качало в седлах эскадроны,

И возрождались города.

Тот человек, в леса влюбленный,

Как в воду, канул без следа.

Но дуб кричит, безводью властно:

«О нем я память берегу!»

Надев под вечер месяц ясный,

Как азиатскую серьгу.

И где жара, валы пшеницы,

Чтоб поднял ветер прям и груб,

Простое имя не затмится,

В моем краю:

Иванов дуб.

У костра

Заря сложила крылья за барханом.

В луну, как в бубен,

Тополь бьет листвой.

Под ним шофер склонился над баяном,

Ведет «Катюшу»

На берег крутой.

А берег где?

Колодец одинокий,

Кошары тень взметнулась над костром,

Сакен, поджав по-азиатски ноги,

Рассказывает правду

О былом.

Вода… вода…

О ней всю жизнь мечтали.

И, не увидев берега реки,

Мечту оставив внукам,

Умирали

Бездомные, как ветер, пастухи.

Чабан умолк…

А в степи ветровые,

Как порешили мы, большевики,

К реке далекой вышки буровые

Шагали через рыжие пески.

И пел баян, как яблони и груши

Здесь зацветут над синью быстрых вод…

И каждому казалось, что Катюша

На берегу действительно

Поет.

Табунщица

Тревожно вожак заржал.

И вот уже ближе, ближе

Несется храпящий вал,

Проносится бурей рыжей.

Земля под тысячью ног,

Как колокол бронзы старой.

Гудит у развилок дорог,

И жмутся

Овцы к кошарам.

Бушуют гривы, хвосты –

Степь сжигает не пламя ль?

И дикий порыв красоты

Уже не сдержать

Руками.

Копыта траву секут –

Зеленая кровь сочится.

Сшибут, затопчат, сомнут

Живое все кобылицы!

Но взмыл, просвистел аркан –

Споткнулся вожак и замер.

И сбился,

Взлетев на курган,

Косяк, поводя боками.

Аркан собрала Марьям.

Под каждой шкурой остыла

Покорная женским рукам

Нелошадиная сила.

Пасечник

То россыпь песков золотистых,

То шорох железной осоки,

Да яр над Бурлою плечистый,

Да неба простор высокий.

Вдруг вязкая горечь полыни,

Вдруг запах шалфея горячий.

И воздух невидимо синий.

И лес говорящий и зрячий.

И нету иной благодати,

Чем эта, родней и дороже –

Ему, человеку в халате,

Чьи годы раненько итожить.

Он знает,

Как ласковы травы

И любятся нежно деревья,

Как скирды уходят с отавы,

Минуя большие кочевья.

Он слышит в ночи августовской,

Как лисы торопятся к броду.

По капельке ярого воска

Предскажет на завтра

Погоду…

В усах с заблудившейся песней

Про степь да свое Приуралье

Колдует колхозный кудесник

Над ульем,

Не зная печали.

С откинутой сеткой на плечи,

С улыбкою, тронувшей губы,

Он видит –

Крылатый разведчик

Уводит в луга трудолюбов.

И солнцем бидон за бидоном

Торжественно всклянь наливает:

В них –

Птичий неистовый гомон

И первые росы сверкают.

В них –

Зори и грома раскаты,

И ливни, летящие косо…

И лето в колхозные хаты

Придет,

Как ударят морозы.

Старый вяз

Апрель заходит с тыла, с фронта,

Берет округу в оборот.

И синий день до горизонта

Звенит, сверкает и поет.

И вяз, встречавший бури, грозы,

Корявый, крученный бедой,

Роняет радостные слезы

При встрече с новою весной.

Он весь в рубцах, как от картечи,

В ночи кострами жгли его.

Он не расправит больше плечи

Над молодой живой травой.

Но среди веток, хрупких, ломких,

Отживших век давным-давно, -

Одной живительные соки

За все собрать в себе дано.

Вяз будет немощно корнями

Ее питать, соря листвой,

Чтоб облетела семенами

Песнь лебединая его.

И он умрет – спокойно, стоя,

Исполнив долг свой на посту…

Иди, весна, лишись покоя,

Осуществи его мечту!

Кукушка

В день предпоследний июня,

Облюбовав замшелый пень,

Кукует серая вещунья:

Она поет последний день.

Звенят две ноты четко-четко.

Чего кукушке очень жаль:

Что в песне слышится короткой

Неизъяснимая печаль?

О чем тоскует птица в чаще:

Что петь дано так мало ей

В лесу, все лето говорящем

О буйной радости своей?

А может голос монотонный

Теперь оплакивает час,

Когда она с судьбою бездомной

В гнезде сорочьем родилась,

И материнских ей отныне

Не знать ни ласк и ни забот…

О чем раз в год в речной долине

Кукушка грустно так поет?

Киномеханик

Беркут взмыл над тропою круто.

Взмах… Еще…

И пропал наконец.

В лад тяжелым шагам верблюдов

Нудно звякает бубенец.

А тропа все кружит и вьется.

Душным зноем дышат пески.

Тридцать верст еще до колодца.

И четыреста – до реки.

Степь лохматой верблюжьей шкурой,

Вся в колючках, легла впереди.

Тихо вьюки с аппаратурой

Неустанно скрипят в пути.

Горизонт – в пыльно-сером тумане,

Будто только промчался табун.

Но шагает киномеханик

На свою не в обиду судьбу.

Вместо вешек, хранящих тропы,

Здесь асфальтом ляжет шоссе,

Колос золотом высшей пробы

Зазвенит на степной полосе.

А тропа все кружит и вьется.

Ждут в ауле его земляки.

Двадцать верст еще до колодца.

Тяжелее, короче шаги.

Утва

Утва, Утва, невидная речушка,

Откуда ты,

Поведай, расскажи?

То лодка заелозит по ракушкам,

То горло перехватят камыши;

То вымахнешь ты плесом серебристым,

Коварным затаишься омутком,

Где по ночам,

Таинственным и мглистым,

Бьет жерех молодь,

Будто молотком;

То вдруг ветла густая, словно с хода,

Споткнется, распластавшись, на тебе.

И поишь ты луга у поворота,

Ничьей не позавидовав

Судьбе.

И снова степь… И беркуты, как вехи,

Обозначают путь твой до конца,

И строгие сайгаки без помехи

Идут по бездорожью солонца.

Все степь и степь.

Полынь все выше. Чаще.

Пески сжимают русло, горячи,

И нету больше речки немудрящей,

И слышно лишь,

Как булькают ключи.

Они по капле силы собирали,

Чтоб на тырловках знали чабаны.

Что ты, Утва,

Ворвешься в Приуралье,

Купая чаек в зелени волны,

Чтоб парень, запыленный, нелюдимый,

Оставив на закате стогомет,

Узнал в тебе глаза своей любимой,

И знал, что сердце скажет наперед,

Чтоб разговор над ближним огородом

Движок свой не закончил

Никогда!

Родство

Через года, как лебедя гнездовье,

Так человека страстно, не спроста

Зовут своей пожизненной любовью

Совсем незнаменитые места, -

Лесок, ручей, бегущей неторопко,

И может, низкий глиняный порог,

Откуда увела однажды тропка

В сумятицу нехоженых дорог.

И мне отец рассказывал про деда,

Ходившего за тридевять земель,

Чтоб, полной мерой горести изведав,

Найти покой, где вьется повитель.

И верю я, куда б мои дороги

Не увели за дальний перевал,

Я возвращусь к тебе, простор широкий,

Вернусь к тебе, задумчивый Урал.