Воспоминания Веры Васильевны Сидоровой. Из книги "Козыбаев Оразалы - адам, азамат, тұлға"
С Оразалы Абиловичем Козыбаевым мы прошли по жизни два десятилетия. Так что мы с ним, как говорится, не один пуд соли съели. Я познакомилась с Оразалы Абиловичем в шестидесятых годах в Кустанайской области, куда по комсомольской путевке приехала на освоение целины. Работала агрономом, экономистом в совхозе, а потом меня выдвинули, как говорили тогда, на комсомольскую работу.
Будучи секретарем райкома комсомола я встретилась с О.Козыбаевым в Тургае. Он был первым секретарем Аркалыкского районного комитета партии. Я слышала о нем многое – строгий человек. И нарисовала перед своим взором своего «Козыбаева». Он виделся мне эдаким Амангельды Имановым – в кителе, в галифе до последней пуговички застегнутый, целеустремленный, требовательный, ярко и точно выражающийся. М с секретарем райкома комсомола решили обсудить с первым секретарем проблемы быта молодежи. Там все шло не так гладко, как хотелось бы. И вот я в приемной у Козыбаева.
Людей много. Принимает он быстро. Несмотря на то, что я была членом бюро обкома партии и могла запросто войти в кабинет, я спокойно дождалась своей очереди, поскольку к такой величине, как мне казалось, просто так заходить нельзя. Робость меня поначалу брала. Я увидела, что за столом сидит довольно строгий человек, но глаза у него, как лучи, он видел не только человека, который перед ним сидит, но и видел, что это за человек. Стали мы скованно рассказывать, что видели в комсомольских тракторных бригадах. Он говорит: «Вы же молодежь! Бросьте эти кители. Меня он душит, но вы же без пуговиц, без застежек! Попроще будьте». А я сказала, что с вами, мол, лишнее не скажи – вдруг вы осерчаете. А мне не хотелось этого. Он отвечает – я не ругаюсь, я требую. И ругань от требований надо отличать. Проговорили мы тогда полтора часа.
В тракторные бригады, чтобы заинтересовать молодежь в высокой производительности, некоторые директора совхозов возили спиртное с соленым огурцом. Молодежь всякая, да и старшие не всегда были примером, на целину ведь все приезжали. Поэтому директора, чтобы добиться выработки в поле, «привязали» огурцом. Я возмущалась: сегодня – огурец, а завтра под колесом, а это судьба человеческая. Он задумался и пообещал найти другие стимулы, но попросил особо не афишировать эти вещи, жизнь есть жизнь. В ней без таких огрехов не обойтись. После мы расстались года на три.
Он продолжал оставаться на руководящей работе в районе, а меня направили первым секретарем райкома в Тарановку. Когда меня избрали со временем первым секретарем, я вновь встретилась с Ореке. Сразу заметила разительные изменения. Официальный костюм, сменил китель сталинского покроя, который производил гнетущее впечатление. Может быть, эта строгость была в духе времени. Но за этой внешней строгостью все равно открывалась широкая душа, организаторский талант, словом обаятельный человек. Будучи на бюро областного комитета партии, к нему невозможно было не зайти. Он долго работал вторым секретарем обкома партии. Первым был Андрей Михайлович Бородин. В отличии от всех, кого я знала из руководителей, Козыбаев был самым доступным человеком. Его умение любить людей, понимать, сделали его известным человеком всей Кустанайской области и снискали уважение. В этой должности он проработал около семи лет.
Районы Кустанайской области сильно отличались по климату друг от друга. В Тарановском районе преобладали песчаные почвы, значительно меньше выпадало осадков, но сильным было животноводство. А вот кормов не хватало. Поэтому нам приходилось их завозить из Урицкого района. Особенно остро чувствовалась нехватка зеленой массы. Как-то на очередном совещании я выступила с раскладкой по кормам. А Урицкий район, который был расположен на западе, имел очень хорошую кормовую базу – много осадков, черноземы, а нас одни пески. Поэтому мы за 300 км возили корма. Я выступила эмоционально, сказала, что мало того, что мы возим за тридевять земель, но ведь совхозы-колхозы нам еще подножки ставят! Оразалы Абилович поднял первого секретаря Из Урицкого и очень строго поставил его на место. Сказал: «Мы не будем возить корм, мы не будем уменьшать поголовье, мы поменяем первых секретарей. Сидорову направим в Урицкий район, пусть поголовье там развивает, а вас – на ее место. И это я сделаю без ЦК и без первого секретаря обкома».
Меня поразил такой жест. Это какую смелость надо было иметь. Раньше-то субординация во всем соблюдалась! В конце концов вопрос благополучно разрешился. Что характерно. Каждое утро ни помощник, ни из приемной, ни инструкторы, а сам Оразалы Абильевич звонил мне и интересовался, как идут дела. Он был чрезвычайно смелым человеком. Не держался никогда за свой портфель, но очень хотел поддержать передовых руководителей и поставить на место заевшихся чинуш.
Помню был другой случай. Большую проблему я создала Козыбаеву, другой бы на месте Оразалы Абильевича исключил меня из партии.
