Статья Людмилы Фефеловой. "Костанайские новости". 12 мая 2011 года
Для каждого человека «мама» – особенное слово. И самый родной и дорогой человек, давший жизнь, вырастивший нас и воспитавший, недоспавший ночей и вечно волнующийся за своих детей.
«В горе и радости мы вспоминаем именно маму, – говорят дети Елены Христиановны. – Мы хотим опубликовать выдержки из дневника нашей мамы, у которой на руках нас было десять. Мама ещё в детстве и ранней юности познала голод и холод, тяжёлую, изнурительную работу, суровые испытания. Но всегда была доброй и отзывчивой, любящей и чуткой, нежной и заботливой. Её жизненный путь многому нас научил, и прежде всего, преодолевать трудности. Там, на небесах, пусть Вам, мамочка, всегда будет легко и спокойно!»
«Милые мои детки и внуки, я – ваша мать и бабушка – хочу описать вам мой жизненный путь. Я его прожила с Божьей помощью...» Чуть более двадцати тетрадных в широкую линейку страниц, очень аккуратный разборчивый почерк. Линия жизни. «Я родилась на Украине, в селе Рунде, 11 мая 1928 года...»
В девичестве она носила фамилию своего отца Христиана Брауна, фамилия её матери была Гофман. В замужестве её стали звать Еленой Христиановной Розиновой.
– Конечно, любой из тех, кто помнит нашу маму, согласится, что она заслужила память. Но могут сказать, что у нашей семьи есть возможность рассказать о маме, а у других такой возможности нет, – так ее дети обсуждают своё право опубликовать выдержки из дневника матери. Ольга Самойловна говорит, что знает много простых людей с удивительными судьбами. И они заслуживают, чтобы их жизненный опыт стал примером для других...
Опыт же Елены Христиановны – это опыт многих немецких женщин советского происхождения. Многие из них родились на Волге, другие на Кавказе, большие немецкие колонии были на Украине. Но в 41-м, где бы ни родились немцы, ставшие по воле истории частью советского народа, их путь лежал либо в Сибирь, либо в Казахстан. Этот путь на восток многих из них погубил, многих спас. И есть ещё третий результат, огромный – советские немцы, выходцы из Центральной Европы, помогали ковать Победу, а потом обустраивать и Центральную Азию, и Западную Сибирь – в шахтах, на полях, на фермах. Было время, когда мало кто интересовался, что же это за характер такой, немецкий, что за сила дана этим людям, которые выжили в нечеловеческих условиях и которые созидали тогда, когда легче было упасть и умереть. Было такое время. Его отдалённое эхо можно найти и в дневнике Елены Христиановны. До 1931 года мы жили на Украине, потом признали, что мой дедушка и его родители были богатыми, и нас выселили. Мы переехали на Кавказ в Минводский район. Жили очень бедно, с нами жил дедушка, мамин отец, я его очень любила, он был мой лучший друг детства. В 1933 году был сильный голод, однажды, когда мы с братиком Андреем были одни, к нам пришли люди, и всё у нас забрали. В 1935 году мои родители построили дом, и мы стали жить немного лучше...»
Понимала ли Елена Христиановна, когда описывала жизнь своей семьи, что она вычерчивает амплитуду страданий и возрождения? Вот голод, всё забрали. А вот они уже строят дом, и жить становится чуть лучше.
«В 1936 году, в сентябре, я встала, было такое прекрасное утро, и девочки постарше меня бежали в школу, и позвали с собой...»
Ольга Самойловна говорит, что первый поход их мамы в школу был девчоночьим вариантом толстовского Филиппка.
«Я пришла в школу в ночной рубашке, даже не умывшись и не расчесавшись, и учительница посадила меня за парту...»
И на первом же уроке ребятам нужно было рассказать сказку про Красную Шапочку.«...мой дедушка много рассказывал сказок, и поэтому я от начала до конца рассказала эту сказку...»
Учительница похвалила, а мама поругала и сказала, что помогать в учёбе никто не будет. Но этого и не потребовалось. Она была первой в классе. Тем временем «мама наша с отцом всегда работали, от зари до зари. Мы с дедушкой дома должны были всё делать. У нас было очень много цветов, всегда цвели розы. Я убиралась в субботу – надо было пол помазать и песочек потрусить, и цветочки в банку поставить, и гусей мы с братиком пасли...» Идиллия бедных людей, которые всё делают для того, чтобы жилось лучше. Дети не видят конфет. Купить сладкое им удаётся лишь в одном случае, когда найдётся пустая бутылка. Тогда её разрешают вымыть, сдать и купить конфетку.
Но и эти маленькие радости – вечно под угрозой. Она пишет: «... в 1937 году мой отец шёл на работу, подъехала машина, его и ещё 5 человек посадили и увезли в район, в тюрьму. В 1937 году мой братик заболел скарлатиной, его положили в больницу, и он там умер, отец его больше никогда не увидел. И маме, конечно, было очень тяжело. Но уже в 1938 и в 1939 я ей помогала – и малину собирала, и виноградник поливала, и граблями работала. И так было до 8 октября 1941 года...»
