Письма с фронта

"Рудненский рабочий". 1971 год

            Моим сверстникам было 11 лет, когда началась война. Мы мало что смыслили в происходящем. Но отдельные моменты тех суровых лет навсегда отложились в памяти. Слезы матерей, провожавших на войну наших отцов. Длинные вечера при свете керосиновой лампы, когда самым интересным и желанным чтением были письма с фронта. Их читали вслух, всей семьей, и каждый в отдельности. По каким-то одним нам ведомым приметам искали те места на географической карте, где воевали наш отцы. Бережно хранили их и, когда письма задерживались в пути, перечитывали старые, гадая, куда занесла их автора лихая военная година.

            Когда окончилась война и фронтовики возвратились домой, эти письма утратили свое было значение. Они стали попросту не нужны и постепенно растерялись, рассеялись.

            Но вот передо мной пачка фронтовых писем. Солдатские треугольники, открытки, сложенные пополам и склеенные сбоку листочки, на которых неизменно стоял штамп «проверено военной цензурой»: в правом верхнем углу, где теперь мы наклеиваем марки, слова: «Смерть немецким оккупантам!» и «Воинское», а внизу обратный адрес: «Полевая почта…, часть…». Автор этих писем, Анатолий Матвеевич Образцов, директор Кустанайской школы имени Горького (ныне №12), не вернулся домой. И письма, адресованные жене Валентине Алексеевне, остались у вдовы, как живая память о самом близком и дорогом человеке. Они хранятся вот уже около 30 лет, некоторые пожелтели, поистерлись, трудно читаются, особенно писанные простым карандашом. В тягостные минуты вдова доставала эти письма, и они давали ей силы, служили моральной поддержкой, помогали стойко переносить горе, растить и воспитывать детей. Читая их, она как бы вновь и вновь беседовала с любимым, слышала его голос, видела его добрую обаятельную улыбку.

            Когда началась война, Анатолию Матвеевичу было 30 лет. Его старшему сыну Герману – 7, младшие Вера и Борис были младенцами, они совсем не запомнили отца. Но они росли с его именем, он оставил для них хорошую память о себе: свои письма, полные любви и ненависти, жажды жизни и встречи с любимыми, тоски по дому и ни на одну минуту не угасающей веры в свою счастливую звезду.

            Говоря об источниках нашей победы, историки называют такие факторы, как морально-политическая стойкость народа, единство фронта и тыла, отвага и мужество советских воинов. В письмах Анатолия Матвеевича эти общечеловеческие качества, переломившись в призме его души, приобретают индивидуальную окраску, становятся чем-то сугубо личным, интимным. Даже тому, кто его совсем не знал, открывается в этих письмах удивительный мир человека, мужественного и отважного, большого жизнелюба, любящего мужа, нежного отца, заботливого сына и брата.

            Эти письма писались в короткие минуты отдыха, оторванные от сна, в перерывах между учениями и боями. Все они сугубо личные, адресованные самым близким людям и не рассчитаны на посторонних. Тем более дороги в них те откровения души, в которых проявляются черты настоящего советского человека. Таких людей сломить было нельзя. Убить можно, а победить – нет.

17 июня 1942 года.

            Добрый вечер, дорогие Валюша, Гега, Вера, Боба! Папа и мама! Пишу в дороге. Путь держу в Юрьев-Подольский Ивановской области. Здесь будем учиться воевать.

22 июля 1942 года.

            Письмо, Валюша, получил 17. Отвечаю, как видишь, с большим опозданием. Попробую оправдаться. 17 вечером до 11.00 – партконференция. Прибыв в штаб, сразу же получил боевой приказ. Ночь готовили приказы и расчеты. С утра вступили в «бой». Два дня вели напряженные «бои». Три ночи без крохи сна.

            Сегодня командование выехало на рекогносцировку местности. В 14.00 выезжаем в исходное положение и опять на 2-3 суток. Идет упорная учеба. У меня работа новая, мало для меня понятная, и хочется побыстрее освоить. Работать значительнее труднее, чем командовать ротой.