Уборка урожая 1973 года. Хлеб вырос хороший, но 15 августа начались дожди. Они продолжались по ноябрь. А в сентябре уже мокрый снег выпадал. Темно-лиловые тучи ползли, как будто самолеты вот-вот бомбить будут. Нападал какой-то страх. И действительно – потерять хлеб – это конец. Мы потеряем и животноводство, которое было ведущей отраслью. Первый секретарь обкома лежал в больнице с микроинфарктом, но приказал персонально спросить ответственность с первых секретарей райкомов, ибо на их совести лежит судьба урожая. Вел бюро Ореке. Он строгий, как в кителе, выступил и сказал. Что Бородин сказал – шкуру содрать. А хлеб уже прорастать начал.
Выслушали первых секретарей, выступали по алфавиту, так давно велось. А когда очередь дошла до буквы «с», вдруг он говорит, чтобы подготовился начальник сельхозуправления. Меня это просто взорвало. Я сидела в середине зала, - рядом начальник сельхозуправления, которому я сказала, чтобы он не ходил на трибуну. Он испугался – как так? Бюро обкома, человек двести сидит, все начальники, руководители. Присутствовали второй секретарь республиканского ЦК партии В.Месяц. Мой начальник сельхозуправления возражает: «Это – обком партии, здесь не вы хозяйка, здесь руководит Ореке». Я его успокоила, сказал, чтобы он только не бежал к трибуне сломя голову. Ведь спрос, который там был, на самом деле был очень строгим. Закончилася ответ, я встаю: «Ореке, а мне можно?» Тишина в зале, все члены бюро затихли. Он так плечом приподняв, разрешил – ну пожалуйста. Я вышла и говорю: «Товарищи члены бюро, прошу снисхождения на мое женское происхождение не делать! Если вы доверяете мне как женщине быть первым секретарем, а не партийной прослойкой, то прошу выслушать меня. Состоянием дел я владею». Я отчиталась, ни одного вопроса ко мне не последовало. Зал затих, но сразу сделали перерыв. Мне сразу – уйма поздравлений. Молодец, что взорвала напряженную атмосферу. А я не могла поступить иначе. Ведь 1972 год был очень урожайным, у нас зона засушливая, мы зерно быстро убрали. Качество хлеба было высочайшим. Кругом пропагандировали наш район, наших людей, и меня в частности. А как трудно – Сидорову не троньте! Не будет так. Но я не знала почему так. Оказывается Андрей Михайлович Бородин имел пять дочерей, у них свои дети. А я, будучи, первым секретарем, растила дочь, которой только исполнилось сто дней. И Бородин сказал, что сдерите кожу со всех первых, но Сидорову не троньте! Она – кормящая мать. А Ореке если бы не сказал, что спрос будет учинен только с первых секретарей, не возникло бы такой ситуации, он бы выбил тот фундамент, на котором я стояла, поднимая руку, чтобы выступить.
Во время перерыва, Месяц собрал всех членов бюро на закрытое заседание и укорял в их плохом знании кадров: «Сидорова пощечину нам всем дала, в том числе и мне, секретарю ЦК партии. Что вы с ней делать будете?» Не знаю, что Ореке объяснял, но когда закончилось бюро, Месяц меня подозвал и сказал, что едет в мой район, смотреть, как идет уборка. Он хотел своими глазами видеть все где стоят вагончики, как людям возят пищу, меняют обувь, одежду. Из города Лисаковска и других мест были мобилизованы люди на ворошение валков. После меня пригласил председатель облисполкома: «Я бы на месте Оразалы Абиловича – он добряк, он широкой души человек – исключил бы вас из партии, не глядя. А если оставили, крест бы поставили на биографии».
Я пришла к Козыбаеву. Он встал, вышел на встречу. Говорит мне: «Слушай, доченька, что ты горячишься. Что ты атмосферу не понимаешь? Я же жалел тебя. Правда, я оплошность сделал, что только про первых секретарей сказал. У меня у самого дети и снохи. Забудем этот инцидент. Но если все, что ты говорила Месяц в поездке не увидит, мы встретимся, и разговор будет идти по другому. Желаю тебе успеха». Другой бы пригласил да так врезал, а этот при таких сложных обстоятельствах не теряя отеческого отношения к кадрам. Я ему была весьма и весьма благодарна. Поездка для меня имела благополучный исход, но секретарь ЦК посмотрел, что люди работают, превозмогая возможности. А я ребенка маме оставила, сама за него переживаю, но никуда не денешься. Когда Бородин вернулся из больницы, то пригласил и говорит: «Ты что здесь хулиганишь, Ореке-то человек известный! Зачем же ты хулиганишь здесь». Пришлось мне извиниться, но для меня не было никаких последствий и оргвыговоров.
