• Narrow screen resolution
  • Wide screen resolution
  • Auto width resolution
  • Increase font size
  • Decrease font size
  • Default font size
  • default color
  • red color
  • green color
KOSTANAY1879.RU | Костанай и костанайцы! | Портал о городе и жителях
Главная arrow Творчество arrow Творчество arrow Красные партизаны Кустаная

Красные партизаны Кустаная

Печать E-mail
Автор Administrator   
25.08.2017 г.

1934 год

 

Казахстанское Краевое издательство. Алма-Ата-Москва. 1934 год

Глава первая

 

Подготовка к Октябрю

            Март 1917 года. С большим опозданием дошло до сел и аулов Кустанайского округа известие о Февральской революции. Весть о свержении царя была принята кустанайцами равнодушно. Немного помитинговали, арестовали на несколько дней полицейместера и успокоились. К власти пришли купцы, представители мелкой чиновной челяди, «народные крестьянские представители» эсеры, необычно быстро расплодившиеся, точно поганые грибы на мокром месте, и два, три меньшевика-кооператора. Сменились вывески над входами в учреждения, но положение осталось прежнее: власть осталась у капиталистов.

            Дельцы, прасолы, кулацкая свора благодушенствовали, открылись широкие возможности для спекуляции и политических интриг. Нажива – вот что не давало покоя мелкобуржуазной ораве, почти не затронутой войной. Удаленный от центра Кустанай был глубоким тылом империалистической войны; острый продовольственный кризис, охвативший в 1916-1917 году все крупные промышленные центры, в кустанайских условиях не чувствовался: на полях чернели скирды необмолоченного хлеба, а в амбарах многих крестьян хранились запасы двух урожаев.

            Прошло два месяца. Старая империалистическая телега по-прежнему скрипела. Единственный результат смены властей сказался… в повышении цен на хлеб. Тяжесть войны кустанайская буржуазия перекладывала на рабочих и деревенскую бедноту. Рабочие начали роптать, а среди бедноты пошли разговоры о захвате кулацко-купеческой земли и посевов. Деревня и город замитинговали. Буржуазия сообразила, что революционное брожение надо ввести «в рамки». Это поручили эсерам, которые от имени земской управы разослали на места следующий циркуляр:

            «На 29 июня сего года в 8 часов утра начинается съезд представителей всех волостей Кустанайского уезда для образования Уездного гражданского комитета, выбора его президиума и Уездной управы, а также для образования Уездного земельного комитета, а потому просим вас избрать из вашей волости двух представителей и просим их пожаловать на указанное место в Кустанай, снабдив их удостоверением в том, что они действительно являются уполномоченными от вашей волости.

            За председателя Теплых. Секретарь Владимир Касенков. Уездный комиссар А. Беремжанов»

            На съезд съехались кулаки и баи. О таком составе съезда заранее предусмотрительно позаботилась правоэсеровская группа в лице П. Решетняка, Слесарева и лидера кустанайской группы Алаш-Орды Беремжанова.

            Байский и кулацкий съезд, руководимый эсерами и Алаш-Ордой, выделил из своей среды совет крестьянских и киргизских депутатов и обратился к населению с воззванием, в котором, между прочим, было сказано:

            «Съезд объединяет население для подготовки к Учредительному собранию и устроит в связи с выборами в Учредительное собрание предвыборный съезд».

            О классовой борьбе с кулачеством и баями ни съезд, ни выделенный им Совет крестьянских и киргизских депутатов не хотели и слышать; наоборот, Совет всячески старался сгладить классовые противоречия.

            24 июля 1917 года перед началом уборки урожая на места был разослан призыв к населению:

            «Граждане хлеборобы! Приближается пора уборки хлебов и наступила пора сенокоса. Уездный продовольственный комитет и Уездная земельная управа дали вам все, что было в их силах. Дело за вами. Дело природы было уродить хлеба и травы. Ваше дело убрать их. Страна надеется на вас и ждет от вас самой энергичной работы по уборке посевов и трав. В настоящее время, тяжело переживаемое многострадальной родиной, ни один квадратный вершок посева не должен оставаться на полях неубранным, никто не смеет сказать, что хлеб остался неубранным по недостаче рук или машин.

            Товарищи, сплотитесь в одну семью, не время считать, что мое, что твое. Сильные, помогайте слабым. Помогайте друг другу машинами, лошадями и просто физической силой. Забудьте прежние ссоры и недоразумения.

            Будьте все за одного и один за всех. В единении – сила».

            Однако ни воззвания, ни грозные приказы из Кустаная не сдержали наростающего недовольства масс политикой Временного правительства. На местах классовая борьба стала принимать острые формы: шли переделы земельных угодий за счет урезки байских владений, аннулировались кабальные договоры с арендаторами земельных участков, увеличилось число дезертиров с фронта. Совет крестьянских и киргизских депутатов оказался в положении беспомощного свидетеля развертывающихся событий.

            Власть по округу организационно оформилась к августу 1917 года; в городе существовали Земская и Городская управы, Городской Совет солдатских депутатов, а в селах и аулах были организованы земские управы.

            Президиум первого состава Городского Совета солдатских и рабочих депутатов был сконструирован из следующих лиц: председатель – эсер Слесарев, товарищи председателя – Севастьянов и меньшевик Некрасов; члены – Лебедев, Медведев, секретарь – Федоров.

            В конце октября 1917 года на одном из заседаний Совета рабочих и солдатских депутатов выступил представитель северной армии Андрей Жиляев (председательствовал на заседании совета эсер Луб, ярый сторонник «войны до победоносного конца»). Совет обсуждал вопрос о сборе и отправке хлеба из Кустаная для северной армии.

            - Находящие в тылу, - заявил Жиляев, - должны помочь армии на фронте, которая на позициях, сражаясь с врагом, героически умирает за родину. Крестьяне должны дать фронту хлеба и другие продукты, а также пополнить ряды армии, дабы победить врага. Мы должны выйти из войны победителями. Мы не одни, с нами союзники – Англия и Франция. В нашей армии стала падать дисциплина. С этим явлением мы должны бороться, как с предательством, вплоть до расстрела.

            После речей Луб поставил на голосование вопрос об отправке на фронт продовольствия и о пополнении армии людьми. Сочувствующие большевикам солдаты внесли предложение – отправить хлеб в первую очередь голодающим рабочим Петрограда и Москвы. Это предложение было поддержано большинством депутатов совета. Поднялся шум, и решение формально принято не было. Эсеры, меньшевики и оборонцы, бросив совету обвинение в измене родине, заявили о своем выходе из совета.

            Большевистски настроенное большинство совета, одержав победу, тем не менее, не довело ее до конца: оно не использовало настроения солдатских масс, требовавших разгона городской думы и передачи всей власти советам. Власть надолго осталась у меньшевиков и эсеров.

            После Октябрьский революции вопрос о власти снова обсуждался в совете и в городской думе, причем на стороне думы было все офицерство находившегося в Кустанае 246 пехотного полка. Совет постановил: «взять полноту власти в свои руки», но городская дума не подчинилась и по прежнему продолжала работы.

            Октябрьский переворот в Кустанае совершили кронштадские матросы.

 

Первый ревком в Кустанае

            В конце октября (по старому стилю) 1917 года в Кустанай приехали из Кронштадта 50 человек матросов под командой Василия Чекмарева, матроса машинной школы. Все они были хорошо вооружены винтовками, наганами и бомбами.

            Отряд приехал с целью скорейшей отправки в столицу хлеба и официально не ставил перед собой непосредственно политических задач, хотя не исключалась возможность устройства собраний и митингов. Такая тактика в то время была вполне понятной и целесообразной: советы не всюду еще окрепли, и во многих городах власть находилась в руках соглашателей и буржуазии.

            О поездке отряда из Ленинграда в Кустанай и о первых днях его работы в городе матрос Грушин один из участников отряда рассказывает:

            «Дорога была спокойная. Если отряд где-нибудь и задерживали, то ненадолго. Стоило только выйти «пятку» ребят, и сразу же давалось отправление. Один вид бравых ребят, здоровых матросов в больших белых папахах и сибирских зимних шубах действовал лучше всяких мандатов.

            В Кустанай отряд прибыл днем на пятые сутки. Квартир не было. Отряд остался в вагоне, а Чекмарев и я поехали в город и расположились в номерах Шушлебиных. Сибирская дешевка, обилие продуктов, необычайно любезное, гостеприимное отношение населения на первых порах изумляли матросов. Но потом, когда жители узнали, что приехали из Питера большевики, отношение их к отряду круто изменилось.

            Отряд быстро освоился с экономическим положением края, было подсчитано, что можно взять, выяснено, на всякий случай, настроение солдат гарнизона, какие есть партийные группировки, и только после этого матросы начали действовать.

            Отряд Чекмарева застал Кустанай в самом нелепом положении. Были две власти без власти, ибо вся сила находилась в руках военных. Поняв это, отряд Чекмарева решил обработать полк. Зная, что солдаты сочувственно относятся к большевикам, матросы принялись разоблачать политику соглашателей.

            Первый большевистский митинг был организован в казарме 246 полка. От отряда выступили Чекмарев и я, а от соглашателей рабочий Матвеев. Митинг затянулся на несколько часов; выступления матросов покрывались криками «ура», - это был форменный рев, а Матвеева и двух офицеров… освистали. Солдаты приняли резолюцию о переходе власти к совету и в довершение чуть было не избили Матвеева. Только вмешательство Чекмарева спасло его от расправы.

            Чекмарева и Грушина за выступление на митинге власти хотели арестовать, но, побоявшись возмущения солдат, оставили их в покое. С этого дня началась энергичная борьба с меньшевиками и эсерами. Матросам, далеко не развитым, было трудно бороться с организацией эсеров, в которой объединялись все «интеллигентные» силы Кустаная: учителя, офицерство, врачи и т.д. Борьба шла на заседаниях думы, уездной земской управы, на различных собраниях. Произносились зажигательные речи, происходили скандалы. И всюду среди трудящегося населения матросы пользовались успехом. Это и понятно: октябрьские советские лозунги, с которыми выступали матросы, отвечали запросам трудящегося населения. Успех доставался еще и потому, что матросы действовали дружно, организовано. Подготовив почву, отряд матросов начал действовать решительно.

            В первый день «рождества христова» матросы захватили все учреждения, телефонную станцию, телеграф, поставили везде охрану из надежных солдат 246 пехотного полка и  организовали ревком. Переворот прошел без жертв, так как буржуазия и ее лакеи – социал-соглашатели, в угоду христианскому обычаю, заняты праздником.

            Революционный комитет под председательством Чекмарева приступил к работе. В состав первого революционного комитета вошли: Чекмарев, Грушин, Фролов, Стукалов и Боков.

            После распределения обязанностей ревком немедленно приступил к организации Красной гвардии. Офицеры, которых насчитывалось до 300 человек, были взяты на учет. Началось изъятие оружия у контрреволюционного элемента. По городу и уезду был опубликован приказ: вся власть отныне принадлежит Военно-революционному комитету; на местах, в поселках и аулах приказывалось организовать ревкомы. Городскую думу ревком объявил распущенной (ликвидированной).

            Члены ревкома работали днем и ночью. На 30 декабря был намечен созыв съезда советов. К рабочим и солдатам ревком обратился с призывом добровольно вступать в Красную гвардию. Был издан приказ о сдаче населения оружия, о введение разрешений на право иметь оружие.

            На первых порах население отнеслось к перевороту безразлично, но затем, под влиянием агитации буржуазии и соглашателей против «захватчиков-большевиков», настроение изменилось далеко не в пользу переворота. Офицерство и эсеры повели борьбу с ревкомом. Они агитировали против приказов, издавашихся ревкомом, организовали покушение на председателя ревкома товарища Чекмарева, ранив его из-за угла. Раненый Чекмарев уехал в Питер, а месте с ним уехал почти весь отряд, захватив с собой два эшелона (около 100 тысяч пудов) хлеба.

            Покушение на Чекмарева вызвало негодование среди солдат и рабочих. Они теснее сплачивались вокруг ревкома и тщательно охраняли его состав. Ревком начал принимать репрессивные меры против поднимавшей голову контрреволюции: было арестовано несколько офицеров, а на отдельных купцов наложили контрибуцию. Но это не остановило буржуазию, которая через Городскую думу добилась созыва совещания городских «деятелей». На совещании был избран представитель в ревком – штабс-капитан Алекрицкий.

            Избрание Алекрицкого в ревком было политическим маневром эсеров и буржуазии, которые надеялись через своего человека овладеть руководством ревкома и смягчить репрессии против контрреволюционеров и богатеев.

           

Вооруженное выступление буржуазии

            В январе 1918 года (17 и 18 числа) ревком созвал съезд советов. На съезд явились представители из поселков и аулов. Эсеры и меньшевики приняли активное участие в работе съезда, стараясь захватить руководство будущим исполкомом. В президиум съезда вошли: Летунов, Таран, Дощанов и другие. Съезд прошел вяло.

            В исполнительный комитет было избрано 105 человек. Социальный состав исполкома был разнообразный: бедняки, служащие, кулаки, баи, середняки; произошло это потому, что к участию в выборах делегатов на съезд были допущены все граждане, в том числе кулаки и баи.

            Внутри исполкома шла ожесточенная борьба между политическими группировками. Эсеры и меньшевики тянули исполком на соглашательство с буржуазией, сплотившейся вокруг городской думы и земской управы. Депутаты сельской бедноты, несколько приезжих большевиков и незначительная группа сочувствующих большевикам всячески противодействовали этому. Среди депутатов особенно выделялся непримиримостью к контрреволюционному соглашательству Таран, делегированный из поселка Назаровского.

            Малограмотный и политически недостаточно развитой, он обладал исключительной энергией и инициативой. Вокруг Тарана сколачивалась группа таких же, как он, бедняцких делегатов. Это спасло первый совет солдатских, крестьянских и киргизских депутатов от сползания на полное соглашательство с органами буржуазии – городской думой и земской управой, продолжавшими существовать рядом с исполкомом и подрывать его авторитет.

            Ясно, что исполком в свою очередь дискредитировал городскую думу и земскую управу, предписывая населению не выполнять распоряжений этих органов. Через некоторое время дума была объявлена распущенной и взамен ее был учрежден Совнархоз, руководство которые было возложено на члена исполкома Кугаевского. Взамен земских управ на местах начались выборы волостных и сельских советов.

            Шла большая организационная и агитационная работа по перестройке государственного аппарата на основе поступающих из центра директив.

            Все внимание депутатов совета, сплотившихся вокруг Тарана и стоявших на платформе советской власти сосредоточивалось на укрепление советской власти в городе и в селах чрез привлечение в советы, главным образом, бедноты.

            Увлеченные задачами по укреплению сельских и аульных советов, руководители исполком, в том числе и Таран, недоучли, однако, надвигающейся со стороны офицерства опасности и не приняли своевременно мер предосторожности. В распоряжении исполкома был незначительный отряд Красной гвардии в 70 человек и красногвардейский отряд в 18 человек на станции Кустанай, состоящий из железнодорожных рабочих. Кроме этого, была вооружена часть солдат местного гарнизона, стоящего на стороне совета, и оставшиеся для работы в Кустанае матросы.

            Но земские заправилы и офицерство в это время не дремали. В Кустанай стягивались демобилизованные и бежавшие с фронта офицеры. Они входили в связь с купцами, прасолами, эсерами, меньшевиками и подготовляли восстание.

            Заговором руководили поручик Мартынюк и штабс-капитан Алекрицкий, пробравшийся в президиум совета. Алекрицкий был в курсе всей работы исполкома и знал точно его вооруженные силы. Он связался с командным составом местного гарнизона, с эсеровской группой, во главе которой стояли учитель Жуков, лабазник Давид Михалев и начальник станции Кустанай Филев.

            Контрреволюционеры ждали подходящего для восстания повода, который вскоре представился.

            Коменданту станции Кустанай (он же командир железнодорожного красногвардейского отряда) Кононову центром было поручено отбирать у возвращающихся с фронта солдат оружие и обмундирование. Солдаты противились этому и естественно, что создавалось массовое недовольство действиями Кононова. В то же время на кустанайском базаре шла спекуляция солдатским обмундированием. Наблюдались случаи продажи солдатами боевого оружия: наганов, карабинов, сабель. Кононов решил сделать на базаре облаву и арестовать скупщиков оружия и обмундирования. Это было 18 марта 1918 года.

            Кононов шел по рынку в сопровождении четырех красногвардейцев. Увидев его, торгаши повели агитацию, подговаривая солдат схватить и убить ненавистного комиссара. Кононова окружили и стали осыпать площадной бранью. Кто-то ударил Кононова палкой. Защищаясь, Кононов выстрелил в толпу, убил спекулянтку Юськову и ранил двенадцатилетнего мальчика. Толпа набросилась на Кононова с кулаками, грозя смять сопровождавших его красногвардейцев. Кононов выхватил из-за пояса бомбы. Толпа расступилась. Воспользовавшись этим, Кононов с красногвардейцами направился в здание уисполкома, находившееся рядом с рынком.

            Весть об убийстве спекулянтки Юськовой и ранении мальчика с быстротою молнии облетела город. На площадь к уисполкому сбежалось много людей. Все офицерство, купцы, прасолы, весь эсеровский комитет, словом, все активные силы контрреволюции потянулись на площадь, чтобы поднять неорганизованную толпу на штурм совета.

            В совете в это время происходило заседание. Ворвавшись в здание, Кононов закрыл дверь. Члены совета немедленно организовали самооборону и решили защищаться. Толпа, осаждая совет, кинулась к оружейному складу, находившемуся на противоположной улице в бывшем магазине Башкирова, и приступила к взлому замков и дверей. Из окна здания уисполкома члены уисполкома, вооруженные винтовками и маузерами, открыли по взломщикам стрельбу. Однако, склад был взломан, и контрреволюционеры получили некоторое количество винтовок и патронов.

            Дальнейшее описание этого контрреволюционного восстания правдиво передает красногвардеец Алехин:

            «В 10 часов утра в штабе железнодорожной Красной гвардии станции Кустанай, где я дежурил совместно с красногвардейцами Салминым К. (машинист) и Войкиным Николаем (сотрудник товарной конторы), раздался звонок по телефону из штаба отряда Кононова: попросили немедленно звать к телефону комиссара железнодорожной Красной гвардии или представителя совета. Я подошел к телефону и услышал голос комиссара отряда Наумова, который сообщил мне о восстании в городе. Наумов требовал сейчас же собрать всех железнодорожных красногвардейцев, выдать им винтовки и вместе с отрядом комиссара Кононова двинуться в город Кустанай к зданию уисполкома для освобождения осаждаемых белогвардейцами Тарана, Селезнева, Кугаевского и других активных советских работников.

             Машинисту маневрового паровоза дали распоряжение подавать тревожные свистки – сигнал для сбора красногвардейцев. Через несколько минут все железнодорожные красногвардейцы были в сборе на вокзале 3 класса станции Кустанай.

            Под командой комиссара железнодорожной красной гвардии Светлова и его помощника Полякова красногвардейцы двинулись со станции в город рассыпным строем. Не дойдя до реального училища отряд был встречен со всех концов улиц города сильным огнем из винтовок. Мы попадали в снег. Затем по команде вперебежку постепенно продвигались вперед по Большой улице к зданию уисполкома, которое было окружено мятежниками со всех сторон и обстреливалось сильным огнем. Перестрелка длилась 2 часа.

            В 12 часов дня белые повели на наш отряд контрнаступление сплошной цепью. Нужно сказать, что белогвардейцы не все были вооружены, иначе нам, красногвардейцам и отряду Кононова, не устоять бы перед их большой силой, не удалось бы организованно отступить к вокзалу и уехать из Кустаная на пассажирском поезде.