            Так что в том, что ты ночи живешь без сна, я тебя понимаю. Мне, видишь ли, проще: я один, шинель и сумка – вот и все. У тебя дети, забота о них удесятеряет трудности. Но, Валюша, в этом не повинны ни я ни ты. Повинен в этом Гитлер. Вот нашей и моей частной задачей является хорошо подготовиться и подготовить людей, чтобы уничтожить этого врага. И уж если после уничтожения не придется жит мне (все может быть), то хоть ваша жизнь будет спокойной. Живи, крепись духом. Знай, что трудно сейчас всем, многим значительно труднее, чем вам.

8 августа 1942 года.

            Вчера прошли учения. Был посредником у одного комбата. Ввел в обстановку. Дал одно, другое, третье возможное соотношение сил с противником. И комбат быстро и решительно принимал одно за другим решение. Решения были хороши. Не говорю, что правильны, но хороши. Хороши тем, что принимались и проводились в жизнь быстро и четко. Ведь мог бы парень растеряться и не принят никакого решения. И это было бы смертельно.

29 августа 1942 года.

            Меня перевели на новую работу. Из помначштаба по тылу сделали первым, то есть по оперативной работе. То я планировал и размещал тылы, теперь буду планировать учебу и бой, проводить в жизнь идею и замысел командира. А здесь работы больше, хотя она мне и больше знакома.

3 сентября 1942 года.

            Остановка на 5-10 минут в Москве и дальше. Писать особо нечего. Жив. Крепок. Остановились в 3-5 километрах от Москвы, в Лосиноостровской. Переводят на Окружную, а там видно будет. Адрес старый, с добавлением «Действующая армия».

5 сентября 1942 года.

            Когда получите это письмо, я буду ближе к фронту. Сейчас мы от него в нескольких десятках километрах, о нем напоминают беспрерывно курсирующие самолеты.

            Передумав вопрос о твоей работе, я тоже согласился с тем, чтобы ты пока не работала. Развяжешь, как говорят, руки маме, пусть она на старости вздохнет от детворы. Скучно без работы. Это дело привычки. Начни, если сумеешь, работать над собой. Это тоже иногда уравновешивает. Вот уж закончим войну, там мы с тобой начнем жить, как нам хочется.

9 сентября 1942 года.

            Ну, как ваша осенняя жизнь? Как учеба у Германа? Как дела у молодой, вернее, новой, домохозяйки? Ты, Валюша, не обижайся, что я слово «молодой» заменил на «новой». Года  теперь не в счет. Вот встречаешь папашу в 50 лет, а он полсотни очков вперед даст 20-25-летнему молодцу. Вот и молодость. Последнее время у меня с языка не сходит песенка: «Я с молодостью не прощаюсь и не прощусь никогда». Это так и будет. Не скоро, но вновь помолодеет вся наша страна. Вот поскорее бы вбить кол в могилу этой черной смерти, гуляющей по нашим украинским и донским степям и садам, сметающей, как смерч, всю нашу радость. Вобъем! Ну, а тогда не стыдно будет и молодеть.

            Получил очередную пересадку перед делом. Сколько проблем на этой пересадке, черт его знает. Но пересадки уже надоели.

16 сентября 1942 года. (Письмо сыну).

            Здравствуй, Герман! Ну, как учеба? Я тоже пока учусь. Сейчас у нас оценки «отлично» нет. Вот когда Красная Армия разобьет немцев и прогонит их с нашей земли, тогда нам Сталин скажет: «Отлично, ребята!» Вот сталинское «отлично» мы и хотим заработать. Ты тоже учись отлично, помогай маме и бабушке, не давай им горевать. Доказывай им, что, папа, и дядя Сережа, и дядя Илюша (братья автора, второй тоже погиб. Примечание М.М.), как только прогонят фашистов, все приедут домой. Заставь их ждать нас. Жди сам. А будете ждать, мы все вернемся. Крепко целую. Твой папа.