Я помню, нсколько Оразалы Абилович любил народ Казахстана, обычаи, традиции, мне здесь с ним пришлось очень близко столкнуться. Шел, наверное, 1974 год. Прошел XVIII съезд комсомола, где была молодежь из города Рудного. Много представителей казахской интеллигенции. После съезда появились письма о том, что среди кадров партийных работников почти нет первых секретарей и очень мало председателей райисполкомов казахов. Они были в порядке национальной прослойки. Кокуш Исович Итегенов, директор Краснооктябрьского горно-обогатительного комбината, активно эту проблему поднимал. Он собрал молодежь и написал большое письмо в ЦК КПСС. Это письмо передали Ореке. И вот он приехал в район, мы поехали в город Лисаковск. А парторганизация Краснооктябрьского рудника входила в Лисаковскую парторганизацию. Он собрал молодежь, специалистов-казахов и стали вести разговор. Примеров была уйма. Все ключевые позиции заняты немцами, украинцами и русскими. А заместители – казахи. И Кокуш тогда очень точно сказал, что не пора ли областному комитету партии навести порядок в подборе и расстановке национальных кадров. Это был первый всплеск национального самосознания. Ведь молодежь на съезде подняла очень многое. Поскольку на целину приехали люди различных национальностей, говорившие на русском языке, нужды в общении на казахском языке долгое время не было. Мы порой стали забывать, что живем в Казахстане, а ведь надо знать корни и истоки. Молодежь пробудилась первая. Оразалы долго слушал, успокаивал аудиторию. Он сказал: «Что шуметь, я сам прекрасно знаю, что казахов не выдвигают, я об этом первому секретарю постоянно говорю. Пофамильно, вроде бы и есть казахи на руководящих должностях, а процент – маленький. Вопрос передам на бюро обкома партии». Я тоже возмутилась, предложила написать записку в обком. А мне возражают, что наши письма возвращаются к нам же, а партийные секретари потом начинают нас упрекать. Оразалы Абилович очень красиво выразился насчет этой ситуации: «Это как загоревшее дерево, горит внутри, дымит, не греет, не светит, а одну завесу может создаст. Жить в дыму мы больше не можем». Разговор прошел в спокойном русле, хотя там собралась многонациональная аудитория. На бюро обкома был вынесен этот вопрос, и после появились результаты. Среди первых секретарей райкомов партии стали назначаться представители коренной национальности, восемьдесят процентов председателей исполкомов стали из национальных кадров. В те времена это был настоящий героизм, ведь тоталитарная машина власти не любила проявлений национального самосознания.
Орекена народ очень любил. Когда он работал председателем облисполкома в Актюбинской области, многое сделал для улучшения быта, хозяйства. И мне помог. У нас, в Кустанайской области, несколько молодых людей никак не могли поступить в медицинский институт. По три-четыре раза, а одна девушка – пять раз пыталась. Я тогда позвонила Ореке: «Вот такие-такие фамилии. Столько лет не могут поступить – и мне обидно за них». Он сказал – присылай, все будут студентами, если у них будут положительные оценки. И потом он звонил мне и рассказывал, как был в общежитии у ребят. Интересовался их делами. Кстати, все ребята были русские.
Заслуженно ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. А когда мне в 1976 году тоже дали это высокое звание, он мне такую горячую телеграмму прислал, что я ее до сих пор помню. Потом мы встречались с ним в Алма-Ате. И здесь нашлись точки соприкосновения. Время шло. Закончилась его трудовая биография, потом – моя. Мы с ним встретились в центральном совете ветеранов Казахстана. Оразалы Абилович ко мне ходил почти каждый день. Звонит в половине восьмого или в семь утра: «Кызым, привет! Когда на работе будешь?» Стараюсь к восьми прибежать, а он уже здесь ходит по коридору, ждет. Смотрю и думаю: «Меня ждет тот человек, к которому я первый раз боялась зайти в кабинет!»
Он у меня просиживал с утра до двух часов дня. Обо всем мы говорили. Ореке рассказывал о войне, о том, как учился в институте, как осваивал русский язык, о сложностях. Сильно и жестко боролся со взяточниками. Он очень любил Москву, русский народ, но свои казахские традиции чтил и постоянно внедрял.
Уйдя на пенсию, Оразалы Абилович собрал богатый материал о жизни людей Кустанайской области. Издал серию книг «В краю хлеба и металла». Они были посвящены тем, кто строил города, совхозы, колхозы, растил хлеб Кустанайщины. Уже болея, он без конца искал материалы о своих земляках. В том числе и подготовил очерк обо мне. Когда были изданы эти книги, он раздавал их активу области. Всех героев книги он посетил и вручил по экземпляру! До чего же неуемный человек был. Все это он делал абсолютно бесплатно.
Когда Ореке умер, для меня это стало страшной трагедией. Каждое утро стало пустым. Уже в привычку вошло, что он приходил в совет ветеранов. Дни стали какими-то серыми. Я выступила на траурном митинге. Хоронили по мусульманским обычаям, а женщинам присутствовать не полагается. Но родственники меня попросили, даже настояли. И я с Ореке тогда поговорила в последний раз, попросила прощения за все, что было не так. А вообще он очень мечтал, что последний путь его будет в Кустанае, в местах, которым он отдал так много. Оразалы Абилович очень любил родную землю и привил эту любовь многим людям. Все мы его с превеликой благодарностью будем вспоминать.