            Необходимо отметить предательскую роль начальника станции Кустанай, некоего Филева, который, предвидя грозящую отряду опасность, поспешил отдать распоряжение дежурному по станции Ершову отправить пассажирский поезд ранее расписания, чтобы отступавшие красногвардейские части под натиском восставших белогвардейских банд не могли погрузиться в поезд. Филев с крыши вокзала подавал условные сигналы наступающим белогвардейцам, чтобы те форсировали свой натиск. Он давал белым понять, что у красногвардейцев на станции подкрепления нет.

            Мы не ждали подкрепления со стороны Троицка от комиссара Бл.хера, стоявшего в то время со своим отрядом на станции Троицк.

            Попытка Филева предать нас, однако, не увенчалась успехом. Заметив сигналы с крыши, мы, отступая в боевом порядке, послали на вокзал красногвардейца Григорьева с заданием – задержать готовый к отправлению пассажирский поезд до тех пор, пока все красногвардейцы и отряд Кононова не прибудут на вокзал и не погрузятся. Григорьев возложенную на него задачу выполнил блестяще.

            Он, как только прибежал на вокзал и услышал свисток к отправлению, сейчас же поспешил к машинисту на паровоз и, несмотря на противодействие администрации станции, задержал поезд до прибытия нашего отряда. За исключением двух раненых из отряда Кононова, красногвардейские части погрузились без потерь. Не успел поезд отправиться со станции, как белогвардейские банды приблизились к вокзалу и начали обстреливать состав. В некоторых окнах классных вагонов, где помещались красногвардейцы, пулями были выбиты стекла. На другой день утром мы прибыли на станцию Джаркуль, где нас встретили два эшелона – красногвардейские части из уральских рабочих под командой Толмачева.

            В это время город Кустанай, железнодорожная станция, почта и телеграф находились в руках белых. Члены исполкома – большевики, осажденные в помещении совета, воспользовавшись наступлением железнодорожного отряда, оттянувшего к вокзалу силы белых, скрылись из совета и, перейдя на нелегальное положение, приступили к организации Красной гвардии.

            В Джаркуле было устроено совещание комиссаров всех отрядов. Решили наступать на Кустанай и усмирить взбунтовавшиеся эсеро-меньшевистские банды во главе с белым офицерством.

            Главари белого восстания надеялись на решительную поддержку жителей города и крестьянства из ближайших сел, но население отнеслось к восстанию пассивно. А когда Мартынюк узнал от Филева, назначенного начальником станции, что идет подготовка к отправке красных шелонов в Кустаная для усмирения бунта, он бросил руководств борьбой и скрылся. Скрылись и другие. Восстание прекратилось. Часть гласных городской думы, взявшая на себя охрану граждан, избрала особую делегацию и послала ее для переговоров с красными.

            По прибытии эшелонов советских войск на станцию Озерная Толмачев повел переговоры по телефону с делегацией белых. Все предварительные условия, которые были предложены Толмачевым восставшим, были делегацией приняты безоговорочно. В 4 часа мы отправились из Озерной в Кустанай.

            В 6 часов утра 19 марта 1918 года красногвардейские части прибыли на станцию Кустанай, где царила мертвая тишина; на платформе, кроме делегации от городского самоуправления, никого не было.

            В 10 часов утра по приказу Толмачева все части были высажены из вагонов и выстроены во фронт. После смотра и приветственного слова Толмачева полк двинулся в город на площадь к зданию уисполкома, где уже находились все члены исполкома и почти все жители города Кустаная.

            На площади мы провели митинг. Выступавшие разъясняли задачи советской власти, говорили о партии большевиков, призывая бедноту и рабочих всеми силами поддержать советскую власть, вступать в ряды Красной гвардии и насмерть драться с капиталистами за власть советов. Многие из жителей выходили на трибуну и приветствовали Красную гвардию, заверяя, что они будут стоять крепко за советскую власть.

            21 марта советские войска ушли на Уральск против Дутова».

 


Работа уисполкома второго созыва

 

            После подавления в Кустанае контрреволюционного мятежа перед руководящей группой уисполкома январского созыва встал вопрос о привлечении в состав советов наиболее крепких и политически устойчивых делегатов, главным образом, из бедноты и большевистски настроенных демобилизованных фронтовиков.

 

            Несмотря на наличие в исполкоме матросов, примыкавших по своим политическим убеждениям к большевикам, фракции большевиков в исполкоме не было; фактически исполком не имел сплоченного большевистского ядра, его руководящая головка была политически не устойчивой.

 

            Контрреволюционный мятеж, организованный офицерством и эсерами, показал, что состав исполкома засорен чуждыми пролетариату и советской власти элементами, очутившимися в дни мятежа по ту сторону баррикад (Алекрицкий, Д.Михалев).

 

            Было ясно, что без освежения новыми преданными пролетарской революции силами, исполкому не справиться с труднейшими задачами по советизации сел и аулов и по борьбе с контрреволюцией, которая была лишь бита, но окончательно не разгромлена. И президиум уисполкома решил созвать второй съезд советов в первых числах апреля 1918 года.

 

            Съезд советов крестьянских, солдатских и казахских депутатов состоялся 3-5 апреля. Из разных волостей Кустанайского уезда на съезд прибыло свыше ста человек.

 

            По социальному составу это были преимущественно люди состоятельные или, как впоследствии их именовали, хозяйственные мужики и баи (кулаки). Произошло это потому, что, как и в январе, выборы депутатов производились «всем миром» с участием на ходах кулаков.

 

            Дня за три до открытия съезда в помещении уисполкома, в народном доме, началась регистрация делегатов. В графе: «политические убеждения» против почти каждой фамилии значилось: «трудовик», «стою на платформе советской власти».

 

            Борьба за состав президиума началась еще в кулуарах третьего женского училища (Пушкинская улица, 15). В двух классах этого училища находились канцелярия продовольственной управы. Между делегатами, вновь прибывшими, и членами уисполкома старого состава шли оживленные споры о кандидатах. Сутуловатый, с бегающими кошачьими глазами эсер Луб сновал в толпе, горячился и жестикулировал, отстаивая преемственность связи «опытных» членов исполкома в руководстве съездом. Старания  Луба, к огорчению руководимой им группы эсерствующих делегатов, не дали положительного результата: в президиум съезда были избраны С.С.Ужгин, Таран и два казака.

 

            Работа съезда продолжалась трое суток. Днем произносились речи, принимались постановления, а ночью печатались бюллетени. По отчетному докладу уисполкома была внесена резолюция о неудовлетворительной работе и неправильной политической линии. Исполнительный комитет был переизбран, но эсерам удалось протащить своего вожака Луба в новый состав исполкома.

 

            Вновь избранные члены исполкома распределили обязанности и аппарат заработал. 10 апреля из Екатеринбурга прибыла 4 Уральская дружина, державшая маршрут на Верхне-Уральск, в районе которого появились контрреволюционные отряды атамана Дутова.

 

            Пребывание 4 Уральской дружины в городе Кустанае явилось для вновь избранного исполкома политическим экзаменом. На купцов и лабазников Кустаная, участвовавших в восстании против совета в марте месяце, была наложена контрибуция. Группа членов исполкома во главе с Лубом, имевшая неразрывную связь с городской эсеровской организацией, пыталась сорвать вопрос о контрибуции, боясь «осложнений с городским населением», «представителями»  которого были базарные агитаторы вроде Давида Михалева и Двулучанского.

 

            Контрибуция была взыскана. Исполком приступил к реорганизации своих красногвардейских отрядов в роты Красной армии. Не имея вооруженной опоры и правильного политического руководства, он рисковал каждый день столкнуться с открытым выступлением городских торговцев и деревенских кулаков.

 

            Совершенно незначительная пролетарская прослойка внутри исполкома героически дралась за проведение большевистской линии но большинство членов исполкома сползало к примиренчеству, проявляло нерешительность, а потому в действиях совета было много ошибок. Например, исполком медлил с введением специальных обложений на вооружение армии, не черпал пополнений отрядов из деревенских и аульных батраков.

 

            С большим трудом к началу мая удалось исполкому закончить организацию двух красноармейских рот. Приток из сел добровольцев в ряды Красной армии начался только к концу мая, то есть почти за несколько дней до падения советской власти в Кустанае.

 

            Слабость и сравнительная малочисленность бедноты в селах и аулах окрыляли кулацкие и байские прослойки. Малейший нажим на кулака, на бая, тотчас же, как барометр, показывал неблагоприятное для исполкома состояние в деревне.

 

            На одном расширенном заседании в мае месяце стоял вопрос о хлебном налоге на кулаков. Потребовалось в кратчайший срок создать хлебный фонд на специальные нужды, связанные с пропитанием красноармейских частей. Прибывший из центра эмиссар продовольствия Грушин настаивал на посылке в села специальных отрядов по сбору с кулаков единовременного хлебного налога. Его поддерживали Таран, Зонов, Кугаевскийи еще немногие товарищи. Предложение свое они мотивировали тем, что накануне сенокоса богатые мужики хлеб в город не повезут и будут выжидать видов на новый урожай и повышения цен, между тем на местах есть кулаки, располагающие запасом хлеба по 10 тысяч пудов на одно хозяйство (Боровской, Федоровский, Воробьевский районы).

 

            Дискуссия длилась очень долго.

 

            Большинство делегатов доказывало, что в условиях Кустанайского уезда, где крепкие хозяйства держатся, главным образом, на власти стариков, не разрешающих семейных разделов, недопустимо применять принудительные методы и относить эти хозяйства в разряд кулацких.

 

            Второй довод противников налога состоял в том, что на твердых почвах казахской степи хозяйство вынуждено иметь не менее трех рабочих лошадей или трех пар волов, потому наличие в хозяйстве пяти голов рабочего и молочного скота не является признаком кулачества.

 

            В конечном итоге вопрос передали в комиссию, а там он был погребен «по первому разряду». Все это не могло не быть учтено кулацкой верхушкой деревни, видевшей, как большинство членов исполкома с усердием проводит на практике кулацкую политику.

 

            Обнаженный меч исполкома, революционный трибунал, председателем которого был Омар Дощанов, занимался исключительно делами о калымах, о семейных разделах среди казахского населения. Не было в его практике ни одного процесса по борьбе с контрреволюцией, ни одного ареста эксплуататоров и заговорщиков против советской власти.

 

            Отсутствие пролетарского ядра с крепкой большевистской закалкой внутри исполкома сказывалось во всех важнейших политических кампаниях: в борьбе с кулачеством и байством, в борьбе за хлеб, в национализации промышленных предприятий и недвижимых имуществ и т.д. Центр был недоволен Кустанайским исполкомом. Организовавшаяся к этому времени группа большевиков также было против соглашательской деятельности совета. Прибывшие из Свердловска коммунисты-инструкторы Красной армии (Панов, Георгиев, Тронов) требовали решительного изменения политики исполкома. Переговоры велись с председателем исполкома Тараном, Таран обещал обсудить этот вопрос среди членов исполкома, которые, по его мнению, безусловно преданы советской власти и примкнут к вновь организованной группе большевиков. Однако, Панов, Георгиев и Тронов, не дожидаясь возвращения большинства членов исполкома из районов – некоторые выехали в командировки, другие в отпуска в связи с приближением пасхи (хороши советские деятели!) – связались с отдельными ротами Красной армии и объявили уисполком низложенным, а себя ревкомом.

 

            Ревком поддерживали не все части красноармейцев. События запутывались и грозили осложнениями.

 

            Находящиеся  районах члены исполкома получив сведения о создании ревкома и роспуске исполкома, стали срочно возвращаться в Кустанай, причем некоторые, во избежание ареста скрывались у знакомых.

 

            Контрреволюционные элементы, видя внутренние раздоры между ревкомом и советом ликовали: вот видите, как большевики борются между собой за власть (за портфели). Обстановка была сугубо напряженная. Дутовщина все более и более развивалась, были получены сведения о том, что со стороны Усть-Уйской станицы казаки готовят наступление на Кустанай. Конфликт и двоевластие необходимо было ликвидировать

 

Нет листа со страницами 31-32

 

Ординцев. В районе Троицка снова появились дутовские банды. Недобитый Дутов, бежав в Верхне-Уральский уезд, оправился и набрал среди богатого казачества добровольцев. Появившись в Троицком районе, он продолжал умножать силы вербовкой добровольцев из богатых станичников и фронтовиков мародеров.

 

            Кустанаю грозило окружение контрреволюционными бандами. Положение создавалось тяжелое. На местах, в поселках не была еще закончена организация бедноты вокруг советов. Во многих сельсоветах сидели кулацкие элементы, саботировавшие сдачу хлеба государству и запугивавшие бедноту и середняков приходом генеральских войск.

 

            Чтобы обезопасить тыл со стороны Семиозерного, Кустанайский уисполком послал туда небольшой красноармейский отряд под командой Маркевича и Каменского. Последние оказались неустойчивыми командирами. Налагая на баев контрибуции, они соблазнялись отобранными ценностями, деньгами и делили их между собой, а чтобы не протестовали красноармейцы, делились с ними. Военному командованию пришлось спешно расформировать отряд и всех участников экспедиции посадить в тюрьму.

 

            Второй неожиданный удар по авторитету уисполкома нанес бывший член исполкома Жиляев, проживавший в селе Боровом. В исполком второго созыва его не избрали, как солдата, ведущего агитацию против коммунистов, но Жиляев не извлек из этого урока для себя.

 

            В поселке Александровском, в 35 верстах от Кустаная, уисполком содержалось около 200 лошадей, конфискованных у «Земконя» для красной кавалерии. Жиляев явившись в поселок, роздал этих лошадей родственникам, причем действовал он якобы по поручению совета. Узнав о проделке Жиляева, Таран распорядился арестовать Жиляева, но тот скрылся.

 

            Положение было таково, что с часу на час ожидалось контрреволюционное восстание. Сил же у совета было мало: 500 пехотинцев и 70 кавалеристов. В этот тяжелый момент оформилась кустанайская организация большевиков-коммунистов, которая всю свою последующую работу сосредоточила на укреплении Красной армии. В группу входили кустанайские товарищи: Панов, Тронов, Георгиев, Перцев, Сяткин, Н.Поршнев, Чурсин, А.Голубых, Семенов, Шалдеев, Крюков, Карагодин И., Гвоздев К., Коченов Н., Чирков Н., Каравайцев. Эта группа выделила из своей среды комитет партии в составе Панова, Георгиева и секретаря Шалдеева. Согласно постановлению общего собрания коммунистов все член партии были вооружены и прикреплены к красноармейским ротам, где проводили агитационно-массовую работу. Они разъясняли красноармейцам сущность советской власти, говорили о необходимости бороться с буржуазией, выступали с докладами на популярную в то время тему о «текущем моменте».

 

            За полуторамесячное существование партийной организации было только два собрания: одно организационное, а другое собрание было посвящено обсуждению мероприятий по обороне города от выступивших против советов чехословацких войск и русских белогвардейцев. Было решено всей организацией ехать на фронт. Так и сделали: коммунисты разбились по красноармейским частям и выехали в Полетаево-Троицк, где уже шли бои с белыми. На фронт поехало 300-350 человек красноармейцев, а остальные остались в городе Кустанае. В Кустанае было введено военное положение.

 

            Укрепиться в Полетаево не удалось, и после боя под станцией Нижнеувельской кустанайский отряд, вместе с троицкими отрядами Красной армии, отступил под Троицк.

 

            Кустанайскому отряду было дано задание занять позицию правого фланга линии железной дороги, так называемой третий боевой участок, в который входил поселок Солодянка и кирпичные сараи. В отряде было 350 человек кустанайцев с двумя пулеметами, 200 человек дружинников-крестьян, организованных в селе Николаевском, около 100 человек железнодорожников и других рабочих Троицка с пятью пулеметами и двумя трехдюймовыми пушками.

 

            Примерно 15 июня, разведка донесла, что противник движется по линии железной дороги. Впереди наступавших колонн шел бронированный поезд, по флангам, то есть по обе стороны линии железной дороги, двигались кавалерийские части.

 

            Чехи наступали густыми цепями, одна за другой. Артиллерия третьего участка под командой Дунаева открыла огонь по бронепоезду, но снаряды вследствие неправильного прицела не причиняли бронепоезду вреда. В этот момент из города подоспел бронеавтомобиль, который заставил бронепоезд отступить и приостановить наступление пехоты противника.

 

            Началась артиллерийская перестрелка; пехота противника, под прикрытием своего бронепоезда, снова повела наступление на правый фланг третьего боевого участка, где были кустанайцы. Командующий войсками города Троицка Сугаков приехал на третий участок в разгар сильного боя и просил бойцов держаться до присылки помощи. Кустанайски геройски отбили три атаки чехов, которые после этого прекратили наступление.

 

            Бои в районе Троицка шли до 19 июня, когда измученные и лишенные патронов красные бойцы вынуждены были оставить город чехам.

 

            Сдача Троицка решила участь Кустаная. 20 июня из Троицка в Кустанай утром прибыли остатки красноармейских частей. В этот же день состоялось заседание военного совета, которое решило части Красной армии распустить. Но распускать было уже некого, ибо все разбежались. Всех охватила паника.

 

            23 июня Кустанай был без боя занят чехами и белым офицерством.

Глава вторая

Белые у власти

            Душой Кустанайского белого переворота были эсеры, которые имели связь с центром и работали по единому плану. Пользуясь «полной свободой», эсеры сорганизовались, помогли организоваться офицерам и к моменту захвата власти имели уже «новое правительство». Необходимо отметить исключительно провокаторскую роль эсеров в подготовке восстания. Они послали в совет пресловутого Луба, который пробрался на должность заместителя председателя Совнаркома, обделывал эсеровские делишки и в то же время руководил вместе с эсерами Слесаревым и Жуковым, меньшевиками Матвеевым и Некрасовым подготовкой восстания. Луб, будучи у власти, послал на советские деньги учителя Жукова за чехами еще задолго до переворота. И как только настал удобный момент, Жуков привез с собой отряд. Первым делом эсеры арестовали членов совета. Арест был произведен благодаря провокации эсеров, которые объявили, что бывшим членам совета гарантируется полная свобода, и они должны явиться для сдачи дел.

            Увидев знакомые подписи под объявлением, члены совета явились и попали в тюрьму. Часть заслуженных большевиков расстреляли «при попытке к бегству». Среди расстрелянных были Перцев – командир Красной армии, и Дощанов – председатель трибунала. Расправившись с бывшими членами совета, эсеры принялись за создание власти. Они организовали «Комитет народного…»

Нет листа со страницами 37-38

Отдельные голоса возмущения массовыми арестами и расправой с бывшими советскими работниками.

            Съезд вынес пожелание:

            - пригласить председателя следственной комиссии для освещения подробно затронутого вопроса.

            Председатель следственной комиссии Федорович сделал доклад о работе следственной комиссии лишь 4 июля; он не представил съезду отчета о работе комиссии, а остановился лишь на задачах, которые были возложены на следственную комиссию, стоящую на букве царского закона.

            Съезд удовлетворился «разъяснениями» Федоровича и, не принимая никакого решения, перешел к обсуждению текущего момента.

            Стало очевидным, что дело идет к реставрации, ибо делегаты прямо ставили вопрос о создании единой неделимой России. Принятое съездом решение очень знаменательно:

            «Приветствовать совершившийся переворот, - говорится в резолюции съезда, - и новую власть в лице Временного сибирского правительства, с выражением полной надежды, что Сибирское временное правительство в самом непродолжительном времени созовет Сибирское учредительное собрание и доведет страну до Всероссийского учредительного собрания, которое сможет исцелить исстрадавшуюся родину, соединить все разрозненные ее части и восстановить разоренное ее хозяйство и лишь таким образом доведет Россию к возрождению, к светлой и новой жизни».