В этот день село окружили военные. Немецким семьям дали 24 часа на сборы. Скот резать не разрешили. За сутки успели только сухарей насушить и собрать узелки. Потом потянулись обозы. Сегодня уже невозможно в полной мере представить это состояние, когда везут в неизвестность, когда никто ничего не гарантирует, когда все нити с прошлым оборваны, а в будущее не протянуты. Где-то наступали другие немцы, враги. А советские немцы ещё не знали, как история обозначит их великое, по масштабам и страданиям, переселение. Мы ехали 1 месяц и 2 дня. 11 ноября 1941 года нас привезли на Пешковский тупик, откуда развозили по посёлкам на санях. Тёплой одежды у нас не было, ведь на Кавказе тепло. Нас привезли в село Большое, дома здесь стояли не мазаные, сложенные из пласта. Я всё боялась, чтобы не попасть в такую избу, где не мазано. Зима была холодная. А хлеба все в скирдах лежали, не обмолоченные, пополам с полынём. И хлеб такой горький был, что невозможно его кушать. Но так как ничего больше не было, пришлось его есть. Нас поселили у Харченко, у них тоже семья большая была, четверо детей. Они жили в одной комнате, мы – в другой...»
Но для многих немцев адреса расселения ещё не были конечными пунктами, землёй обетованной. Впереди была страшная трудовая армия. В неё мобилизовали не только немцев, но для них это была единственная армия, где они могли воевать с фашизмом. И они воевали. Они положили на этот алтарь здоровье, жизни или, по крайней мере, долгие годы тяжкого, изнурительного, губительного труда.
«...в 1942 году забрали мою тётю Маргариту, 19 ноября 1943 года забрали меня в трудовую армию. Зима была очень холодная. Мне было 15 лет, мне нечего было одеть, мама пошила мне бурки, испекла немного просяных лепёшек, и нас отправили с Катей Горих и с Фридой Гиммелфюрт, и дядя Андрей Горих ещё с нами был... Моя мамочка очень плакала, ведь ростом я была маленькая и худенькая...»
Караганда, Фёдоровский пласт открытой шахты. Когда в первый раз повели на работу, она увидела заключённых, конвой, измученных людей, падавших от усталости с ног. Она вспомнила отца: где-то и он так страдает. На протяжении всего дневника Елена Христиановна благодарит Бога. Она молилась о себе, о маме, об отце, о братьях и сёстрах – просила помощи и спасения.
«Однажды, в Караганде, к нам врачи приехали, мы проходили комиссию. Врач спрашивает: что у тебя, девочка, болит? У меня ничего не болело, что я ему скажу? Я ему сказала: у меня болит сердце. Он сказал: наверное, ты домой хочешь. Я ответила: «да».
Домой не отправили. Но всё-таки поблажку для девочки сделали – дали работу в подсобном хозяйстве в Волынке, в 12 км от Караганды. Она вспоминает, как в овощных подвалах перебирали картошку, как впервые она управлялась с лошадьми, которых страшно боялась, как однажды от хлебовоза осталась целая буханка хлеба (!). «Конечно, я его взяла, может, и нельзя было мне его брать, но я хотела кушать...» Девочка работала не только в подвалах – она вязала людям кофты, хваталась за любой, самый мизерный заработок. Голод преследовал, мучил, заставлял искать мёрзлую картошку. Единственную ценную вещь, которая оставалась – большой красивый платок – выменяла на два стакана крупы. Больше у неё ничего не было. За хлебные карточки женщины выменивали у заключённых фуфайки и валенки...
Елена Христиановна всю жизнь была уверена, что только Бог её спасал, что Он дал ей ангела-хранителя, который внушал ей веру и надежду, помогал в самую трудную минуту, вёл по жизни. Уже после войны, осенью, она получила письмо от мамы – та болела. Дочь решила выпросить отпуск. Это было совершенно нереально, так как сначала надо было получить разрешение в «органах». Ей так и сказали: пока оформишь пропуск, твой отпуск закончится. Но сколько бы на пути к этому отпуску ни было препятствий, она ни разу не отступила. Другие уходили, махали рукой. А маленькая, хрупкая, измученная непосильным трудом девочка добилась разрешения, получила отпуск, чудом забралась в переполненный вагон. Ей помогал Бог, уверена она. В своём дневнике Елена Христиановна ни разу не похвалила себя, ни разу не сказала, что это её собственное упорство, сила воли, трудолюбие и любовь к ближнему помогали двигаться по жизни. Когда она приехала домой, к маме, то поняла, что никто не заставит её вернуться в трудовую армию. После войны было уже не так строго, точнее, рабочие руки были нужны и здесь, в Костанайской области. «Где бы я ни работала, я всё старалась делать честно и аккуратно, и никогда не говорила нехороших слов...» Пришёл момент, когда ей дали группу – 12 коров. Она получила от них 12 телят, которых выпоила, выходила. За такой результат её наградили телочкой. Так семья обзавелась своей коровой.
К тому времени она уже стала завидной невестой, к ней стали присылать сватов. «...но я была предназначена другому. Когда я впервые увидела Самоила, одежда на нём была небогатая, но он был аккуратно подстрижен и в чистом. И какой-то голос мне подсказал, что это Он...» Дальнейшую судьбу этой пары многие знают. Елена Христиановна, ещё до того, как десять их с Самоилом детей стали видными людьми, проявила и свою личность. Она была бригадиром овощеводов, депутатом, общественницей, прекрасной хозяйкой ухоженного дома, летом утопавшего в цветах и зелени. При такой большой семье она умела разнообразить стол, и никто не мог приготовить лучше. «Мама умела всё, – говорят дети. – Она находила время, чтобы помочь нам сделать уроки, поговорить, приласкать...»
Вчера Елене Христиановне исполнилось бы 83 года.
Людмила Фефелова