4 октября 1942 года.

            Идем по освобожденной от немцев земле. Идем дальше. Куда? Далеко!!! Очень далеко. В те места, о которых вы часто слышите спор: наш или не наш город.

17 ноября 1942 года.

            Время, дорогая, пришло трудное, очень трудное. Упал снег. Значительно посветлело. 2-3 дня прожили в комнатах, а теперь опять в землю. В землю! Она, родная, нас кормит, дает вечный покой. Она нас и укрывает от врага. Вот и уходим в землю.

29 ноября 1942 года.

            Сижу в землянке, а за окном противный, заунывный и хохочущий вой ветра. Это бесы. Самые настоящие пушкинские бесы. Пушкинские бесы были также злы на домовых и ведьм, как наши бесы злы на фрицев. Они тоже поют «за упокой» фрицам. Мало их уйдет от похорон наших зимних вьюг. Вот эта делающая благородное дело вьюга загнала меня к тебе. Не было бы вьюги, рыскал бы я по излюбленной высоте, наблюдал бы с «хозяином» меры. А то вот сижу у телефона, принимаю доклады, отдаю приказания, не даю людям спать. Вот в минуту затишья, под вой ветра и храп соратников, беседую с тобой, мой друг.

1 декабря 1942 года.

            Ты все боишься, нервничаешь. Я вернусь обязательно, я обязательно вернусь. Меня ждут медвежата-дети, мать, отец. Как же я могу не вернуться. События развертываются с такой быстротой, что ты и не оглянешься, как я буду дома.

            Заранее поздравляю с Новым годом! Годом победы! Годом разгрома оголтелых гитлеровцев. К январю вышлю деньги ребятам на новогодние подарки. Если они не успеют, израсходуй им на елку 300-400 рублей от меня. Елка от папы, из смоленских лесов. А елки здесь мировые.

25 декабря 1942 года.

            Тебя начинают беспокоить письма, в которых иногда сообщаю, что иду на дело. Я уже не раз писал, что вся наша жизнь здесь – большое и очень нужное, жизненно нужное дело. В нашем деле приходится бывать в различной обстановке. Но я еще раз напоминаю: обо мне не беспокойся. Я живу и работаю под надежным прикрытием. Временами бывает трудно, жарко. Но это временами. Вот и сейчас после десятидневного напряжения я уже имею возможность писать тебе.

28 декабря 1942 года. Землянка №197.

            Получил твое хорошее, бодрое письмо. Да, дорогая, и нет причин на жизнь смотреть уныло. Ты только посмотри, как наши воины бьют фрицев под Сталинградом и под Нальчиком, на Дону и под Ржевом. Душа радуется, и руки чешутся. Вот только что получил донесение: два наших снайпера за утро сегодня отравили «лапти сушить» 11 фрицев. Ну над чем тут унывать.

31 декабря 1942 года. 23 часа 55 минут.

            Второй год мы встречаем врозь. 42-й я встречал в Тарановке, а вот 43-й не в 100 километрах, а далеко-далеко, откуда до тебя мне дойти нелегко. В землянке, сижу один. Начальник и другие помощники легли отдохнуть. Видишь, ли, праздник каждый встречает по-своему. Мы фрицу подготовили «сюрпризы». Кое-где уже успели его «поздравить». А вот сейчас сижу и жду зуммера, думаю, о какой подлости и с какого участка сообщат. Под рождество фриц, зная, что мы не празднуем, устроил нам фейерверк, покрыв все небо ракетами, трассирующими и зажигательными пулями. Вчера мы «уговорили» его этот фейерверк повторить. Хотя здесь и «шумная компания», но не поднимаем бокалы, не пьем за счастье.

12 февраля 1943 года.

            За один театральный вечер с  тобой вместе я отдал бы авансом 5 лет. С отъездом из Юрьева театр – только мечта. Правда, мой спутник – бинокль (не театральный), сцена – фрицеровская оборона, общество – своя часть, музыка… Вот уже музыкой-то мы богаты, музыкой, которой ты, дорогой Валюк, никогда не услышишь. Да это и очень хорошо.