            Съезд заслушал информацию о событиях на фронте представителя от гарнизона – Феклистова, информацию председателя продовольственной управы Тормосова и доклад о земельном вопросе. Решения съезда по этим вопросам были сформулированы в виде «пожеланий». Эсеровское холуйское большинство съезда было покорно военщине, творившей что угодно, и боялось твердо выразить свою волю даже в пределах эсеровской программы.

            Позже эсеры устроили частное совещание крестьян-делегатов съезда, на котором решено было организовать крестьянский союз. Совещание избрало организационную комиссию в составе: Передерия И., Решетняка П., Девяткина Е., Сиднева С. и Балашева А. Организационная комиссия выпустила контрреволюционное воззвание к народу и была разогнана офицерством. После этого эсеры и меньшевики уже  не выступали отдельно от представителей власти, а честно стали служить буржуазии – Временному сибирскому правительству.

 

Белые «формируют» армию

            Захватив власть, белые из офицерских отрядов выделили кадровые части и приступили к набору добровольцев и новобранцев. Был объявлен призыв молодежи, неискушенной к политике и легче всего поддающейся обработке. Однако, набор добровольцев совершенно провалился, а мобилизация пошла туго, потому что середняки-крестьяне, а особенно бедняки, не хотели воевать против большевиков. Никто из них не знал, зачем призывают воевать. Началось уклонение от призыва.

            Но не в одном Кустанае, а по всей Сибири мобилизация проходила туго, и «правительству» пришлось принимать «решительные меры». Был издан приказ, в силу которого уклоняющиеся от призыва расстреливались на месте. В Кустанае этот приказ появился в таком виде:

            Приказ №38 по гарнизону города Кустаная

19 августа 1918 года. Город Кустанай

            Объявляю при сем копию телеграммы Штаба корпуса Уральского от 18 августа сего года за №709.

Копия.

            При сем объявляю копию телеграммы штаба Западной Сибирской армии№860: Приказ по войскам Сибирской армии №46, 16 августа 1918 года. Город Омск.

            При осуществлении предстоящего набора новобранцев приказываю соответствующим начальствующим лицам и учреждениям, «приказывать», «требовать», а отнюдь не «просить» и «не уговаривать»…

 

Вырваны листы со страницами 41-46

            Заключенные были хорошо осведомлены обо всем, что делается на воле и в «правящих сферах».

            Самым верным передатчиком был тюремный надзиратель Иван – крестьянин из поселка Затобольского и Овечкин – житель Кустаная. Им давали различные поручения. Они и принесли в тюрьму известие о подготовке восстания в Кустанае.

            Все это общие замечания о пребывании арестованных кустанайских комиссаров в тюрьме. Пережившие ужас учредиловско-колчаковских застенков рассказывают об этих делах куда более интересно и подробно.

 

Страницы, написанные кровью

            Голубых был красногвардейцем. Вместе с другими красногвардейцами он попал в тюрьму и просидел в ней больше полгода. Вот как он описывает этот период.

            …Меня под конвоем привели в штаб. Особенно помогла при обыске и моему аресту кулак Дмитрий Помурзин (он и сейчас живет в Кустанае).

            Офицер спрашивает: «Ты откуда взял патроны?»

            - Не мои, - отвечаю я.

            В это время входит офицер из поселка Садчиковского.

            - Эге, попался! Это агитатор по набору добровольцев в Красную гвардию. Он вместе с Пановым, Киселевым был в поселке Садчиковском. Это член РКП!

            - Сколько у вас было в парии? – спрашивает дежурный.

            - Не знаю.

            - Кого знаешь?

            - Никого не знаю.

            - Киселева знаешь?

            - Знаю.

            - Где живет?

            - Не знаю.

            - В какой стороне?

            Показал в сторону, противоположную той, где жил Киселев.

            - Отправить в тюрьму! – приказал дежурный офицер.

            Подскочили два конвоира. Один из них ударил меня два раза прикладом в спину и повел в тюрьму.

            В тюрьме меня обыскали по всем правила и посадили в камеру №2, рассчитанную на 20 человек, но вместившую человек 40.

            В камере были страшная духота и зловоние от «параши». Режим тюрьмы был таков: как смеркалось – всем приказано спать. Утром на 10 минут выпускали на двор. На дворе умывальник. Часов в 8 – завтрак. Получали черный, сырой ржаной хлеб. Утром – кипяток, в обед «щи» из чистой водицы. Ужин – кипяток.

            К осени в Кустанай прибыл карательный отряд атамана Анненкова под командой капитана Сергуцкого и адъютанта Тупицына.

            В тюрьму явились: капитан Сергуцкий, адъютант Тупицыц, начальник гарнизона Бофт, начальник тюрьмы Колдырев, доброволец-реалист, сын крупного кустанайского купца Антонов Леонид, который пришел в качестве человека, знающего кустанайцев. Анненковцы были в черной гусарской форме, на погонах имели эмблему «смерти» - череп с костями.

            Вся эта бандитская свора ввалилась в камеру №1. Капитан в черкеске начал допрос:

            - Ты кем был? – спрашивает матроса Коченова Никиту, арестованного дня три тому назад.

            - Я никем, - отвечает Коченов.

            - Врешь, сволочь! Все матросы  сволочи, большевики! – кричал капитан. – Запиши его!

            Ты кем был? – спрашивает капитан Рогодева Николая.

            - Это мой родственник, господин капитан, - усердствует начальник тюрьмы, - он красногвардеец, участвовал в боях под городом Троицком, ранен. Это такая сволочь, что уничтожить надо.

            - Запиши! – приказывает адъютанту капитан.

            - Ты кем был? – спрашивает капитан Грушина Ивана.

            - Я – эмиссар продовольствия!..

            - Это что за должность?

            - Это значит особоуполномоченный.

            - Ты кустанайский?

            - Нет.

            - В армии служил?

            - Записать эту сволочь! – приказывает капитан.

            - Ты кем был? – спрашивает капитан Романова.

            - Я член уисполкома.

            - А еще кем был?

            - Работал в газете, - говорит Романов.

            - Записать!..

            - Ты кем был? – спрашивает Сергуцкий Голубых.

            - Член РКП, - поясняет капитану Антонов.

            - Вишь ты, сволочь, какой молодой, а уже в большевики записался. Запиши его! – бросает Сергуцкий.

            Всех построили на тюремном дворе.

            - У кого сданы деньги, получите у начальника тюрьмы, - приказывает капитан арестованным.

            Имевшие вещи и деньги стали получать их в канцелярии.

            Подходит один казак к Алехину и бьет его по уху.

            - Это авансом!..

            - За что, господин капитан? – жалуется Алехин.

            - Это он немного побаловался, - говорит Сергуцкий.

            - На два часа под винтовку! – смеясь, кричит капитан, - успеешь еще, сейчас нельзя трогать.

            После получения из канцелярии вещей и денег нас, 37 человек, казаки с шашками наголо повели на станцию.

            - Нагайки за голенище! – приказывает Сергуцкий конвою. – По городу будете вести, не трогать! Смотри в оба, отвечаете головой! – и сам на ходок. Вся шатия уехала.

            Выйдя за город, начали «подсчитывать» ногу. Подъехал верховой, увидел у Голуых хорошую фуражку – снял. На станции стоял эшелон карательного отряда. На вагонах была эмблема «смерти» - череп с костями, и надпись вокруг черепа: «С нами бог и атаман Анненков».

            Посадили в два вагона. В один вагон 19 человек, в другой 18. Ночью пришли казаки. Забрали подушки и одеяла. Сняли с одного сапоги. Потом пошло раздевание. Почти всех обобрали, даже пуговицы от штанов отрезали. Вечером увели в штабной вагон Бородулина, Котелова, Гарклава и Мацевича. Их посадили в отдельный вагон.

            Ночью эшелон без свистка отправился в Троицк.

            На рассвете между станциями Кустанай и Озерной, против поселка Рязанцевского поезд остановился.

            Вывели Бородулина, Гарклава, Котелова и Мацевича. Залп, потом одиночная стрельба. Слушаем, затаив дыхание. На уме – «ну, конец, сейчас выводить будут по несколько человек и расстреливать». Но больше никого не тронули.

            Через несколько минут поезд тронулся.

            Невдалеке от станции Тогузак по вагонам начали стрелять. Ранили в ногу Коченова Никиту, раздробив всю ступню. Коченов ни разу не охнул. Только матерился: «ну, подождите же, сволочи, ми мы с вами рассчитаемся». Перевязали ему ногу полотенцем.

            На станции Тогузак приходит капитан.

            - Кого тут ранило? Ты зачем стрелял? – спрашивает часового.

            - Они в окно глядели, господин капитан, - отвечает часовой.

            - А, матрос ранен! Ну, туда ему и дорога, - дверь закрылась.

            Перед отправкой поезда пришел казачий фельдшер и перевязал ногу Коченову. Раненого увезли. После оказалось, что его зарубили казаки.

            Период нахождения комиссаров «на выучке» хорошо описывает Романов – редактор советской газеты «Вольное слово».

            - Перцева расстреляли… Виенко привезли всего окровавленного в железных путах… Тарана били. Моисеенко бил сам председатель следственной комиссии Мартынюк.

            - Мартынюк? Он – председатель?

            - Ага…

            Я в «Вольном слове» «разнес» было Мартынюка за бунт в Кустанае, а теперь он председатель следственной комиссии.

            У ворот, на посту с винтовкой в руках, с наполненным патронами холщовым патронташем на груди стоял один из наших исполкомовских служащих, офицер Черников.

            Я поклонился ему, как «хорошему знакомому», из числа тех, которые должны бы «замолвить за нас словечко» перед новой властью.

            - А, министр печати! – иронически ответил он на приветствие.

            Мне стало стыдно самого себя.

            Я числился комиссаром печати (такой пост).

            Мы с ним разговорились. Подошло еще несколько товарищей. Черников пренебрежительно изложил уверенность в том, что «все скоро кончится».

            «Москва окружена. Союзники высадили на всех морях десанты. Японцы уже в Челябинске».

            - Да! Скорей бы уж, что ли, - сказал бывший комиссар земледелия В.Косенко. – А то вот, черт знает, за что попал и сиди здесь.

            - Вы еще ничего. А вон образина ходит (слова относились к комиссару хозяйства Г. Кугаевскому) – земство разогнал. Ужгин еще… Эльбе… Врут, поймаются.

            - Понятно, деваться некуда, - согласился кто-то из красногвардейцев.

            Через день меня вызвали в контору к допросу. Следователь И.М. Успенский, знакомый человек, сослуживец по троицкой царской городской управе, а при советской власти служивший вплоть до 18 июня в комиссариате юстиции любезно подал мне руку и пригласил сесть.

            - Сколько вам лет, Николай Иванович?  

            - 28.

            - Оружие имели?

            - В партии состоите?

            - С какой стати? Нет, конечно.

            Успенский выразил надежду, что все обойдется скоро и хорошо.

            Через три дня конвой из десятка каких-то незнакомых нам офицеров и несколько конных казаков сопровождал на станцию новую партию арестованных «большевиков» и красногвардейцев для отправки их в Троицк. Отправка оправдывалась тем, что в Кустанае слаб был гарнизон, и заключенные могли быть освобождены при первом же удобном случае какой-нибудь «бандой». В числе отправляемых был и я.

            Обнаженные шашки в руках казаков и казацкая брань по нашему адресу: кровопийцы, грабители, германские шпионы и т.д. меня ничуть не смущали, только один раз, против мечети мы несколько смутились: проходивший мимо казак, расталкивая конвой, ворвался в наши ряды. Мы думали, что он кого-нибудь опознал и хочет расправиться с ним. Но… казак лишь сорвал с матроса Поршнева понравившуюся ему фуражку, нахлобучил ему на голову свою засаленную и вышел из рядов под одобрительный смех конвойных. Еще выше по Большой нас встретил верхом на лошади хриплоголосый и красноглазый хорунжий Попов.

            - А, ты-ва-рищи! – пренебрежительно заговорил он.

            - Ну ведите их, да не церемоньтесь с ними, гнилозубый, кривоносый, нарочито резким голосом предупредил нас:

            - Вы отправляете в Троицк. При малейшей попытке одного из вас к бегству, все будете расстреляны на месте. Знайте, что офицеры стреляют лучше, чем ваша красная сволочь.

            На станцию Троицк прибыли ночью при свете электрических фонарей. На перроне вокзала возвышалась наскоро воздвигнутая арка, убранная бело-зелеными флагами с надписью: «Добро пожаловать, избавители». Станция была забита эшелонами. В вагона стучали копытами лошади, где-то отчаянно пиликала гармошка, кто-то исступленно плясал в полупустом вагоне. Взад и вперед бегали и суетились, позвякивая шпорами фронтовые чехи и сербы. Тут же звонко хохотали разодетые «барышни» и «дамы», вокруг которых увивались «герои избавители».

            Нас вывели из вагона и начали строить на перроне. Вокруг сейчас же собралась толпа.

            - Товарищи… - иронически, злорадно слышалось отовсюду – еще возятся с ними!

            Проходивший мимо чех глянул на мою необычайную для русского фуражку и порывисто остановился.

            - Мады-ар?

            - Ничего подобного, русский.

            С мадьяарами красногвардейцами чехи расправлялись весьма быстро.

            Конвой окружил нас. Гнилозубый вынул из кобура револьвер.

            - Кто попытается бежать, будет убит на месте.

            Мы тронулись в город. Была тихая, душная, пыльная ночь. Мы шли не торопясь, молча. Конвойные шли по сторонам, закинув винтовку на ремень и сходясь вместе подвое.

            - Господа, прошу держать дистанцию! – напоминал гнилозубый, идя впереди и размахивая револьвером.

            Неприятно было, когда проходили мимо кладбища и глиняных раскопок, на дне которых валялись обглоданные остовы павших лошадей, казавшиеся в темноте трупами людей.

            На мосту через Увельку нам повстречался какой-то сухонький седобородый татарин с злыми глазами.

            - А, красноармия! Шай давай! Табак давай! Контрибуя давай! Лавка тащил! У-у, собака!..

            Он плюнул на крайних и ткнул кого-то своей длинной палкой.

            Конвоир оттолкнул его.

            Мимо городского сада, в котором гремел оркестр и пчелиным роем гудела публика, нас привели к троицкой тюрьме. Гнилозубый тотчас же пошел в контору, а мы остались у запертой калитки. К нам подошел несший наружную охрану часовой.

            - Мады-ары есити?

            - Нет.

            - Красный?

            Молчание.

            Гнилозубый возвратился с фонарем и в сопровождении заспанного дежурного писаря.

            - Кого буду вызвать по списку, отходи влево, - проговорил он, расправляя перед фонарем лист бумаги.

            Вызываемые товарищи отходили, и гнилозубый каждого быстро оглядывал, словно желая убедиться, насколько внешность соответствует фамилии.

            - Вы пойдите в красные казармы, - объявил гнилозубый «левым». – А вы, - обратился он к оставшимся, - останетесь здесь.

            Нас осталось пять человек: Зонов, Боков, молодой матрос Вас. Крюков и мальчик-красногвардеец, доброволец Голубых и я.

            Стоя у открытой калитки, гнилозубый вызвал нас по фамилии и мы по одному проходили мимо него в передний двор тюрьмы.

            Пропуская меня, гнилозубый не удержался:

            - Ледахтор! Свэ-элочь такая!

            Писарек угодливо хихикнул.

            В тюремной конторе нас принял старый начальник троицкой тюрьмы Марков, изгнанный революцией и призванный снова на старую должность контрреволюцией. Он был все тот же: холеные светлые волнистые усы, тусклый взгляд серых глаз, тот же форменный китель и та же фуражка с кокардой, но толстого брюха и багрянца на лице не было.

            В тюремном коридоре нас обыскали по всем правилам старого полицейского искусства, до прощупывания одежды и обшаривания внутренней обуви.

            Утром после проверки в камеру вошел адъютант начальника гарнизона штабс-капитан Чупырин. Он самым панибратским образом уселся на столе (единственная в камере мебель, не считая вонючей «параши») и угостил кое-кого папиросами. Это ударило в глаза «красивым демократизмом».

            Завязалась «беседа».

            Чупырин сообщил нам о том, что «скоро все уляжется», и свои выводы подкрепил конечно, «всенародным восстанием» и десантом союзников в Архангельске и Владивостовке.

            После Чупырина в камере все ожили. Грянула песня. Матрос Крюков схватился с матросом Соколовым во французской борьбе на разостланных кошмах.

            Арестованные прибывали с каждым днем. Значительная часть обитателей нашей камеры составляли крестьяне села Николаевского, почти поголовно ушедшие на борьбу с чехами и казаками, которые их «дюже обижали насчет земли». Все они участвовали в боях под Полетаево и Троицком и теперь вспоминали подробности боев, критикуя распоряжения комиссаров. Из их рассказов мы узнали о гибели в боях троицких товарищей Летягина, Кузовкина и других.

            Казаки все время жалели, что им не удалось уйти с отрядом Томина, а «задира» Свешников из Бобровки все несчастье объяснял миндальничаньем с «бородачами».

            - Надо было нам, казакам-фронтовикам, вырезать их, старых чертей, до последней бороды. Вот бы им и был весь Дутов.

            Другой казак доказывал, что надо было «свою Солодянку» с лица земли стереть.

            Свирепость казаков, направленная против казаков же, да еще против своих отцов («бородачи»), меня интересовала.

            На прогулках происходили такие сцены:

            - Что, тять, караулишь меня?

            - А што?

            - Да ниче. А только, авось, и мне придется тебя караулить. Дутова дождались, говоришь?

            - А хоша бы!... Ежели в нашем Егоровском роду ты один только в большевики пошел, то ты – пес, хоша и сын мне.

            - Ладно, не лайся. Давай-ка покурим-ка: табак-то у меня весь вышел.

            И сын арестант закуривал с отцом караульным.

            Или еще так:

            - Язва ты! Меня, отца свово, в тюрьме караулишь! Погоди, выйду на волю, ужо я тебе, сукиному сын, чти отца и мать твою напомню.

            - А рази я по охоте, штоль? Мобилизовали чай…

            - Моби-лизова-ли, дурья голова. За буржуазов пошел. А с Томиным не мог уйтить?

            «Семейное» объяснение кончалось совместным закуриванием.

            Больше месяца просидели мы в Троицкой тюрьме. Население ее то уменьшалось (увозили куда-то), то вновь увеличивалось за счет приводимых из станиц и поселков новых арестованных. При каждом новом приходе арестованных мы узнавали новости «с воли». Имена Кашириных, Томина, Енборисова и других предводителей большевистских казачьих отрядов упоминалось в каждом сообщении.

            - Насчет японцев – враки, товарищи. А фронтовики не пойдут, а ежели и пойдут, то как только получат оружие, перебьют всю сволочь белую и – к нашим. Они думают расстрелами взять. Не беспокойтесь, всех не перестреляешь.

            Троицкие фронтовики действительно собирались в пустующем здании цирка, шумели, волновались и выносили резолюции против бесчинств и расправ дутовских отрядов. Резолюции эти морально нас поддерживали.

            - Что теперь из их резолюций? Возмущался Свешников (молодой). – Лучше бы они взялись за оружие, когда мы предлагали.

            Откуда-то проникли в тюрьму самые отрадные слухи об «окружении» Троицка со всех сторон красными и «обходе Самары в тыл» и т.д. Стук и потарахтывание проезжавших мимо дощатого высокого забора тюрьмы обозов и парков принимались нами если за «удирание», так за «мотание» - переброску. Под влиянием этих слухов и настроений где-то вдали что-то глухо ухнуло, я так удачно передал вой приближавшегося снаряда, что шедшие рядом со мной товарищи разом подпрыгнули от радости:

            - Товарищи! – наши…

            Во второй половине августа нас, кустанайцев, отправили на станцию Троицк для обратного следования в Кустанай. Из общего числа кустанайцев, перевезенных в разное время в Троицк, не доставало лишь Огильви, матроса Панова и комиссара здравоохранения, студента медфакультета Пижанчикова, - их оставили в Троицке.

            Уже вечерело, когда мы разместились в вагоне под охраной каких-то симпатичных молодых людей, не ругавшихся и без всякой натяжки разговаривавших с нами.

            Несколько башкиров с тупыми лицами, в рубахах с красными погонами, на которых были прикреплены оловянные черепы и пара скрещенных костей («батальон смерти»), подходили к нашему вагону, стучали кулаками в стенки вагона и рычали:

            - Бульшебик!.. У-у…

            Едва тронулся поезд, как в нашем вагоне грянула песня – пели разные ребята из красногвардейцев, которым все «это», очевидно, казалось пустяками. Но нам все «это» начинало казаться уже далеко не таким простым делом, а лично мне – не «глупым положением», в которое поочередно попадаем то, то «они».

            Сущность революции, как классовой борьбы, нами смутно усваивалась, воспринималась инстинктивно.

            Нас разбудили утром на второй день на станции Кустанай.

            - Собирайтесь!..

            Во дворе народного дома, куда нас привезли, мы разместились на сложенных у стены бревнах. Из окон второго этажа народного дома нас с любопытством рассматривали какие-то «барышни» и прилизанные физиономии писарей. Вскоре из народного дома вышли три человека, один из них был Матвеев (член следственной комиссии), другой – Луб, в сером костюме, «при галстуке» и в черных очках. Остановившись шагах в пяти от нас, Луб с улыбкой поклонился, слегка приподняв шляпу, как вчерашним товарищам по власти. Третий одеждой напоминал Толстого: на нем была длинная парусиновая рубаха, с большими карманами, подпоясанная поясом с кистями, и широкие, слегка порыжевшие, штаны. Но узкий, гладко остриженный череп (он был без шляпы), сухое лицо с опущенными уголками бритых губ, крючковатый нос и внимательный взгляд маленьких подвижных глаз сквозь стекла пенсне придавали «Толстому» что-то хищное, злое и отталкивающее.

            - Федорович… Федорович…

            Это был новый председатель следственной комиссии.

            - Таран здесь?

            - Здесь.

            - Ага! А Огильви?

            - Нет.

            - Ага! А Панов?

            - Нет.

            - Ага! Они где?

            - Остались в Троицке.

            - Ага! А здесь какие?

            - Члены исполкома, есть и красногвардейцы.

            Федорович еще раз внимательно пробежал серыми глазами по нашим лицам и ушел с коллегами в народный дом.

            Нас повели в белую (новую) тюрьму.

            Фигура и физиономия Федоровича произвели на нас гнетущее впечатление. После взгляда его серых глаз все казалось, что по лицу бегает мерзкий холодный паук.

            …Из Кустаная нас снова отправили в Челябинск – анненковцы. От Кустаная до Челябинска мы ехали 5 суток. В Челябинске наш состав был поставлен у рамки и соединен со стоявшим здесь другим эшелоном.

            Челябинск в то время был центром белых, откуда исходили военные и политические распоряжения и директивы. В Челябинске находился влиятельный чешский национальный совет, штабы нескольких армий, представители «Комуча» (комитета членов учредительного собрания).

            Анненковцы, очевидно, рассчитывали на дневку. В первый же день нашего прибытия в Челябинск у нашего эшелона появились казачки в своих характерных бурнусах с плисовыми воротниками, приехавшие в гости к своим мужьям.

            Дежурный казак прошел вдоль эшелона и прокричал:

            - Кто ездил в Кустанай, к капитану!

            Наши часовые разговаривали.

            - Делят, - сказал один, - награбили.

            - А они не награбили?

            - Всяки есть. Наши – тоже не лучше большевиков. Вот, в Кустанае три вагона продовольствия без всякого прицепили и увезли. А они, ведь, кооперативские. Это тоже не закон…

            Помолчали.

            - Или – расстреляли, тех-то четверых… Рази – закон? Судить б их надо. Не все виноваты.

            - Все они кровопийцы, кровушку нашу пили. Грабители.

            - Да ведь ты сам сапоги с чужих ног снял. Эх, ты!

            Через час один человек из нашего вагона в сопровождении казака с винтовкой пошел с ведром по воду; мы смотрели в открытую дверь. В стороне от нашего вагона, беседуя со своими мужьями, стояло несколько казачек, с лепешкообразными лицами, курносые, белобрысые. Все они выпячивали огромные животы, распиравшие полы бурнусов, грызли семечки, цепляя на мокрых губах шелуху. В руке у каждой было по небольшому узлу «военной добычи» их мужей виде наших одеял, пальто, рубах, сапог и прочего. В руках у одной казачки я узнал зеленое шерстяное одеяло Гарклавы, а у другой – его черную суконную шляпу и дождевой плащ.

            Утром на следующий день, - ночь прошла спокойно, - к нам в вагон вошел Сергуцкий. Он был в белоснежной нижней рубахе, в феске и в… засаленных подтяжках, снятых казаками с Захарова. Сергуцкий осведомился о нашем здоровье и самочувствии.

            - Мы до сих пор ничего не знаем о своей участи, - заговорил Касенко, - мы голодные.

            - Как, товарищ голоден, а вы его не накормите? – обратился к нам Сергуцкий, - может быть у кого хлеб есть, давай сюда!

            Я подал ему свой мешочек, в который я не заглядывал уже несколько дней: появившийся голод заменило полное отсутствие аппетита.

            - О, да  здесь и сало есть! – воскликнул капитан. – Станичники, дайте мне ножик!

            Капитан нарезал ломтиками сала, хлеба.

            - Ешь, - дал он ломтик Касенко. – Ешь, наедайся! Ах, они, сукины сын, мать их, не накормят своего товарища. Ведь вы же коммуна.

            Касенко плакал и… ел. Не успел он дожевать один ломтик, Сергуцкий подал ему другой и слегка толкал в живот.

            - Ешь!

            В полдень того же дня открылась дверь вагона и два казака с криками бросили к нам какого-то человека, успев ударить его по шее тупой стороной сабли. Дверь снова задвинулась.

            Новый товарищ по участи стонал и дрожал, как в лихорадке. Его, бывшего красноармейца, опознал на базаре казак, сидевший недавно в троицкой тюрьме (при большевиках), а этот красногвардеец был там в карауле.

            Настроение наше моментально упало. Дверь с силой открыли, и казак с хлыстом в руках вошел в вагон.

            - Где он, мать его?

            - Я здесь… здесь… го… господин станичник… - затрясся красногвардеец.

            - А, забился в угол. Снимай сапоги!

            - Сейчас, сию минуту!..

            Красногвардеец упал на пол и начал сдергивать с ног сапоги. Казак взял сапоги, ударил извивающегося красногвардейца хлыстом и вышел.

            Через полчаса снова распахнулась дверь, и в вагон бросили еще одного человека.

            - Красногвардеец? – спросили мы.

            - Нет, только у меня красногвардейцы на квартире стояли, укрыватель будто-бы.

            Казак вскоре возвратился.

            - Ну-ка, поди сюда! – позвал он забившегося в угол.

            Трясущийся, с собачьей покорностью в глазах, подошел тот.

            - Что? – начал казак зловеще-насмешливым тоном. – Думал не попадешься? А…а?

            Казак чуть коснулся хлыстом носа пленника.

            - А?.. Не попадешься?..

            Хлыст бил все сильней и сильней. Пленник отодвигался вглубь вагона и подвывал все громче и громче, морщась от боли и страха. Он забился снова в угол и удары хлыста посыпались градом на его голову, лицо, плечи. Хлыст сломался. Казак начал бить свою жертву ногами, задыхаясь и брызгая слюной. Пленник глухо стонал и молил о пощаде. Эта дикая расправа продолжалась минут пять. Мы были безмолвными и бессильными свидетелями.

            - А ты? – оторвавшись от красногвардейца, набросился казак на его «укрывателя». Глаза казака горели зеленым огнем, подбородок прыгал.

            - Прости-ити-и!.. жалобно проговорил «укрыватель».

            Казак замахал кулаком.

            - Стой смирно!..

            От сильного удара «укрыватель» покачнулся, коснувшись рукой пола.

            - Ну, а вы что теперь думаете? – повернулся казак к нам, сбившимся в кучу и безмолвно наблюдавшим казачий «подвиг».

            Трудно сказать, что последовало бы за этим вопросом.

            В дверях показался Сергуцкий.

            - А ты что, Авилов, беседуешь? А этот что стонет? Это что? Это ты? Ах, Авилов, Авилов! Обижаешь товарищей, - заговорил он.

            - Да как же, господин капитан! Ведь он…

            - Знаю, знаю я тебя. Ладно брось. Не стоит. Уходи отсюда. Ну? Видишь, товарищи сердятся.

            - А что им сердиться? Что взялись управлять, да держаться не сумели? Сами виноваты. А вот мы их поучим, как надо власть держать.

            Сергуцкий почти вытолкал казака из вагона.

            Ночью не давал спать бешеный пляс в соседних вагонах.

            После обеда следующего дня  широко открылась дверь вагона, и Сергуцкий в сопровождении Тупицына и казака (знакомого палача) остановился против двери. Он вынул из кармана книжку, расправил и объявил:

            - Кого буду вызывать, переходи в соседний вагон.

            Вызвали 6-7 человек, в том числе и Тарана. Никто не понял происходившего. По тому же списку из соседнего вагона перевели к нам 7-8 человек: Цыганкова, Е.П.Кияткина, Марковича, Григорьева, Алехина и других.

            - Заприте соседний вагон! – приказал Сергуцкий, и вошел со своей «свитой» в наш вагон.

            Тупицын улыбнулся.

            Это значит те, - сказал он, - которые в сорочках родились? Счастливчики!..

            - Слушайте, - обратился к нам Сергуцкий, - вас не должна интересовать судьба ваших товарищей, находящихся в соседнем вагоне. Вы сейчас будете отправлены в Челябинскую тюрьму. На вопрос, сколько вас взято из кустанайской тюрьмы, вы, конечно, ответите: 19.

            - 37, - поправил кто-то несмело капитана.

            - А я говорю вам… в веру мать, что 19!

            Казак-писарь составил «список» препровождаемых в тюрьму арестованных. Список унесли на «подпись», и мы остались одни, в ожидании скорой отправки в Челябинскую тюрьму. Завязался самый оживленный обмен мнениями и «новостями» с товарищами, переведенными к нам из соседнего вагона.

            К полудню начались маневры, наши вагоны катали по путям и, наконец, загнали в средину какого-то длинного состава, уже на новом месте, против вокзала.

            Свечерело. Нас не забрали. Часам к 9 вечера погрузочная горячка закончилась. Кое-где начались песни. Заиграл сигнал «к посадке». Сердце оборвалось камнем.

            Значит все было только издевательством.

            Во тьме опять кого-то забила лихорадка, и зубы начали выбивать дробь.

            - Пропали, - сказал чей-то голос.

            - Баб в вагоны не брать!.. – прокричал кто-то. Садись!..

            Ударил колокол… Эшелон вздрогнул от толчка, подали паровоз. Сквозь щели вагона проникал электрический свет висевшего напротив фонаря.

            Второй звонок… Торопливый топот… Двери нашего вагона с силой открываются. Появляются несколько фигур в сербских шапочках.

            - Кто здесь?

            - Арестованные… ждем конвоя…

            Вошедшие в вагон быстро заговорили на незнакомом языке, но по голосам можно было догадаться, что ругались. Закрылась дверь… Загоревшая было в сердце надежда погасла. У соседнего вагона тоже открыли дверь, о чем-то спросили и ушли… Тишина… Прошло минуты две… Опять торопливый топот людских ног. Дверь нашего вагона одним рывком сильных рук открылась настежь.

            - Собирайтесь, выходи!..

            К нам в вагон взобрался чешский офицер с электрическим фонарем в руке.

            - Сколько вас?

            - В том вагоне еще есть, - ответил кто-то, - всех 37 было.

            Сергуцкий тоже влез в вагон.

            - Ну, мать вашу! Ведь это, господин капитан, все комиссары, - говорит он, обращаясь к нему.

            - Все равнью, - не глядя на него отвечает чех, - мы не разрешим.

            - Вот это – бывший офицер, - указывает Сергуцкий на Селезнева. – Сволочь!..

            Он хотел ударить Селезнева ногой, но промахнулся и удар пришел чеху в пах.

            - Извиняюсь. Виноват.

            - Бюльван!

            Попарно мы выпрыгиваем из вагона и, взявшись под руки, радостные и бодрые, строимся между двумя рядами конвоя, состоящего уже не из казаков. Десять человек казаков-анненковцев молча наблюдали картину нашего освобождения.

            Где сапог? Жинель? – спросил опять чех.

            - Казаки отняли.

            - Касаки!.. Храбить!...

            Кто-то предупреждал нас относительно попытки к бегству во время следования в тюрьму:

            - Получит пулю…

            Старший конвойный все время сдерживал своих товарищей, шедших впереди нас.

            - Тише, тише!... Видите, люди разумшись.

            Я с кем то взял на скрещенные руки Тарана, другие Селезнева. Конвой по секрету сообщил нам, что в «Челябинске вот-вот… Все подготовлено». Конвоиры выдавали себя за бывших красноармейцев, «нарочно» поступивших в конвойные, и многое сообщили нам «по секрету», но взаимные подталкивания друг друга локтями напоминали нам об осторожности.

            - Не спешите, не спешите, - сдерживал нас конвойный в лохматой шапке. – Тюрьма – не родной дом, успеете.

            Как раз теперь тюрьма и казалась нам именно родным домом.

            С полчаса мы стояли перед закрытыми железными дверями огромной трехэтажной Челябинской тюрьмы в ожидании приема. Начальник тюрьмы, полковник, негодовал против «головотяпов», присылающих к нему в тюрьму без всяких бумажек каких-то арестованных.

            - Да откуда вы? – спрашивал он нас.

            - Из Кустаная.

            - Кто вас сюда привез?

            - Карательный отряд.

            - Зачем?

            - Ничего не понимаю.

            Он наводил справки по телефону, искал свободных мест.

            - Тьфу! Везде переполнено, черт возьми! – выругался полковник, отирая платком потную лысину. – Придется поместить в пересыльной вместе со всяким сбродом.

            Нас долго обыскивали и брезгливо вытирали руки о нашу одежду.

            Утром вывели на прогулку. Ровно 15 минут ходили мы во дворе попарно по шлаку, насыпанному кругом из тюремных печей. Кто-то из нас заметил, как двое арестованных делали из окна третьего этажа какие-то знаки. Я и все мои товарищи узнали в одном из арестованных Огильви, в другом – Панова. После прогулки нас повели из пересыльной в камеру №9. Заключенных в этой камере Огильви и Панова перевели в другую камеру. Мы с ними разошлись на улице. Давая нам дорогу, Огильви улыбнулся своей милой улыбкой и кивал головой.

            На третий день некоторым товарищам разрешили свидание с прибывшими женами. Со «свиданки» принесли известия: из «тех» четверых один Бородулин чудом спасся. Относительно нас был послан запрос в Кустанай. Нас допросили и сообщили, что мы им «не нужны» и будем отправлены в Кустанай.

            Нельзя не привести воспоминаний расстрелянного и зарытого в могилу, но случайно спасшегося Бородулина.

            «Однажды, - рассказывает Бородулин, - начальник карательного отряда Сергуцкий и адъютант Тупицын явились в тюрьму.

            Капитан отобрал 37 человек и повел на вокзал.

            Приведя, или, вернее, пригнав на станцию, он разместил нас в двух скотских вагонах.

            Вечером из нашего вагона были вызваны к начальнику отряда Гарклав, Котелов, я и Мацевич. У всех отобрали деньги.

            Вскоре поезд тронулся. В вагоне было холодно. Мы с Котеловым легли в уголке вагона под нарами, прижавшись друг к другу. Я даже заснул, угревшись. Очнулся от сильного толчка вагона. Поезд остановился. Вдруг двери вагона с шумом и грохотом раздвинулись и к нам ввалились три казака. Они зажгли свечу и приказали нам раздеться и оставаться в одних рубахах и кальсонах. Когда мы раздевались, казаки с остервенением хватали наши вещи.

            Мы молчали. Почему это так случилось, я не знаю. Я в тот момент посмотрел на Котелова и Гарклава, они были мертвенно бледны и, очевидно, эта мертвенность сковывала наши мысли.

            Когда мы разделись, с противоположной стороны открылась дверь, но не более как на четверть. Первым подошел к двери Мацевич, его повели по сходням-доскам и поставили на край вырытой ямы. Вторым подошел Котелов, его поставили около двери, за ним подошел я, а за мной Гарклав.

            Котелов, стоя, заслонил собою полуотворенную дверь вагона, я стоя сзади него, смотрел через его плечо, как рыли нам могилу – яму в 2-3 саженях от поезда. Но вот и яма готова. Котелов спустился из вагона. Палач взял его за правую руку и подвел к яме, где стоял Мацевич.

            Затем палач пошел за мной, но я в это время пошел сам. Помню хорошо, как дрожь пробежала по телу, когда ноги почувствовали свежую осеннюю росу, и меня обдало холодным воздухом. С правой стороны поставлен был Гарклав. У меня мелькнула мысль: как бы дать знать остальным нашим товарищам о своей участи, но все как-то сковывалось. Затем, повернув голову назад, я увидел, что позади нас стояли 4 казака с винтовками на изготовку. Я видел, хотя в полутьме, как стояли остальные: кто с лопатой, кто с винтовками возле вагонов. Сергуцкий, как мне показалось, стоял на ступеньках своего вагона, а Тупицын, разместив нас и отойдя в сторону, готовился к подаче команды.

            В голове с молниеносной быстротой проносились мысли одна за другой…

            Заря, звезды, небо, как хорошо, но еще секунда… и все померкнет, и мысль больше уже не будет работать…

            - Пли! – послышалась команда.

            Грянул залп. Мне ожгло правый висок.

            Очнулся я, уже лежа в яме лицом вниз, затаив дыхание. Тут только я почувствовал, что живой. Начали забрасывать нас землей. Потом слышу кто-то заговорил, и затем послышались шаги.     Слушаю… Вдруг щелкнул затвор и раздался выстрел.

            - Ну, - мелькнула мысль, - достреливают. Теперь уже не уцелеть. Лежу, как мертвый. Раздается второй выстрел. Посыпалась земля. Я снова почувствовал, что я жив.

            Когда становилось невмоготу душно, я руками, или вернее, из рук, оказавшихся у лица сделал себе углубление, и в момент падения земли чуточку старался поднимать голову, отчего ко мне со свистом проникал свежий воздух. Я дышал, пока была возможность. Так делал я до тех пор, пока бросили засыпать. Через образовавшуюся между комьями щель ко мне проникал воздух.

            Пролежав некоторое время, я стал осторожно поднимать голову и, совершенно освободив ее от земли, стал осматриваться.

            Поезда на пути уже не было.

            Я вылез из ямы. Осмотрелся кругом, было темно.

            Я потрогал руку Котелова, она была еще мягкая и теплая. Затем срыл землю с его головы. Мертвый. Потрогал голову Гарклава. Тоже. Я побежал прямо в степь от линии железной дороги в одной рубашке и кальсонах.

            Перейдя дорогу, я залег отдохнуть в подсолнечниках. Тут я только почувствовал боль в ноге. Осмотрел рану – сочится кровь. У знакомых я скрывался до прихода советских войск.


Глава четвертая

 

Подготовка революционного восстания

 

            Белые после чехословацкого переворота играли в демократизм, носились с лозунгами созыва учредительного собрания и даже митинговали. Но примерно через месяц от эсеро-меньшевистского демократизма не осталось и следа. Власть прибрали к рукам военные, которые терпели всяческие «народные» организации до тех пор, пока они работали на белых. Как только эти организации выполняли свою предательскую роль по части дезорганизации рядов рабочего класса, белые офицеры, не смущаясь, разгоняли своих вчерашних холуев, а более неугомонных сажали в тюрьму или расстреливали.