            Победный марш начат под Сталинградом. К получению этого письма будет решен вопрос уже с целым рядом городов Украины. Конец приближается. Его хотим не только ты да я. Его ждет и кует весь народ. И не наше с тобой дело быть наблюдателями. Двадцать военных месяцев прожили, куда меньше-то проживем. И на полях нашей Родины, удобренных костьми этой мрази, с новой силой зацветет наша жизнь и жизнь наших детей и стариков. Вот тогда мы и будем наверстывать упущенное: и кино, и театр.

5 мая 1943 года.

            Понемногу вхожу в новое в  работе (начальника штаба полка. Прим. М.М.). Трудно, но преодолимо, познаваемо. Ну а трудного я особенно не боюсь, ты это знаешь.

12 мая 1943 года.

            Двое суток не замечал, как наступает ночь и когда приходит день. А вот сейчас не только увидел, но как-то всем телом ощутил наступление дня. Кругом трудно вообразимая тишина. Почуя ее, весь лесной мир вошел в свои права. Береза и ель наполнили воздух необычайным благоуханием. Кукушки одна за другой прокуковывают мне бесконечные годы жизни. Соловьи на тысячи ладов восхваляют ее будущую прелесть. Как богат и прекрасен мир, как радостна жизнь! Как хочется жить! Жить и жить. Но жизнь – это борьба. Чтобы жить, нужно убивать. Убивать много, уничтожать эти многоликие, пустоголовые микробы, ворвавшиеся в нашу счастливую жизнь. Знаешь, Валюша, я, втинувшись в войну, нахожу каждый день даже массу приятных сторон. Ну разве не приятно подписать такое донесение: «Потерь в личном составе и матчасти нет. Наши снайперы за день уничтожили 36 фрицев»? Или читать в немецком дневнике, взятом у убитого фрица: «Эти Иваны не дают поднять головы. Только за январь мы потеряли от их снайперов до тысячи человек». Очень приятно.

24 мая 1943 года.

            Больше полгода я не схожу с переднего края. Врос в войну, огрубел, обозлен на фрицев. И, кажется, если бы мне разрешили, я пошел бы душить их в темную ночь своим руками. За это полугодие был в больших и малых перепалках. Лежал под пулями в снегу, в грязи, под минам в окопах и на открытом поле. И как заколдованный: меня не берет ничто. Если и есть дырки, так только на куртке. Вот это и внушает веру в себя. Научился владеть собой, владеть людьми. Будь спокойна. Глупо голову не подставлю. Дешево не отдам. А уж если и придется идти самому, то тебе и детям краснеть за отца не придется.

15 июля 1943 года.

            Потихоньку стукаем фрица. Не проходит дня, чтобы мы их дюжину не отправили «к праотцам». Но наш южный сосед отправляет их тысячами. Вот и досадно. Уж очень легкая у нас работа, по сравнению с ними. Но и эта работа нужна. Она приближает нашу встречу с тобой. Об этой встрече каждый из нас мечтает всякую свободную минуту.

            В августе и сентябре отправлено 9 писем. Длинные и торопливые. Длинные потому, что так много хотелось сказать, поделиться радостью наступления. А торопливые – от недостатка времени. По 5-8 суток в боях, без сна. «Часть наша 8 дней вела жестокие, кровопролитные бои. А уж в такое время хочется близкому человеку без излишней лирики сказать все». Торопливость почерка, стершийся графит карандаша.

Из представления к награждению орденом Красного Знамени. Август 1943 года

12 сентября 1943 года.

            Пишу на бегу. А читал твое письмо на ходу, покачиваясь в тарантасе. С некоторых пор отказался от езды верхом. Живу суетливой, боевой и учебной жизнью. Спешу писать. Лошадь, хорошая рыжая «Смычка», стоит в упряжке. По телефону опять вызывают быстрее «на глаза». Движемся вперед. Впереди вижу нашу встречу. К ней рвусь. Спешу не только в письме. Спешу в еде, в деле, в мыслях. Спешу! И думаю, что эта торопливость приближает встречу.