 

            Положение эсеров и меньшевиков было глупейшее. Вся их антисоветская работа пошла на смарку, осталась неоцененной. Уже в октябре 1918 года сибирская «демократия» была зажата в офицерский кулак. Шла явная подготовка военной диктатуры, ставка была на реставрацию. В начале ноября 1918 года офицерство осуществило свою мечту: диктатором, «верховным правителе России» стал адмирал Колчак.

 

            С воцарением Колчака, разговоры о созыве учредительного собрания стихли, бывшие члены учредительного собрания были частью расстреляны, частью загнаны в подполье. Некоторые из них подались на советскую территорию (Святницкий, Вольский). Эсеро-меньшевистские организации были разогнаны. Ясно, что нельзя было создавать легально никаких рабочих организаций. Началась полоса черной реакции.

 

            Вся Сибирь была размежена на «удельные княжества» казачьих атаманов. Кустанайский округ не оставлял в этом отношении исключения. В нем хозяйничали отряды атамана Анненкова и Дутова.

 

            Основным занятием казачьих отрядов было вылавливание дезертиров, которых, кстати сказать, было очень много. Метод ловли дезертиров был весьма простым: отряд приезжал в поселок, созывал сход, объявлял список дезертиров, и из среды собравшихся выводились родственники скрывавшихся от призыва солдат, их тут же или расстреливали, или пороли. После этого отряд расходился по квартирам и начиналось самое жуткое: грабежи, пытки, насилование женщин. Утром отряд с награбленным добром уходил, а с крестьян взималась контрибуция. Организатором расстрелов крестьян был начальник Кустанайской военной милиции капитан Загайный. Он разъезжал с милицией по поселкам, налагал на крестьян контрибуцию, порол, кого хотел, а для устрашения обязательно расстреливал несколько «большевиков» - крестьян, чем-либо ему не угодивших.

 

            Следуя примеру капитана Загайного, каратели-милиционеры старались выслужиться перед начальством путем убийства большего числа «коммунистов».

 

            Чашу терпения крестьян переполнило объявление о мобилизации лошадей, сборе сбруи, сапог, гимнастерок, брюк, белья, полотна, словом, всего, что нужно для армии. Вместо свободной продажи хлеба белые просто конфисковывали хлебные склады и отбирали хлеб у крестьян. Население сначала роптало, потом стало возмущаться и даже организовать отпор отдельным белым отрядам. Рассуждения крестьян были довольно примитивны: «Большевики только хлеб брали и не издевались, а белые все берут и безобразничают. Гнать их, сволочей, надо».

 

            Отсутствие какой-либо законности, путаница в вопросах, связанных с землепользованием, большие налоги, контрибуции, порки, расстрелы, насилование женщин, - все это революционизировало крестьянство и укрепляло антиколчаковские настроения. Отдельные, недовольные колчаковским режимом крестьяне стали организовываться в группы. Первую группу в поселке Александровском организовал член РКП(б) К.М. Иноземцев.

 

            Группа насчитывала 40 человек. Такой большой организации в то время от Кустаная до Усть-Уйской станицы не было. Были незначительные группы (8-9 человек) в поселках Жуковском и Владимировском. Во Владимировском группой руководил Кальментьев, державший связь с Александровской группой. Эти ячейки организации были безусловно большевистскими. Они ставили своей задачей восстановление советской власти и непримиримую борьбу, вначале с чехословаками, а затем с колчаковцами. Позднее ячейки возникли в поселках Введенском и Каменском.

 

            Работу в ячейках проводить было чрезвычайно трудно; всюду была слежка со стороны кулачества, попов и колчаковских агентов. В результате предательской работы кулаков подпольная организация большевиков в поселке Александровском была кем-то предана. Большинство членов организации было арестовано и отправлено в Кустанай.

 

            Кулачество и буржуазия поселков Александровского, Жуковского и Давиденовского, через которые гнали арестованных, злорадствовали: «А, большевики, советская власть вам нужна, так вот вам так и надо». Облитых кровью, с присохшими к телу нательными рубашками, арестованных доставили в Кустанайскую тюрьму.

 

            Провал одной организации не остановил революционной работы: пришлось усилить конспирацию.

 

            На первых порах подпольные советские ячейки поставили целью разоблачить кулацкую агитацию о непобедимости Колчака и разъяснить батракам и бедноте, что Красная армия сильна и что власть Колчака – это власть помещика и фабриканта, а советская власть – это власть рабочих и крестьян.

 

            Организационная работа продолжалась до февраля месяца 1919 года, то есть до момента объявления Колчаком мобилизации запасных солдат.

 

            Было решено – всем членам партийных ячеек выехать в Кустанай, ни в коем случае не являться на сборный пункт, а забрать имеющееся оружие с собой и начать работу по противодействию мобилизации. Так и было сделано.

 

            «Односельчане, хорошо знающие нас, - пишет в своих воспоминаниях Кальментьев, - спрашивали, когда мы приходили к ним в казармы, в какую часть мы определены. Мы им отвечали, что у нас своя, особая организация, которая воевать против Красной армии не будет, и рекомендовали призванным тоже не ходить на фронт.

 

            В Кустанае был организован подпольный комитет, который на одном на заседании решил освободить находящихся в тюрьме Тарана, Грушина, Завадовского, Голубых, Кугаевского, Редько, Селезнева, Георгиева, Цыганкова, Романова и других. Одновременно было принято еще несколько организационных решений. Но едва мы кончили заседание и успели недалеко отойти от дома, как он был оцеплен отрядом казаков. Видимо кто-то сообщил контрразведке о нашем заседании. Все наши планы были сорваны».

 

            На следующий день на базаре произошел такой эпизод: прапорщик Гладких (работник контрразведки) толкался среди солдат. Один солдат, проходя мимо Гладких, не отдал ему чести. Офицер ударил солдата. Это вызвало сильное возмущение других солдат, которые набросились на прапорщика, сломали ему шашку и отобрали револьвер. На помощь контрразведчику явились казаки с пулеметом. Солдаты разбежались.        

 

            Через час город был объявлен на осадном положении, на улицах появились пулеметы.

 

            Виновных в избиении офицера колчаковские власти не нашли. Обозленные офицеры организовали в казармах жестокий террор. Мобилизованных построили шеренгами в русско-киргизском училище, офицеры вызвали из строя каждого десятого и расстреливали.

 

            Солдаты были до крайности запуганы, подавлены. Члены подпольного «Комитета действия», собравшись на совещании, решили разъехаться по поселкам и усилить подготовку к восстанию.

 

            Солдатам было предложено дезертировать. В казармах были распространены листовки:

 

            «Товарищи крестьяне!

 

            Кровь наших отцов, матерей, сестер, братьев рекой проливается от расстрелов казаков и всей своры реакции. Товарищи! Слезами наших родителей мы посланы, чтобы свергнуть палачей. Вы наши братья, если вам дорога свобода – поддержите нас! Присоединяйтесь к нам! Бейте белых – нашего общего врага, пока он слаб и малодушен. Мы идем к вам, вы должны знать, что нам одно – жить или умереть.

 

            Жребий брошен! Вперед за свободу! Да здравствует мир и справедливость!

 

            Ваши товарищи большевики».

 

            Через некоторое время по округу было распространено еще одно воззвание, отпечатанное на машинке. Интересно отметить, что агитационной работой занимались не только большевики, но и сочувствующие советской власти. Они предоставляли пишущие машинки, бумагу, деньги. Особенно хорошо работал союз работников письменного труда (теперь советских служащих), который преследовался колчаковцами. Печатная агитация имела большой успех. Воззвания против мобилизации были очень неказисты на вид и неграмотно написаны, но имели большое значение. Вот текст машинописного воззвания по поводу мобилизации:

 

            «Братья крестьяне!

 

            Адмирал Колчак, подкупленный иностранными буржуями, призывает вас идти в ряды его армии и бороться за «свободу». Но за какую свободу, с кем бороться зовет он? – об этом не говорится. Мы разъясним. Колчак зовет на войну против наших братьев, отцов и родных.

 

            Кто в рядах красных? Рабочие и крестьяне. Как же мы пойдем крестьяне на крестьян? Этому не бывать!

 

            Против кого воюют крестьяне со стороны красных? Против генералов, против буржуев, против помещиков и фабрикантов. Ясно, как день, что и мы пойдем воевать с буржуями, а не с крестьянами. Вот почему не нужно идти к Колчаку в солдаты.

 

            Товарищи крестьяне! Вместо того, чтобы идти в солдаты к Колчаку, организуйте отряды да бейте колчаковскую милицию и офицерство, устраивайте восстания и боритесь за власть советов.

 

            Боритесь с надеждой на подмогу. Красные уже близко, и буржуям гибели не миновать.

 

            Группа советских партизан».

 

            Распространенное по «божьей системе» это воззвание попало почти в каждый крестьянский дом. «Божья система» заключалась в том, что некий гражданин пишет письмо своим знакомым с просьбой распространить его между своими знакомыми. Письма распространялись не только среди знакомых, но и по случайным адресам. К такому способу распространения писем прибегали монахи, этот способ был применен и противниками Колчака.

 

            Чтобы отвлечь внимание цензуры впереди текста писали:

 

            «По велению господа нашего Иисуса Христа, я, раб божий, посылаю тебе, рабу божию, письмо, которое ты перепиши и пошли по сородичам своим. Если ты это сделаешь, улучшение жизни получишь».

 

            И в конце письма, после подписи ставилось: «Аминь!»

 

            Долгое время такие письма загружали в почту, но в конце концов контрразведка разнюхала «секрет», и подпольщикам пришлось отказаться от «божьего секрета».

 

            В борьбе с колчаковцами революционеры пользовались, и весьма успешно, распространением ложных слухов.

 

            Так, был пущен слух, что взят Челябинск, что в Кустанай прибыл громадный караван верблюдов, груженных винтовками и пулеметами. Этот слух настолько разросся, что белые на первых порах растерялись и издали приказ, в котором обещали награду за указание местонахождения каравана. Нечего и говорить, что желающих получить вознаграждение не нашлось.

 

            Среди населения распространялась советская литература, доставка которой была хорошо поставлена работниками связи.

 

            Главное внимание подпольщиков было обращено на разложение армии белых: туда шли лучшие агитаторы, в белую армию посылалась большая часть литературы.

 

            Агитация имела успех повсюду, и колчаковцам приходилось прибегать к репрессивным мерам. Реакция усилилась. Две кустанайских тюрьмы были битком набиты арестованными по обвинению в большевизме.

Львовское восстание

            Реакция белых все более и более усиливала рост революционного движения. Началось организованное выступление крестьян против колчаковцев. Так, в одном из поселков крестьянин Челкашин с сыном организовал отряд, напал на милицию и перебил милиционеров. Карательному отряду, посланному для «наведения порядка» удалось захватить Челкашиных и доставить в Кустанай. Был наскоро организован суд, состряпан приговор, которым повстанцы были приговорены к смертной казни.

            Арестованные Челкашины сидели в камере рядом с политическими, с ними было легко переговариваться. Выяснилось, что милиционеры хотели изнасиловать несколько девушек и угнать лошадей. Когда Челкашев узнал об этом, он взял винтовку и убил двух милиционеров, а после при поддержке всех крестьян, напал на весь отряд.

            После приговора Челкашины жили в тюрьме три дня. Они вели себя очень спокойно, мало разговаривали.

            На четвертый день утром, часов в пять, пришли казаки, взяли приговоренных и увели, а днем в газете уже сообщалось о приведении приговора в исполнении… Сидевшие в одной камере с осужденными товарищи сообщили, что когда пришли за Челкашиными, они спокойно встали, долго одевались и, не проронив ни звука, ушли.

            Сыну Челкашина было 15 лет.

            Делом Челкашина открылась серия революционных выступлений против колчаковщины. Почти одновременно с выступлением Челкашиных вспыхнуло Львовское восстание. В поселке Львовском организовался отряд дезертиров в составе 50 человек под руководством Царенко. Вскоре из поселка Денисовского к Львовскому отряду присоединились еще 24 человека. Начали разоружать белую милицию.

            Была обезоружена Актюбинскя милиция, в количестве 19 человек, удиравшая от Красной армии. У повстанцев набралось 30 винтовок, 500 патронов и 4 бомбы.

            4 марта 1919 года из станиц Атамановской и Мариинской к поселку Львовскому подошел карательный отряд из 300 казаков. Дежурная часть партизанского отряда открыла огонь по казакам, последние ответили встречной стрельбой. Бой продолжался около 2-3 часов и кончился разгромом повстанцев.

            Во время боя несколько товарищей убежало по направлению Ливановского и Семеновского поселков.

            Обезоруженных пленных партизан начали бить и гнать на площадь; согнали до 70 человек.

            Потом всех рысью погнали за поселок по направлению к прииску Джетыгара. Отогнав от поселка версты на две, стали производить обыск. Отбирали варежки, шарфы, со многих снимались обувь.

            Гнали из поселка Львовского до станции Мариинской на расстоянии 40 верст!..

            В Мариинскую арестованных пригнали перед вечером. Станичники встретили их зверски: бросали в них камни и били плетями. В Мариинском произвели допрос. После допроса с арестованных снимали лучшую одежду и переодевали в плохую, затем их били поленьями и толкали с крыльца.

            Ночью повели в станицу Андреевку, где арестованных встретили еще хуже. Конвоиры начали рубить арестованных шашками, а станичники избивали камнями и плетьми. Было ранено 17 человек, из них 2 человека Данилов и Прокофий Сорока – до потери сознания. Прокофий Сорока впоследствии умер.

            Наутро снова всех стали обыскивать. Некоторых выводили во двор и били кольями. Не давали ни есть, ни пить.

            Когда выгнали из Андреевки в Бреды, на улицу выбежало много станичников, каждый из них бросал в арестованных камни.

            В Бреды повстанцев пригнали вечером, где опять толпа встречала их с кольями и камнями. В арестантском помещении держали трое суток, не давали ни есть, ни пить. Небольшое холодное помещение от дыхания 70 человек нагревалось, оттаивали окна, люди лизали стекавшие с окон капли. В подвале нашли кости и грызли их, но и костей было мало. На другой день дал на каждых четырех человек по одной банке консервов и полфунта хлеба. Если кто из сострадальных людей приносил хлеб, чтобы передать арестованным, стража забирала себе, а потом меняла на белье или другие вещи.

            В Бредах несколько раз водили на допрос, во время которого по обе стороны стояли казаки с нагайками и били.

            После допроса погнали на Полтавку; на станции Полтава посадили в вагон и отправили в Троицк, со станции Троицк свели в тюрьму на меновом дворе.

            В соседних камерах, куда посадили львовцев, находились пленные красноармейцы. Стуком через стенку они спрашивали с какого фронта львовцев пригнали и, узнав правду, стали поддерживать: приносили хлеб, кашу. Так просидели 3 недели. Потом львовцев судили военно-полевым судом. 12 человек были приговорены к расстрелу, 20 человек получили от 10 до 20 лет каторжных работ и 39 человек были оправданы.


Поход красных партизан на Кустанай

 

            Закончившееся неудачно львовское восстание послужило толчком к ускорению подготовки восстания в других поселках. На уроках львовского восстания члены «Комитета действия», успевшие скрыться от преследования котрразведки белых, увидели, что случайные, неорганизованные выступления трудящихся крестьян приведут к неизбежным неудачам и жестокому поголовному истреблению повстанцев.

 

            К этому времени, благодаря агитационной работе большевиков, из воинских частей Кустаная, началось массовое дезертирство мобилизованных. Военное командование в соседние города (Троицк, Челябинск), но мобилизованные убегали с дороги. В конечном итоге в частях оставалось не более 50 процентов солдат.

 

            Разъехавшись по поселкам, организаторы в первую очередь занялись укреплением подпольных кружков, проверяя их социальный состав. В кружки принимались, главным образом, большевистски настроенные бедняки, готовые жизнью жертвовать за советскую власть. Ответственными руководителями подпольных кружков в поселка были: Александровского – Иноземцев Корней, Прасолов Иван, Каверин Николай; Жуковского – Лобанков и Жихарев; Владимировского – Кальметьев А.; Борисо-Романовского – Любовин; Надеждинского – Прасолов; Михайловского – Селютин Кузьма и Окунев; Татьяновского – Негодяев Лавр. и Козлов; Долбушинского – Колодка; Сосновского – Жиляев; Введенского – Летунов и Миляев; Каменского – Воробьев М. и Дмитренко Ан.; Белоярского – Воробьев; Аральского – Кононцев; Алешинского – Мулер.

 

            Во второй половине марта 1919 года в поселке Введенском состоялось первое совещание руководителей подпольных повстанческих кружков и командиров боевых дружин. На этом совещании впервые присутствовал Андрей Жиляев.

 

            На совещании постановили:

 

1.Восстание перенести на весну (до установления дорог).

 

2.Организовать боевые дружины при каждом кружке.

 

3.Увеличить количество дружин путем вербовки новых бойцов из бедноты.

 

4.Всеми способами собрать оружие и вооружить дружины.

 

5.В случае нападения белых на какую-нибудь дружины, другим дружинам немедленно оказывать поддержку.   

 

            С таким решением руководители разъехались по поселкам.

 

            Вдохновителями организованного восстания и его руководителями в поселке Введенского были члены РКП(б) М.Летунов и студент Н.Миляев.

 

            Часть оружия собрали следующим способом. Военное командование белых издало приказ №92 об изъятии у населения оружия. Воспользовавшись приказом, члены подпольного комитета немедленно разъехались по селам для сбора оружия. В течение трех дней была организована и вооружена дружина в 39 человек. Начальником дружины был назначен Иосиф Городничий. Дружинников одели в военную форму белых и разослали по селам для сбора оружия. Белые спохватились, но повстанцы-дружинники уже успели собрать оружие, - они знали, у кого из крестьян и какое оружие имеется.

 

            В это время укрепилась организационная связь между всеми селами, начиная от поселка Жуковского по реке Тоболу вниз до поселка Каменского.

 

            Восстание вспыхнуло неожиданно. В поселке Долбушинском колчаковской милицией был арестован член подпольного кружа Внуко. Находившиеся в это время в Долбушинском Андрей Жиляев, совместно с руководителем Долбушинского кружка Колодкой, организовал налет на милицию, обезоружили ее и убили всех милиционеров.

 

            Поднялась вся долбушинская беднота и середняки, ненавидевшие власть Колчака. О восстании немедленно сообщили в поселок Введенский Летунову. Последний для связи и выяснения положения выслал опытного боевого дружинника Павла Драпова. Драпов приехал к моменту полного разгрома колчаковской власти в Долбушинском. Жиляев с повстанцами направился в село Боровое.

 

            Драпов сообщил о положении в Введенском Летунову, последний разослал гонцов по ближайшим поселкам, приказав дружинникам немедленно выехать в Боровое на помощь дружинам Жиляева и Колодко.

 

            Жиляев и Колодко со своими дружинниками разоружили в Боровом колчаковскую милицию без особого с ее стороны сопротивления. Дружинники из других поселков приехали в Боровое на другой день, рано утром, когда с колчаковской властью было все кончено.

 

            В Боровом сосредоточилось свыше тысячи человек повстанцев, вооруженных винтовками, дробовиками, вилами, револьверами. Избрали военный совет в составе: Жиляева, Миляева, Летунова, Воробьева, Иноземцева, Кальментьева, Окунева, Колодко и Драпова.

 

            Сформировался Долбушинский полк, командиром которого был назначен Колодко; командирами батальонов назначили Городничего, Селютина, Киселева и Драпова. Командирами рот выбрали Окунева, И.Починку, Ф.Воробьева и В.Турчинова.

 

            В военном совете возникали разногласия по поводу кандидатуры командующего военными силами. Большинство членов совета выдвигало на пост главнокомандующего – вдохновителя восстания, члена РКП(б), стойкого, умного и уравновешенного человека Летунова, но самолюбивый и упоенный первым успехом Андрей Жиляев стал упрекать большинство военного совета в том, что они «пришли на готовое» и умаляют его, Жиляева, заслуги.

 

            Летунов предложил утвердить Жиляева временно, впредь до взятия Кустаная, командующим вооруженными силами красных партизан. Это предложение было советом принято. Адъютантом назначили Летунова, начальником штаба – Миляева.

 

            Из Борового партизаны выступили на Кустанай двумя колоннами; первая и главная шла – на поселок Жуковский, вторая – на Владимировский. Прибыв в поселок Жуковский рано утром, дружинники вели в течение дня подготовку, собирали порох, свинец, готовили патроны. Кузнецы ковали пики.

 

            На следующий день рано утром наблюдатель заметил приближение кавалерии. Повстанцы решили допустить ее в поселок и окружить. Улицы были забаррикадированы. Но партизаны не выдержали: кто-то выстрелил. Казаки, имея два пулемета и одно орудие, спешились и повели наступление. Из штаба красных было дано распоряжение:

 

            - Зря патронов не тратить, допустить белых в поселок и тогда перейти в контрнаступление.

 

            Казаки, пользуясь редкой стрельбой, кинулись в атаку но близ поселка меткой пулей повстанца Летунова был убит полковник. Казаки отступили, открыв огонь из орудия. Одним из снарядов убило повстанца Летунова.

 

            К вечеру к белым примчался нарочный. Одновременно наблюдатель заметил, что по направлению к поселку Давыденовскому идет отряд. Это были партизаны. Поджидая, когда они приблизятся, жуковская группа партизан заметила, что белые начинают свертываться. Жуковский отряд кинулся тогда преследовать белых. Первыми пошли «кавалеристы» - кто с топором, кто с вилами. Вскоре подошел партизанский отряд со стороны Давыденовского. Белые начали бросать винтовки., но это их не спасло, спаслись только те, которые были…

 

Отсутствуют листы со страницами 79-82

            - Приехало пять каких-то офицеров. Пьяные… Требуют выдачи тринадцати комиссаров. Бумаги у них нет. Начальник гарнизона еще давно приказал без его разрешения никого не давать… Начальник тюрьмы и не дает… Начальник караула тоже не соглашается, говорит, - не имею полного права… Мы тебя, говорят, арестуем, начальника тюрьмы-то. А он говорит – воля ваша.

            - А который сейчас час? – спрашиваем.

            - Четвертый.

            До рассвета еще три часа. Караульный начальник все еще не возвращается. Входит в коридор погреться надзиратель Парфенов.

            - Увезли начальника тюрьмы и старшего надзирателя, - сообщает он, - арестовали. Караульный начальник велел никого во двор не допускать. Еще часок-другой бы… Главное, ежели они до рассвета проваландаются – живы будете, не бойтесь!..

            В окнах как будто бы начинает сереть. Или это так кажется напряженному зрению? В коридор возвращается недавно сменившийся надзиратель.

            - Не велят уходить домой, - заявляет он, - следственная комиссия сейчас насчет арестованных решает.

            Далее разговор переходит в полушепот. Напряженный слух с трудом улавливает фамилии товарищей: Таран, Кугаевский… Романов… третья камера… Зонов, Иваненко… расстреляем… заложники…

            Через несколько минут он ушел.

            Да, в окнах начинает сереть… Мы видим, как сменившийся с наружного поста солдат что-то таинственно и внушительно говорит своему товарищу, стоящему на посту в коридоре. Тот слушает и заметно, как поражает его рассказ товарища.

            Как медленно светает! Говорят, что расстреливают большей частью на рассвете… Но Парфенов сказал:

            - Ежели они до рассвета проваландаются – живы будете.

            Слишком длинна зимняя ночь. Напряжение нервов на высшей точке не удерживается и некоторые товарищи полуспят в сидячем положении. Силуэты их тел в предрассветном сумраке кажутся трупами расстрелянных, лежащими у стенки.

            Через полчаса вновь приходит первый надзиратель:

            - Плохое дело. Снова пришли офицеры – 5 человек и требуют выдачи Тарана, Кугаевского, Романова, Зонова, Грушина, Иваненко и других.

            А из второй камеры «телефонят»:

            - Самодуровку обстреливают. Нам все слышно, только не видать ничего: снег больно густой идет.

            Из четвертой:

            - Чуть что – ура и громи дверь, в бога, в богородицу, в крестителя, в дикий мед, акриды мать их!..

            Совсем рассветает… В камере на стене – розовый отсвет. Это восходит солнце, и красные облака отражаются на стене камеры.

            Звонок…

            - Товарищи, будьте готовы!..

            - Кто? Что?

            - Не даваться в руки живыми…

            Тишина.

            Из соседних камер одновременно полугромко «по телефону»:

            - В коридоре собрались все надзиратели, наружные и внутренние, взволнованные стоят на карауле солдаты. Все они прислушиваются к стрельбе, которая нам не слышна.

            - О!.. Залпом!..

            - Да! О, опять.

            - О! пулемет.

            Их отрывочные восклицания ясно долетают до нас. Теперь мы все толпимся у двери.

            - Неужели свобода? – дрожа весь, волнуется и радостно улыбается Касенко и уже… собирает свою постель.

            - Эх, товарищи, не рады мы будем этой свободе: чем е защищать? Первый напор пройдет, а так…

            - Тш-ш… Слышите?

            В невообразимой тишине слышно, как кто-то бежит через двор к тюремному крыльцу, тяжело бухая сапогами по мерзлой земле… Вот уже он на крыльце…

 Дверь со стуком открывается: первая, вторая… Чей-то задыхающийся голос кричит:

            - Бросай оружие!

            - Товарищи! – кричит Зонов. – Будьте готовы! Палачи разоружают караул, чтоб не мешали им… Живыми в руки не даваться!

            Мы похожи на приготовившихся к прыжку тигров… Шестнадцать пар вспыхнувших злобой и ненавистью глаз в волчек. Поленья и кирпичи в руках. В соседней камере «шпана»:

            - Ур-ра-а!.. Тудыть его, во христа мать!... Ура-ра-а!.. Бей!..

            Бух! Бух!... парашей в дверь.

            - Ур-ра-а!

            Треск двери… Во второй камере – взрыв человеческих голосов:

            - А-а-а! О-о-о!.. У-а-а-о-о! Товарищи-и-и! Отпирай!..

            - Товарищи! – наши. Ур-р-ра-а!..

            Весь коридор заполняет людская масса. Возбужденные лица, крики, проклятия, плач…

            - Го-го-го! Товарищи-и! Долой казару!..

            Винтовки, шашки, дробовики, приспособленные косы и… палки, палки, палки, обыкновенные палки из палисадников…

            Надзиратель трясущимися руками не может попасть ключом в замочную скважину. Наконец, отпер, но не может снять замок из пробоя.

            - Товарищи! Не напирай на дверь: замок нельзя выдернуть.

            Тесной кучей вываливаемся в коридор.

            - Ур-ра-а!.. Мученики наши!.. Да здравствует свобода!..

            Толпа на плечах выносит нас во двор…

            На дворе, на снегу лежат пять трупов – это офицеры, требовавшие казни тринадцати большевиков.

            Парфенов неистовствует:

            - Бей, уничтожай их всех, кровопийцев!

            У меня бесцеремонно отнимают винтовку, у кого-то выхваченную мною.

            - Адай, товарищи! Мы сейчас в погоню, а тебе на што она?

            - В погоню? Ну, возьми, пожалуйста.

            Соборный колокол захлебывается набатом. В городе татакают пулеметы. Сквозь густую сетку падающего снега видны точки во весь дух убегающих по долине Тобола казаков. В них стреляют часто, как орехи раскалывают.

            Тюремный двор залит человеческой массой… Лица моих товарищей, посиневшие на морозе после «тепличной жизни», радостны и возбуждены. С набережной улицы несется отряд кавалерии.

            - Казаки!

            - Ур-ра-а! Бей их!..

            - Свои! Свои!.. Не стреляй!..

            Человек 80 кавалеристов с красными ленточками на шапках, с обнаженными шашками в руках. Лица обморожены. Лошади паром исходят.

            - Ур-ра-а, товариши!

            - Ур-ра-а!

            Увлекаемые людским потоком, идем вверх по Большой.

            На перекрестке Большой и Московской лежит с разможенной головой офицер. Через него переступают и идут дальше.

            Навстречу – верховой. В руках – знамя темно-красного цвета с нашитым лозунгом: «Вперед, за свободу».

            - Кавалерия! – за мной.

            - Галопом – марш!

            - Гони их, иродов!

            - Ур-ра-а!..

            Разбрасывая колесами талый снег, проносится шестерка взмыленных лошадей, запряженных в отбитую у казаков повозку с пушкой.

            В подвале реального училища нашли склад «винтовок», оказавшимися деревянными, которыми «вооружались» потешные роты учеников. Моментально расхватали их «для видимости» и пошли за город рассыпаться в цепь.

            Казаки кучками уходили по линии железной дороги.

            В белом снежном поле чернели еще не остывшие трупы.


Глава пятая

 

Красные партизаны в Кустанае

 

            После занятия Кустаная красными партизанами жизнь забила ключом. Население ликовало. Партизан приглашали «покушать и отдохнуть». По улицам гуляли веселые и оживленные группы кустанайцев. Было как в самый большой, торжественный праздник.

 

            Штаб партизан начал организационную работу по созданию армии. В Кустанае к этому времени собралось 25000 партизан. Организацию армии осуществляла тройка: Жиляев, Летунов и Колодко, причем техническим учетом войск ведал И.Л. Тарутов. Партизан разбили на полки, роты и взводы. Назначили командиров.

 

            К населению штаб восставших обратился со следующим приказом:

 

Приказ №1

 

Командующего всеми революционными силами города Кустаная и его уезда.

 

По городу Кустанаю. 5 апреля 1919 года.

 

            Всем жителям города Кустаная предписываем для спасения страждущей революции пойти на помощь революционному войску, свергнувшему иго насилия, грабежа и кровавой расправы. Гарантируем полную неприкосновенность личности и безопасность имущества.

 

            Просим дать лошадей, фураж и принимать расквартированных людей революционного войска.

 

            Имеющих оружие всякого рода просим немедленно сдать в Штаб командующего армией (контора на мельнице Уразаева).

 

            Все доктора и фельдшера должны немедленно прибыть в штаб с имеющимися у них медикаментами и перевязочными средствами.

 

            Имеющим пишущие машины и шапирографы представить в штаб.

 

            Товарищей рабочей типографии просим приступить немедленно к исполнению своих обязанностей, для чего следует прибыть в штаб.

 

            Товарищи солдаты, имеющие на руках оружие, немедленно должны явиться в штаб.

 

            Скрывшимся офицерам гарантируется полная свобода, если они примкнут к революционному войску.

 

            Всем скрывшимся члена военной и гражданской милиции предлагается немедленно явиться в штаб с имеющимися у них на руках оружием.

 

            Лица, скрывающие офицеров, солдат, милиционеров предшествующей власти, будут караться военно-революционным судом.

 

            Командующий войсками Жиляев

 

            Начальник штаба Миляев

 

            Адъютант Летунов

 

            Вечером 5 апреля 1919 года состоялось общее собрание актива красных партизан, на котором был избран Революционный военный совет краснопартизанской армии в следующем составе: Жиляев, Летунов, Миляев, Воробьев, Иноземцев, Кальментьев, Окунев, Колодко, Драпов, Таран, Грушин, Селезнев, Кугаевский, Виенко и Редько.

 

            Тройка в составе Селезнева, Журавлевой и Грушина было поручено организовать ЧК и разбирать дела арестованных белых. Члены этой тройки, только что вышедшие из тюрьмы, снова направились в тюрьму, допросили там арестованных, освободили случайно попавших под арест лиц и распорядились не принимать никого без ордера, подписанного членами тройки.

 

            Штабом в тюрьму посылались только сомнительные преступники, которых подозревали, как агентов белых. Всех офицеров или явных колчаковцев расстреливали на месте.

 

            Много пришлось тройке поработать над водворением в тюрьму выпущенных уголовных – конокрадов и убийц, которые, очутившись на воле, вновь принялись за свое ремесло. Тройка выработала приказ о добровольной явке в тюрьме; этот приказ появился от имени штаба:

 

            Приказ №2

 

Главнокомандующего всеми военно-революционными силами Кустанайского округа

 

            Во время освобождения тюрьмы, при взятии города революционными войсками, по ошибке были выпущены уголовные преступники. Штаб армии предлагает всем уголовным преступникам, воспользовавшихся освобождением, немедленно вернуться в тюрьму.

 

            Все не вернувшиеся добровольно будут преданы революционному суду, как ослушники воли революционного штаба

 

            Командующий войсками Жиляев

 

            Начальник штаба Миляев

 

            Адъютант Летунов

 

6 апреля 1919 года. Город Кустанай

 

            Сейчас содержание этого приказа кажется наивным, но тогда он имел большое значение. Авторитет штаба среди населения был настолько велик, что арестованным ничего не оставалось, как вернуться в тюрьму; в случае неявки они были бы все равно выданы штабу.

 

            Вечером 6 апреля было созвано первое заседание Революционного военного совета. Обсуждался вопрос, что делать дальше. Здесь освобожденные из тюрьмы бывшие работники первого совета впервые услышали программу Жиляева. Вот что он тогда говорил:

 

            «Товарищи! Моя революционная армия с боем вошла в Кустанай. Благодаря ей крестьянство края освобождено от колчаковцев – этих вампиров и паразитов.

 

            Я созвал вас, чтобы обсудить, что мы будем делать дальше. Я знаю, что в нашей среде есть белогвардейцы, им я не нравлюсь, но мои ребята знают, как уничтожить всех врагов. Я думаю, что надо бороться с врагами – колчаковцами во имя страждующей революции и святой борьбы за свободу. Мы поможем большевикам скорей уничтожить буржуев, лишь бы у нас хватило геройства.

 

            Эта речь членами Ревсовета была усвоена по-разному. Одни видели в Жиляеве честолюбивого неумного человека, другие сразу же приняли его за авантюриста, некоторые думали, что Жиляев еще не определил своего мировоззрения.

 

            Но одно было ясно: Жиляев стоял за наступление.

 

            После Жиляева выступали другие члены совета. Большинство рекомендовало отступить на Орск для соединения с красными. Мотивы были такие: при отступлении сохранились люди; отступлению 25-тысячной массы партизан казаки не могли препятствовать, потому что тыл Колчака не был достаточно защищен.

 

            Наступление же было невозможно из-за отсутствия вооружения и наличия у белых хороших прифронтовых гарнизонов в Троицке и Челябинске. Да и время было упущено.

 

            После прений стало ясно, что более выгодно отступление.

 

            Однако, выступил Жиляев:

 

            «Я говорил, что здесь враги-белогвардейцы. Выпущенные наши товарищи оказываются трусами. Но я не допущу отступления. Некоторые из них много читали, переучились. Но мы и без науки взяли Кустанай. Мы будем наступать, а врагов или не желающих положить живот за народ посадим в тюрьму».

 

            Жиляев предложил наступать на Троицк, занять его и идти в Челябинск, прервать чехам путь и зайти в тыл. Однако большинство членов Реввоенсовета было против него. Было постановлено отступать на Орск одной группой, а другую послать наступать на Троицк.

 

            Однако, утром Жиляев отдал приказ: ждать неприятеля в Кустанае, дать отпор и преследовать до Троицка.

 

            На почве споров о наступлении и отступлении начались прения между Жиляевым и членами Реввоенсовета. В дальнейшем они происходили по всяким пустяковым поводам. Жиляев в Реввоенсовете совершенно потерял всякий авторитет  и все члены совета его явно избегали.

 

            Но Жиляев знал, что опору надо искать среди солдат-партизан. Он говорил повстанцев туманные речи, указывал им, что эти «темные силы» есть и в штабе, и что он, Жиляев, надеется на партизан. В заключение он объявил об увеличении пайка и о наградах. Такие речи, конечно, имели свое действие: армия шла за Жиляевым, а не за Реввоенсоветом, который она мало знала.

 

            Вот почему Жиляев так легко отменил распоряжение Реввоенсовета об отступлении на Орск.

 

            Все же члены совета давили на Жиляева, и он был вынужден отправить отряд, около 400 человек, на поселок Семиозерный для очистки пути от белых. Командование отрядом было возложено на бывшего председателя первого совета – Л. Тарана.

Бой за Кустанай

            С утра 8 апреля белые повели наступление. Чтобы решительно и скоро покончить с красными. Колчак снял с фронта самые надежные части: каппелевцев, 11 бузулукский офицерский полк и 2 школы прапорщиков.

            Командовал отрядами известный генерал Сахаров – впоследствии военный министр Колчака.

            Открыв по городу артиллерийский огонь, белые повели наступление на реальное училище, находящееся на окраине города.

            Весь день 8 апреля шел непрерывный бой. К белым все время подходили из Троицка подкрепления.

            В ночь на 9 апреля партизаны получили сведения, что белые концентрируют удар против 4 батальона у нефтяного склада. Партизаны при 30 градусном морозе стали укреплять этот участок: копали окопы, возводили из навозных куч прикрытия. Наступление белых на этот участок было геройски отбито.

            9 апреля с утра бой разгорелся снова.

            До часу дня неприятельские пушки грохотали непрерывно, трещали пулеметы и ружейные залпы. Со стороны партизан выстрелы были очень редки.

            В час дня белые, полагая, что красные не стреляют, потому что испугались, пошли в атаку, но дружной контратакой красных были отброшены обратно в свое расположение. Не ожидая такого сопротивления, белые растерялись, многие побросали оружие.

            После атаки у красных увеличилось вооружение – было взято много винтовок и один пулемет системы «Максим».

            Настроение красных было боевое. Несмотря на явное численное превосходство противника, красные держались стойко.

            Однако, понемногу  белые теснили повстанцев, и к вечеру бой происходил уже на окраинах города. Борьба приняла еще более жестокий характер, в защите города приняло участие все население.

            Интересен один эпизод. Одного офицера, оторвавшегося от своих, безоружная толпа загнала далеко в тыл. Спасаясь от толпы, офицер залез на чердак двухэтажного дома и оттуда открыл пальбу по преследовавшим его повстанцам. Однако, преследователи подбежали вплотную к дому и оказались вне обстрела. Пользуясь тем временем, когда офицер заряжал винтовку, повстанцы высовывались и кричали: «Эй, чертова душа, слезай, все равно придет один с винтовкой, и мы тебя снимем». И действительно, стоило придти одному с оружием, и офицер сдался.

            Революционный подъем захватил и женщин. Они приносили в окопы еду, разносили патроны и даже стреляли по белым.

            К ночи бой немного стих, но к утру началась форменная бойня. Партизаны дрались с ожесточением. Об отступлении никто не думал. В цепях повстанцы лежали таким образом: один с винтовкой и двое с пиками или шашкой. Как только убивали того, кто имел винтовку, его заменяли другие. К белым ежечасно подходили подкрепления. Город обстреливался из трех батарей. Стало ясным, что придется отступать.

            Жиляев весь день ездил по городу, иногда появлялся на позиции, но к вечеру он зашел в штаб и распорядился об отступлении. Быстро был отпечатан на машинке приказ:

Приказ №6

Главнокомандующего всеми военно-революционными войсками Кустанайского уезда.

1.Сосредоточив большие силы, неприятель разрушает город и уничтожает трудовое население. Сопротивление доблестных красных партизанских частей далее невозможно, а потому приказываю отступать.