            Вот и все. А потом был серый казенный конверт. Скупые строки похоронной. И только значительно позже на просьбу Валентины Алексеевны откликнулся один из друзей ее мужа.

18 февраля 1944 года.

            Я бы с вашим мужем с самого начала формирования части, вместе были в последних наступательных боях. Во время боя 13 сентября мы находились с ним на наблюдательном пункте, куда противник обрушил сильный артиллерийский огонь. Ночью подразделения продвинулись вперед, и мы тоже перешли на новое место. 14 сентября, часов в 12, Анатолий с ординарцем пошел проверять боевые порядки подразделений. В этот момент противник открыл сильный артиллерийско-минометный огонь. Тяжело ранило ординарца, а за ним и Анатолия осколком в живот. Санитары сделали перевязку, но вытащить из-под адского огня не было возможности. Да и боялись, чтоб не убило. Во время перевязки он сказал: «Как хочется жить. Увидеть, что будет после войны». В траншею к нему выслали врачей. Через часа два вынесли с поля боя и доставили в санчасть. Но он уже потерял сознание и ночью умер.

            Не верилось, что такой товарищ и друг мог погибнуть. Над его могилой мы поклялись отомстить врагу и слово свое сдержали. И впредь будем уничтожать его беспощадно. Я бы мог много вам рассказать о нашей боевой жизни с ним, но всего не перепишешь. Отчасти он и сам виновен в своей смерти. Его не пускали в боевые порядки. Ему даже приказывали. Но он пошел. Конечно, обстановка этого требовала, но могли бы и без него обойтись. Он погиб в звании капитана, а через пять дней пришел приказ о присвоении ему звания майора. С горячим боевым приветом – Михаил Самарский.

            Потом было еще несколько писем от его боевых друзей. Но разве могли они восполнить горечь утраты? Оставалась одна радость и опора – дети. Они росли, они напоминали о муже. Особенно младший, Борис, он становился копией отца. Они хотели все знать об отце, и она, не скупясь, делилась с ним своей памятью.

            Дети выросли, разлетелись из-под родного крова. Однажды, это было в мае 1969 года, от Бориса пришло письмо: «Мама, сообщи, где погиб папа. Еду с ребятами в Брест по дорогам славы отцов. Возможно, разыщу его могилу». И разыскал. Помогли товарищи из местного райвоенкомата и старожилы. Она оказалась у деревни Гридякино Духовщинского района Смоленской области.

            Они похоронены рядом, начальник штаба полка майор А.М.Образцов и его ординарец. Жительница этой деревни Зернова Прасковья Порфирьевна рассказала о том, какой страшный, жестокий бой шел тогда в этих местах, с каким почестями хоронили погибших, как горевали бойцы.

            А в августе того же года, как только ушла на пенсию, Валентина Алексеевна со всеми детьми, с одним из внуков побывала на могиле мужа. Так, более чем через четверть века, состоялась их встреча! Полная горьких слез и воспоминаний об утраченном счастье. Но иногда и слезы придают силы.

            - Где бы мы ни останавливались на Смоленщине, - рассказывает Валентина Алексеевна, - нас везде принимали как родных. Весть о нашем приезде молниеносно разносилась по деревне, и в дом, где мы останавливались, собирались женщины, в основном пожилые. Их интересовал буквально все: и как я жила, и как воспитывала детей, как отыскала могилу мужа. Делилась своим горем, которого там у каждого с избытком. Многие до сих пор ничего не знают о своих близких, ушедших на войну.       

            Человеческая память. Она вмещает многое. Десятилетия спустя она хранит образы тех, кто не вернулся с войны, кто жизнью своей окупил нам победу над врагом. Пройдут новые десятилетия, а они все равно будут жить – в памяти детей, внуков и правнуков. В памяти народа.

                                                                                   М.Маринина