2.Сборный пункт для отступающих – поселок Ерисковский и Большечураковский. Оттуда приказываю идти на соединение с отрядом Тарана.

3.До окончательного оставления города начальником гарнизона назначаю Кугаевского.

Командующий армией Жиляев

За начальника штаба Кугаевский

            Мало кто этот приказ увидел. Он был расклеен в народном доме и на нескольких столбах. Но он был уже не нужен, ибо партизаны бежали, кто куда мог. Интересно отметить характерное в партизанском движении- решающее влияние первого впечатления от какого-нибудь дела: разбили партизаны казаков под поселком Жуковским, орлами налетели они на Кустанай и, несмотря на сильное сопротивление, взяли город. Попало партизанам при первой стычке с белыми, - и все чувствовали, что придется бежать, хотя можно было еще долго держаться.

            В штабе партизан с начала боя было тихо. К концу первого дня Жиляев ушел из штаба, оставив заместителем Селезнева. Всего в штабе было около 15 человек, в том числе члены Реввоенсовета: Селезнев, Зонов, Кугаевский, Грушин и секретарь штаба Самсонов.

            Ночью в штаб очень часто сообщали о положении на фронте. Утром отовсюду просили помощи, но у штаба ничего не было. Вскоре телефон перестал работать.

            Часа в четыре в штаб забежал Жиляев и распорядился напечатать приказ об отступлении. Когда приказ был готов, Жиляев подписал 5-6 бумаг и ушел, оставив вместо себя Кугаевского. К вечеру белые заняли площадь и стали обстреливать помещение штаба. Сопротивление было бесполезно. Члены штаба черным ходом ушли на безопасную улицу, сели на лошадей и уехали в поселок Затобольский, а оттуда – в поселок Ерисковский, куда уже успел ускакать Жиляев.

            По дороге в Ерисковку бежали повстанцы, голодные и озлобленные неудачей.


Глава шестая

 

Белые в Кустанае

 

            10 апреля в 8 часов вечера Кустанай был занят белыми. Началась расправа с «большевиками». В первый момент расстреливались все мужчины, появившиеся на улице. Затем начались налеты на квартиры жителей. Отцов семей расстреливали на глазах семьи, публично насиловали женщин, партизан вешали на воротах, убивали прикладами. На улицах валялись трупы, и никто их не убирал. Волосы вставали дыбом от виденного. Были случаи внезапного поседения.

 

            В Кустанае стоял Башкирский полк. В восстании он не принимал участия, но так как башкирам-солдатам в дни восстания выдавался продтотделом хороший паек, то они симпатизировали Жиляеву и запомнили его фамилию: «енерал Жиляй». Видя, что партизаны имеют в петлицах тулупа или на шапке красные банты, башкиры в знак солидарности и себя украсили красными бантами. Когда белые заняли город, башкиры не сняли банты, и этого было достаточно, чтобы их расстреляли. О расстреле башкир рассказывают очевидцы:

 

            На вокзал к поручику приводят группу человек в 200 башкир.

 

            - Кто твой начальник? Орет на ближайшего башкира офицер.

 

            - Енерал Жиляй» - отвечают за него все приведенные башкиры.

 

            - Расстрелять эту сволочь! – отдает приказ офицер.

 

            Башкир отводили к откосу и расстреливали из пулемета. С захваченными повстанцами расправлялись на месте, их или вешали, или расстреливали. Целых пять дней продолжались расстрелы. В городе было объявлено осадное положение, которое не было снято даже в дни пасхи.

 

            Праздничные дни белые регулировали следующим приказом.

 

            Приказ №9

 

По гарнизону города Кустаная и всему гражданскому населению Кустанайского края.

 

            Город Кустанай. 12 апреля 1919 года.

 

            Объявляю во всеобщее сведение, что в предпасхальные дни мною установлен следующий порядок богослужения: в четверг – стояние с 6 часов до 10 часов вечера; в пятницу – вынос плащанины с 1 до 5 часов дня; в субботу – погребенье с 3 до 6 утра и литургия с 11 часов дня; а под первый день пасхи с 11 часов ночи. Прикладываться к плащанине вменяю в богослужебные часы. Хождение прихожан в ночное время из одного прихода в другой по военным обстоятельствам категорически воспрещаю.

 

            В означенное время коменданту города, начальнику уездной и участковых милиций озаботиться назначением усиленных нарядов и восстановлением новых постов для наблюдения за порядком и своевременного предотвращения могущих быть на политической почве недоразумений, связанных с переживаемым городом моментом. Обнаруженных в какой либо стачке, пропаганде, шпионаже и агитаторстве против существующей Российской власти – на месте без суда и следствия предавать смерти.

 

            Начальник гарнизона подполковник Томашевский

 

            Старший адъютант подпоручик Шевченко

 

 

 

Карательные отряды

 

            Зверски покончив с красными партизанами в Кустанае, военное командование белых забило тревогу перед высшими властями об опасности, угрожающей Кустанаю со стороны партизанских отрядов, ушедших из города в поселки.

 

            13 апреля 1919 года военный начальник Кутсаная Коваленко телеграфировал в Троицк и Уфу:

 

            «Пятого апреля утром неожиданно был занят город Кустанай большевистской бандой и восставшим местным преступным элементом, к которому присоединились многие жители города Кустаная. Пришлось под обстрелом банды и из домов жителей нагружать и вывозить управление военноначальника. По дороге от управления по городу отбито четыре подводы с канцелярией. Оставшееся, как неуспевшее быть погруженным из управления, разграблено и уничтожено.

 

            Имущества местной команды и сборного пункта разграблено. Вся переписка уничтожена бандой. Прошу зависящих распоряжений».

 

            Начальник гарнизона подполковник Томашевский требовал самых крутых и решительных мер против уцелевших отрядов красных партизан. 25 апреля в Троицк и Оренбург им была дана телеграмма:

 

            «Из поселков Кустанайского уезда поступают на мое имя заявления о скрывшихся большевистских шайках. Необходимо переловить негодяев немедленно. Не располагая свободными силами воинских частей гарнизона, срочно прошу выслать сотни две конных для переброски их группами в поселки для поимки мятежников. Для полной ликвидации восстания и в предупреждение в будущем вспышек, необходимо действовать быстро и без замедления».

 

            Высшее командование белых удовлетворило ходатайство подполковника Томашевского. Карательные отряды были посланы по поселкам бывшего Кустанайского округа. Поднялась новая волна необузданного белого террора.

 

            Неописуемые зверства чинили белые в поселке Озерном. Через несколько дней после взятия Кустаная генералом Сахаровым белые решили часть пленных партиями направить в Озерный, расположенный в 35 верстах от Кустаная.

 

            Как только пленные были доставлены в Озерный, капитан Иньков подготовил все офицерство и солдат-добровольцев местного гарнизона к расстрелу партизан.

 

            Первую партию в 150 человек пленных партизан повел на расстрел штабс-капитан Киряков; вторую – штабс-капитан Алексей Ясаков. В расстреле принимали участие офицеры: Синдеев, Котельников, Спиридонов, Михайлов, Котунов. После расстрела офицеры добивали раненых прикладами.

 

            Синдеев переворачивал трупы убитых, раненых и оставшихся в живых достреливал в упор. Котельников стрелял из нагана и, израсходовав все патроны, добивал раненых рукояткой нагана.

 

            Возвратясь на квартиру, Котельников был в крови, как мясник, и хвастался, что раненых добивал рукояткой нагана. Синдеев при этом добавлял:

 

            - Мне, как социалисту, тоже пришлось заниматься этим грязным делом.

 

            Эти факты подтвердились впоследствии, когда Синдеев и компания были пойманы ГПУ и судились в Кустанае.

 

            То, что происходило в Озерном, было и в большинстве поселков Кустанайского округа. Метод белых был прост: расстрелы, порка, поджог домов, изнасилование женщин и грабеж. Озверевшие офицеры жестоко мстили крестьянам-партизанам, поднявшим руку на белых.

Глава седьмая

Партизаны продолжают действовать

            Отряд Тарана, ушедший из Кустаная за день до прихода белых, занял ряд поселков и увеличился до 600 человек. Ему удалось разоружить Семиозерскую милицию и убить ее начальника, капитана Этингена. Без трудов путь на Тургай был очищен, и отряд остановился в поселке Чолоксае. Через несколько дней туда же прибыл Жиляев с остатками партизан в числе 1000 человек. Снова началась организация и пополнение сил. Через некоторое время повстанцы оправились и были готовы снова идти на белых. Отдельные отряды разведчиков партизан разъезжали по поселкам и вербовали добровольцев в отряд Жиляева.

            По уезду и в Кустанае распространились слухи о возможном возвращении жиляевцев в Кустанай. Слухи настолько сильно распространились, что белое командование сочло необходимым издать специальный приказ:

Приказ №16

Гарнизону города Кустаная и всему гражданскому населению Кустанайского округа

22 апреля 1919 года, город Кустанай.

1.За последние дни в городе циркулируют самые разноречивые и ложно-панические слухи о противнике, который, якобы, собравшимися силами из уезда ведет наступление на город Кустанай. Темные и зачастую интеллигентные массы придают этим слухам особое значение, стараясь так или иначе оставить город или же заранее отправить из последнего свои семейства. Подобные ложные слухи несомненно распространяются низами общества, сторонниками большевиков, Жиляева и К., стремящимися всеми мерами в предсмертной агонии подорвать доверие к существующей законной Российской власти во главе Верховного правителя. Я со своей стороны, как начальник города и уполномоченный по охране благополучия всего Кустанайского края, предупреждаю граждан, что никакой опасности городу и уезду не грозит в данное время. Большевистские банды во главе со своими хулиганам, Жиляевым и К., наголову разбиты и после короткого ограбления добрых граждан города, сломя голову, в панике бегут, стараясь скрыться в глуби киргизских степей. О возвращении их не может быть и речи.

            Здесь с ними все покончено. Из числа оставшихся, не успевших бежать, многие уже позорно нашли себе место на виселице или сражены пулями. Карательные отряды, высланные мною по всему уезду, беспощадно преследуют Жиляевскую банду, расправляясь с ними самыми суровыми и крутыми мерами.

            В самом скором времени все большевистские банды не только здесь, но и по всей Российской территории будут сметены с лица земли без всякой пощады. Большевики бегут везде, оставляя Самару и весь Приуральский край.

            Жителям всех классов населения для блага родины вменяю в неуклонную обязанность выдать всех скрывающихся красных армейцев, бандитов, грабителей и арестантов, выпущенных Жиляевым их тюрьмы. Выдать всех лиц, хотя бы косвенно причастных к партии большевиков, а также и тех, кто до сего времени хранил у себя всякого рода огнестрельное  оружие и награбленное казенное добро.

            Добрые граждане России пусть поймут, что от этого будет состоять благополучие нашего дорогого отечества.

            Напоминая жителям о полном благополучии города и уезда, предупреждаю, что виновные в распространении ложных и панических слухов, как отступники и сторонники большевистских банд, без суда и следствия будут расстреливаться и публично повешены для пресечения всякого рода зла.

2.Я лично убедился, что в восстании большевистских банд в городе Кустанае и поселков его уезда принимали фактическое участие не только мужчины, но и женщины, позволяя себе производить стрельбу из-за углов, окон, крыш и чердаков по нашим доблестным защитникам родины. До сего времени эти преступницы в меньшей степени оставались в стороне, не получив должного возмездия за предательство по отношению к родине. Считаю совершенно неприменимым и слишком почетным расстреляние и повешение такого рода преступниц, а почему предупреждаю, что в отношении означенных лиц будут применяться мною исключительно розги вплоть до засечения виновных. Более чем уверен, что это домашнее средство произведет надлежащее воздействие на эту слабоумную среду, которая по праву своего назначения исключительно займется горшками, кухней и воспитанием детей будущего, более лучшего поколения, а не политикой, абсолютно чуждой ее пониманию.

3.Начальнику уездной милиции распространить настоящий мой приказ среди всего населения города. Начальствующим и должностным лицам принять решительные меры к оповещению поселка и исполнению приказа. Коменданту города – наблюсти за исполнением приказа и виновных немедленно привлечь к ответственности по указанной мной выше мере наказания.

            Подлинный подписал начальник гарнизона полковник Томашевский

            С подлинным верно: старший адъютант подпоручик Шевченко

            Впоследствии автор этого знаменитого, не требующего никаких комментариев приказа попался в Актюбинске в плен к красным и был расстрелян.

            Соединившись, отряды Жиляева и Тарана пробыли в Чолоксае несколько дней.

            15 апреля 1919 года был созван общий митинг. Обсуждался вопрос: куда отрядам держать путь. Таран предлагал идти на Тургай, где была советская власть, и через Тургай пробраться на Туркестанский фронт для соединения с Красной Армией. Жиляев насаивал на возвращение в пределы  Кустаная, чтобы снова начать наступление на белых. Большинством голосов было решено двинуться на Тургай.

            Поздно вечером 16 апреля, в темноте, отряды двинулись в путь. Впереди шел отряд Тарана. Шли долиной по направлению к озеру Аксуат. Уже начался разлив весенних вод. Пехота промокла и продрогла. В 15 километрах от Чолоксая остановились для переправы через небольшой ручей.

            Когда началась переправа, Жиляев с отрядом повернул обратно в Чолоксай. Верховой сообщил об этом Тарану, который остановил движение своего отряда и поехал к Жиляеву. Когда Таран подъехал к отряду, Жиляев, сидя на задней подводе с пулеметом, крикнул: «Не подъезжай – стрелять буду».

            - В чем дело? – спросил Жиляева Таран.

            - Вы хотите меня расстрелять и взять командование в свои руки, - ответил Жиляев, - не подъезжайте, стрелять буду.

            Сколько ни пытался Таран убедить Жиляева, что его рассуждения ни на чем не основаны, что не время между собой устраивать скандалы, что раздорами командиров можно только погубить людей, - убеждения не помогли.

            Таран вернулся к отряду и созвал штаб для обсуждения вопроса, как лучше поступить.

            Отряд Тарана решил двигаться вперед. Иного выхода не было, так как через день-два ожидался разлив весенних вод. Вести же борьбу в пределах Кустанайского уезда, в глубоком тылу врага, без оружия мало бесцельно, а соединение с Красной армией гарантировало сохранение людей и боеспособность их в рядах Красной армии. Было ясно, что Жиляев также вынужден будет вернуться в Тургай. Так потом и случилось.


Отряд Тарана

 

            Отряд Тарана, оставленный Жиляевым без продовольствия, испытывал в первые дни тяжелые лишения. Двигаясь медленно вперед на соединение с Красной армией, он сталкивался с белой военной милицией и карательными отрядами. Голодным красным партизанам приходилось прокладывать себе путь к Тургаю оружием. Отряд насчитывал после раскола с Жиляевым около 400 человек, из них 3 взвода кавалерии – 140 человек.

 

            Порядок в отряде был образцовый, близкий к порядку в Красной армии. Были организованы разные комиссии, которые вели культурно-просветительную работу, создана редакция походной стенной газеты, работал литературный кружок.

 

            Среди населения велась агитационная работа. Члены Реввоенсовета выступали в поселках с докладами на разные темы. Иногда выпускались отпечатанные на пишущей машинке воззвания. Вот текст воззвания, которое удалось сохранить.

 

            «Товарищи крестьяне!

 

            Власть военщины пала под натиском крестьянства.

 

            Крестьянство не выдержало насилия колчаковщины и сказало «Долой наемников буржуазии!»

 

            Все восстают против власти ненавистного Омского правительства и изгоняют из городов, сел и аулов ненавистных представителей этой власти, успевших достаточно зарекомендовать себя насилием.

 

            Куда бы ни приходил вверенный мне отряд, он везде встречает поддержку местного населения, которое охотно дает отряду все необходимое.

 

            Отряд командирован командующим всеми революционными силами города Кустаная для изгнания насильников с территории Кустанайского уезда, соединения с другими революционными отрядами и будет биться за правое дело, биться за спасение революционеров.

 

            Все, кому дорога революция, кому дороги интересы трудового народа, должны немедленно смело вставать в ряды вверенного мне отряда, вместе сражаться против власти контрреволюционеров.

 

            Контрреволюция не спит, еще пытается противиться новой рабоче-крестьянской власти и во имя капитала старается удержаться.          Если вы добровольно не поступите в революционный отряд, то контрреволюционная власть насильно мобилизует вас, и вы тогда будете лишены возможности помочь общему делу народа.

 

            Начальник Кустанайского революционного отряда Таран».

 

            Когда партизаны шли по степи, агитировать было некого: приходилось думать о том, чтобы не погибнуть от голода.

 

            В Наурзюме отряду удалось захватить около пяти тысяч метров мануфактуры, муки, чаю, сахару, табаку, обуви. Отбив у белых станцию Наурзюм, отряд Тарана обзавелся транспортом: бричками, ходками и т.д. Кроме того, было захвачено несколько голов скота и различное оружие: наганы, браунинги, винтовки, дробовики. Отдохнув, отряд двинулся на верблюдах к Тургаю.

 

            Тем временем в Тургае произошли события, о которых не знали ни Таран, ни партизаны: алаш-ордынцы организовали в Тургае антисоветский переворот.

 

            Националистическая партия «Алаш-Орда» организовалась еще до Февральской революции. В не входили крупные баи и часть либеральной буржуазной интеллигенции.

 

            Октябрьскую революцию эта партия встретила в штыки.

 

            Вожди партии Алаш тесно связались в 1917-1918 годах с Дутовым и сосредоточили свое внимание на руководстве борьбой против советской власти. Отрядам Дутова оказывалось гостеприимство, вербовались «национальные» отряды джигитов (кавалерийские части) для набегов на соседние советские города.           В мае 1918 года готовился набег на советский Кустанай. Заговоры и набеги обычно подготовлялись в аулах крупных баев. В самом городе, после разгрома красногвардейскими отрядами дутовских налетчиков, в марте 1918 года прочно укрепилась власть советов. Тургайский совет располагал небольшим красногвардейским гарнизоном, который не без успеха вылавливал в аулах джигитов партии Алаш. Борьбой с партией Алаш руководил Джангильдин.

 

            Алаш-ордынцы вели наступление на Тургайский совет с исключительным коварством. В уезде власть фактически находилась в их руках, но они рисковали потерять ее сейчас же, как только городской совет усилят беднотой Красную гвардию. Чтобы гарантировать себе боевую опору, алаш-ордынцы под видом «охраны порядка» решили создать земскую милицию. Было сочинено и разослано по волостям соответствующее воззвание о приме в милицию молодежи.

 

            На воззвание откликнулись в первую очередь байские аулы: оттуда посылались деньги на содержание «национальной милиции», приходили добровольцы. В большинстве это были богатые молодые люди, лихие наездники.     

 

            Алаш-ордынцы предъявили Тургайской городской думе ультиматум: расквартировать милицию и обеспечить ее довольствием. Думцы повели с совдепом переговоры. Совдеп потребовал немедленного роспуска милиции и пригрозил арестом всех вожаков партии Алаш, находившихся в Тургае. Угроза возымела своей действие: дума отказала в помещении на довольствие, и, алаш-ордынцы не решились отстаивать ультиматум. «Национальная милиция» осталась в аулах.

 

            В декабре 1918 года алаш-ордынцы, с целью захвата Джанглильдина в плен, осадили зимовку, где он остановился с частью советского отряда, но получили отпор. Отбившись о преследования алаш-ордынских банд, Джангильдин пробрался в Иргиз. Оттуда, соединившись с отрядом военкома и Киселева, снова направился к Тургаю. Отряды алаш-орды уклонились на этот раз от боя и скрылись в пределах Кустанайского уезда. Товарищ Джангильдин, по согласованию с совдепом послал к командирам алаш-ордынского отряда парламентеров и потребовал разоружения, гарантируя всем участникам отряда жизнь в случае добровольной сдачи оружия.

 

            Алашинцы, получив это послание, переехали в Сарыкопинскую волость Тургайского уезда, откуда и выслали в Тургай для переговоров делегатов.

 

            В качестве делегатов приехали: Байтурсынов Ахмет, Кардибаев Сейдазыл и М. Дулатов. К моменту приезда делегации Джангильдин был уже в Актюбинске. Переговоры происходили по телеграфу. Посредником для переговоров был тургайский военком Иманов. В результате переговоров отряду алаш-ордынцев было разрешено вступить в Тургай с условием полного прекращения борьбы с советской властью и подчинения военкому Иманову.

 

            Алаш-ордынский отряд вступил в Тургай в марте 1919 года. По телеграфному приказу Джангильдина отряд алаш-ордынцев должен был слиться с партизанским отрядом военкома Иманова, помощником которого назначался К. Токтабаев. Первым командиром соединенного отряда назначался турок Хидеях (у алаш-ордынцев он был военным инструктором), вторым командиром – Касымов Музафар, военруком – офицер Денисов Валериан и завхозом алаш-ордынец А.Кенжин.

 

            Алаш-ордынцы, основавшись в Тургае, с первых же дней стали игнорировать руководство военкома Иманова и организовали отдельный военный совет в составе: Испулова, Алмасова Омара, Дулатова, А.Кенжина, Т.Шоканова, А.Касымова, А.Каратлеуова, О.Джанибекова и Тактабаева.

 

            Алаш-ордынский военный совет, ведя подпольно мобилизацию контрреволюционных сил, готовил свержение советской власти в Тургае.

 

            В конце апреля 1919 года от военно-революционного комитета станции Челкар был получен приказ: эвакуироваться из Тургая всем отрядам и прибыть в Челкар. Военком Иманов отдал командирам распоряжение об эвакуации отрядов и военного снаряжения. Милиции также было приказано последовать в Челкар.

 

            Алаш-ордынцы на словах заявили, что они беспрекословно выполнят приказ военно-революционного комитета, однако, ночью они созвали свой военный совет, на котором решили не покидать Тургай и обезоружить партизан – сторонников советской власти.

 

            Военком Иманов, не подозревая о заговоре алаш-ордынцев, продолжал спокойно ожидать от командиров доклад о ходе эвакуации. Приближался полдень назначенного дня эвакуации, эвакуация не начиналась. Обманутый военком не подозревал, что из Тургая алаш-ордынцами уже выслана разведка для проверки слухов о приближении к городу партизанского отряда Тарана, который в это время уже подходил к Тургаю.      

 

Командир алаш-ордынской разведки, высланный навстречу Тарана, заявил, что вооруженный отряд партизан не имеет права вступить в город без предварительного согласия военного комиссара Тургая и предложил выслать парламентеров. В качестве парламентеров в Тургай поехали Таран, Иноземцев, Романов и Свиридов. Вместе с парламентерами уехала и разведка, высланная алаш-ордынцами. Партизаны остались в ожидании переговоров, но многих мучало смутное предчувствие несчастья.

 

            На пути к Тургаю партизаны узнали от встречных киргизов, что Алаш-Ордан готовится к захвату Тургая, что с этой целью туда введены военные отряды под командой турецкого офицера. Рассказы случайных встречных не могли не тревожить партизан. Поэтому отдельные товарищи, предупреждая Тарана о возможной ловушке, настаивали, чтобы он не ездил в качестве парламентера, оставался на посту командира отряда и послал вместо себя другое лицо. Но Таран, будучи знаком с Джангильдиным, решил ехать сам и вести переговоры лично.

 

            Военный комиссар Тургая Иманов вел переговоры с парламентерами. В это время мимо его квартиры промчались всадники с криками «Алаш». Послышались беспорядочные выстрелы. Военком Иманов, прекратил переговоры, попросил парламентеров разойтись по квартирам и ожидать вызова. Парламентеры ушли. Через полчаса после их ухода квартира военкома Иманова подверглась осаде. Охраняемые квартиру казахи-партизаны мужественно защищали военкома, стреляя по нападавшим.

 

            Перед закатом солнца к воротам осажденного двора подъехал Токтабаев и заявил, что он послан для переговоров от штаба алаш-ордынцев.

 

            Военком Иманов хорошо знал Токтабаева. Сын Токтабаева – Карым был помощником (заместителем) Иманова по военкомау, и Иманов не подозревал, что Карым Токтабаев предал советскую власть и стал слугою контрреволюционеров. Доверившись Токтабаеву, Иманов поехал вместе с парламентерами в штаб алаш-ордынцев, где его тотчас же и арестовали.

 

            Переворот был совершен. Начались аресты и расстрелы. Первым расстреляли военкома Иманова. Из парламентеров отряда Тарана алаш-ордынцам удалось арестовать только Тарана и Иноземцева, остальные успели скрыться. На расстреле Тарана и Иноземцева особенно настаивал учитель Омар Алмасов, знавший Тарана по Кустанаю, где Алмасову, как активному контрреволюционеру, угрожал арест и суд ревтрибунала.

 

            Покончив с руководителями городского совдепа, алаш-ордынцы решили разоружить Тарановский отряд. Организовав сводный отряд в 300 человек кавалеристов, они выслали их навстречу отряду Тарана.

 

            Партизаны Тарановского отряда, ничего не зная о судьбе своих парламентеров, шли к Тургаю, уверенные в существовании там советской власти. Не доходя верст 20 до Тургая, партизаны встретили ала-ордынцев. Встал вопрос: драться или вести переговоры? Решили вести переговоры, которые происходили 2 дня. Алаш-ордынцы уверяли, что на основании распоряжения СНК РСФСР все отряды, переходящие с территории белых на советскую территорию, обязаны сдать оружие. Партизаны согласились.

 

            Решение партизан было обосновано еще тем, что алаш-ордынцы показали начальнику Тарановского отряда поддельный документ, подписанный якобы Джангильдиным (военруком Степкрая). Отряд, ничего не подозревая, сдал оружие и тотчас был арестован.

 

            Арестовав отряд, алаш-ордынцы хотели выдать повстанцев белым и повели их под конвоем в город Актюбинск. Но эту подлость им помешало осуществить наступление Жиляева на Тургай. Алашордынцам пришлось бежать на Тургай – выручать своих правителей.

 

            Обезоруженный партизанский отряд, дойдя до первого русского поселка Кен, разбрелся по разным направлениям.

Отряд Жиляева

            Отряд Жиляева, отделившись от отряда Тарана, пошел на поселок Боровое, где пробыл несколько дней. Никакой политической целесообразностью этот поход не оправдывался.

            Как только контрразведка белых добыла сведения о малочисленности, а в особенности о плохом вооружении жиляевского отряда, в Боровое были отправлены белые части.

            Отряду Жиляева грозила неминуемая гибель. Это стали сознавать рядовые партизаны. Между тем сам Жиляев не придавал значения назревающей опасности. Он вел себя, как зазнавшийся генерал: носил через плечо широкую голубую ленту, на руках – золотые кольца. Его жена Луша, имевшая на мужа исключительное влияние, появлялась в штабе, сверкая золотом.

            Опирался Жиляев на узкий круг преданных ему людей. Эти люди, как впоследствии выяснилось, были предателями пролетарской революции. Вот характерное письмо нового начальника штаба Жиляевского отряда Долганова:

            «Карательному отряду Сибирского правительства.

            По полученным мною сведениям мне стало известно, что вами захвачена в плена моя семья, каковая, по всей вероятности получит нежелательные последствия.

            Почему прошу сейчас же семейство, задержанное вами, освободить, так арестованными нашей разведкой два человека в Введенском, прибывшие из станицы Усть-Уйской, подлежащие расстрелу, мною отстаивались и благодаря мне остались дивы и выпущены из-под ареста, что могут подтвердить даже сами бывшие арестованные, и даже вообще я всегда и всюду отстаиваю интересы мирных жителей и прошу обратить внимание».

            В письме Долганова речь идет о белогвардейском заготовщике хлеба Маркове и введенском сельском писаре, который написал в Усть-Уйскую станицу сообщение о численности партизанского отряда, то есть о предателе.

            Совершенно иначе относился Жиляев к партизанам, которые критиковали его поступки.

            - Жиляев хотел меня обезоружить, - пишет в своих воспоминаниях партизан Кононцев, - но я сказал, что я член подпольной организации, а потому я имею право носить оружие, и что его, Жиляева, первый раз вижу. Я знаю Летунова, добавил я, а вас не признаю.

            На это Жиляев ответил: «С вами после посчитаюсь. Узнаешь потом, кто выше и сильней».

            В партизанских рядах шел глубокий ропот. Роптали на действия Жиляева, который решил оперировать в пределах Боровского района. Отряд же состоял из крестьян соседних поселков. Отдельные партизаны потянулись к своим семьям. Были получены сведения, что из Кустаная на Боровое послан белыми отряд в 400 человек, в котором находились мобилизованные под Кустанаем крестьяне. Со стороны Усть-Уйской станицы и других станиц двигались казачьи отряды. Боровому грозило окружение.

            Сознательная часть партизан категорически потребовала вывода из Борового на соединение с отрядом Тарана в Тургае. Этого требовали пользующиеся большим авторитетом среди партизан Р.Окунев и К.Селютин. Жиляев вынужден был уступить, и отряд в беспорядке покинул Боровое. Обоза почти не захватили.

            В поселке Сосна, в 13 километрах от Борового, пришлось мобилизовать у крестьян тяговую силу и транспорт. Партизаны снова стали возмущаться действиями Жиляева, не сумевшего вывезти из Борового обоз. Жена Жиляева избивала возмущавшихся плетью, приговаривая: «Вы никакого права не иметь ругать моего Андрюшу». Партизаны пригрозили Луше оружием, а Жиляев сам укротил рассвирепевшую жену. Отряд пошел по направлению к Чолоксаю.

            До Чолоксая дошли благополучно. Почти в каждом поселке отряд встречал радушный прием. Карательные отряды белых, грабя население, вылавливали, главным образом, партизан-одиночек и не всегда вступали в бой с такими численно значительными отрядами, каким был Жиляевский (600 человек).

            К этому времени относится упадок дисциплины и начало разложения среди белых войск.

            Лучшим свидетельством является

Приказ №23

Начальника гарнизона и уполномоченного по охране общественного порядка и спокойствия

Город Кустанай 11 мая 1919 года

            Мною замечено, что солдаты при встречах с офицерами не оказывают последним предпочтения в приветствии, то есть не отдают чести.

            На основании предоставленных мне прав, заявляю, что за не отдание чести буду пороть.

            Начальник гарнизона подполковник Томашевский

            Адъютант подпоручик Шевченко

            После этого глупого приказа отдание чести, конечно, не привилось. Однако, участились случаи неповиновения солдат, начались побеги домой и т.д. Тюрьмы стали пополняться новыми «жителями» - солдатами.

            Между тем у партизан дисциплина была крепкая. Выковывалась она в боях, в братской солидарности, в борьбе за советскую власть.

            Воинский устав в отряде Жиляева вырабатывали все активные партизаны, начиная от рядового до батальонного командира включительно. Потом устав был проработан на заседании военного совета,  совместно с военно-революционным трибуналом, и опубликован по отряду в форме приказа №7. Приводим его целиком.

Приказ №7

Командующего всеми военно-революционными войсками Кустанайского уезда

Согласно совместного заседания Военно-революционного трибунала с Военным советом, выработанный проект устава о наказаниях для применения за проступки в армии утверждается. Почему приказываю всем командирам батальонов, начальникам и старшим разных отрядов немедленно объявить солдатам нижепоименованные пункты устава, а именно:

1.За неисполнение приказаний – нарядов не в очередь свыше 8.

2.За появление в нетрезвом виде – выговор перед товарищами и наряды не в очередь не свыше 8.

3.За расхищение товарищеского имущества – выговор перед товарищами.

4.За утрату оружия намеренную – вплоть до расстрела.

5.За самовольные обыски и присвоение чужих вещей – выговор и по количеству стоимости присвоенного – караться вплоть до расстрела.

6.За драку и грубое отношение к жителям, начальствующим лицам и к своим товарищам – лишение третьей части месячного пайка и строгому аресту не свыше 5 суток.

7.За денежную картежную игру – лишение половины месячного жалованья и строгому аресту не свыше 5 суток.

8.За жестокое отношение и плохой уход за лошадьми – наряды не в очередь не свыше 5 суток.

9.За растрату продовольствия, фуража и денег – вычет стоимости растраченного, смещение на низшую должность, выговор перед товарищами.

10.За шпионаж – смертная казнь.

11.За дезорганизацию – смертная казнь.

12.За самовольное оставление позиции во время боя – смертная казнь.

13.За оставление революционного поста – смертная казнь.

14.За насилие женщин – смертная казнь.

15.За грабеж и убийство – смертная казнь.

            Вышеупомянутые пункты вводятся в исполнение со дня объявления устава. Лица, замеченные, пойманные на месте преступления или заподозренные в преступлениях, упомянутых в уставе приказа, немедленно, то есть на месте должны быть первоначально обезоружены, обысканы и арестованы и при особом рапорте командира с обвинением под конвоем непосредственно препровождаться в Военно-революционнный трибунал, если только преступление будет совершено во время дня, а в ночное время преступник должен охраняться конвоем до утра. Командирам батальонов и отрядов лично следить за твердостью исполнения солдатам настоящего приказа. В случае упущения какого-либо малейшего поступка нежелающий донести об этом Трибуналу будет караться самым строжайшим наказанием по законам военного времени.

            Подлинный подписал Главнокомандующий войсками Жиляев. С подлинным верно начальник штаба.

1919 года, апреля 26 дня.

            Несмотря на недовольство Жиляевым, который своим действиями и поступками подрывал свой авторитет и дисциплину, партизаны соблюдали «устав» безоговорочно.

            В Тургае алаш-ордынцы не ожидали появления Жиляевского отряда. Покончив с большевистскими комиссарами и членами совета – большевиками, они созвали 1 мая 1919 года уездный съезд волостных земских управ. Съехались баи, местные деятели партии Алаш.

            В день открытия съезда были получены сведения о приближении к Тургаю большого отряда партизан. Съезд немедленно закрыли и выслали разведывательный отряд под командой Омара Алмасова.

            Вернувшись из разведки, Алмасов рассказал, что отряд красных партизан, численностью до 600 человек, движется на Тургай с целью его захвата. При докладе штабу алаш-ордынцев Омар Алмасов высказал опасение, что среди солдат военкома Иманова, наблюдается глухое недовольство, которое может вылиться в открытый бунт.

            Военный совет алаш-ордынцев, выслушав доклад начальника разведки Алмасова, распорядился часть войск, и военное снаряжение эвакуировать за реку Тургай, а в городе оставить заслон из милиции.

            Уже приближаясь к Тургаю, партизаны Жиляевского отряда узнали, что там нет советской власти и, следовательно, бой под городом неизбежен. Знали партизаны и о том, что алаш-ордынцы имеют в городе 500 вооруженных человек и пулеметы.

            Путь по Тургайскому тракту был очень трудным. Партизаны шли полуголодные, изредка подкрепляя силы корешками или так называемой дикой морковью. Особенно тяжело было передвигаться без воды. Вдали иногда показывались блестевшие поверхностью озера, но когда подходили к ним, оказывалось, что это блестела соль; иногда это был просто степной мираж.

            В 10 километрах от Тургая алаш-ордынцы обстреляли разведку партизан. После этого отряд Жиляева развернулся в цепь и повел наступление. Начался бой, который продолжался с утра до заката солнца. У партизан появилась неуверенность в удачном исходе боя. Неуверенность эта возникла после того, как у себя в тылу партизаны заметили кавалеристов. Отступать было некуда. Положение создалось тяжелое. Решили, однако, драться и не сдаваться.

            Партизаны выделили из боевой цепи дозор и послали его узнать, что за конница появилась в тылу. Оказалось, что это обозная команда распрягла коней и демонстрирует перед алаш-ордынцами силу кавалерии. Демонстрация возымела действие: в рядах противника началось замешательство.

            Перед самым закатом солнца был отдан приказ перейти в решительное наступление. Дружная, одновременная по всему фронту атака партизан сопровождалась сильным пулеметным огнем. Противник был сломлен, и партизаны заняли город.

            Утром выяснилось, что во время боя кучка «партизан» - шкурников бежала, захватив с собою больше 25000 рублей из кассы отряда. Во главе шкурников был некто Метелев – друг Жиляева.

            В Тургае отряд Жиляева подкрепился, подытожил доставшиеся трофеи и на следующий день ушел на Иргиз. Попытки отыскать Тарана, Иноземцева в Тургае не увенчались успехом. Получили только подробности вероломного обмана при разоружении тарановцев. Изуродованный труп Тарана нашли по дороге в Иргиз.

            Похоронив с честью боевого командира и товарища по борьбе за советскую власть, отряд Жиляева направился к Иргизу, где была советская власть.

            Побег с боевого участка и во время боя Метелева и других товарищей Жиляева с деньгами, принадлежащими отряду, дал повод к различного рода предположениям. Многие партизаны подозревали, что Метелев бежал с ведома Жиляева, по предварительному сговору с ним. Поводом к подозрению послужило то, что Жиляев уверял, что Метелев погиб в бою, между тем как трупа его нигде не нашли.

            Вспоминались также все предыдущие действия и поступки Жиляева. В Кустанае он вместе с женой производил у буржуев реквизицию золота и других драгоценностей, но не сдал ни одного грамма в партизанскую кассу.

            Несколько человек партизан, осмелившихся уличить командующего в шкурничестве и мелочном тщеславии, погибли от руки Жиляева. Пользуясь уставом о железой дисциплине, он, как главнокомандующий отрядом принимал самые суровые меры в отношении недовольных его поступками, допуская в то же время всяческие послабления своим приближенным в льстецам. Так, партизаны Баженов и Мельников, состоя   в конной разведке близ Тургая, произвели у отдельных баев обыски, отобрали золотые и серебряные вещи и присвоили их. Баи пожаловались в штаб. Дело разбирал революционный трибунал отряда и приговорил Баженова и Мельникова к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение на глазах всего отряда.

            В суде над Баженовым и Мельниковым активное участие принимал член трибунала Метелев. Но когда т Жиляева потребовали ясной, членораздельной оценки поступка Метелева, укравшего общественные деньги отряда, Жиляев защищал «честность» своих друзей, доказывая, что они пали в бою.

            Одного партизана Жиляев расстрелял только за то, что тот отказался отдать ему свой маузер.

            В Иргизе партизанам организовали торжественную встречу, дали отдых и подкрепление.

            «Однажды заиграл горнист, - пишет в своих воспоминаниях Рогодев, - и весь наш батальон собрался около штаб-квартиры  без оружия. Выяснилось, что Жиляев решил отслужить молебен в местной церкви о даровании нам победы. Маленькая церковь была битком набита партизанами нашего отряда.

            Местные военные работники были до крайности удивлены этой процедурой.

            После этого мы выступили из Иргиза. Переход был тяжелый – кругом пески: без воды и зелени. С огромным напряжением сил дошли до станции Челкар. В шести верстах от нее мы увидели громадную толпу со знаменами. Это встречали нас красноармейцы. Был открыт митинг.

            Помню, как на трибуне появился Жиляев. Клокотавший говор смолк. Жиляев начал говорить о происходивших боях, о первоначальном выступлении, о походе, но больше выпячивал свою роль, как героя, ничего не сказав о массах, об энтузиазме этих масс и ненависти к угнетателям, о жертвах и трудностях борьбы.

            По рядам кустанайцев пронесся недовольный гул.

            Жизнь пошла по-иному. Нас стали переформировать по-новому, откармливать. Прикрепили к нам несколько человек коммунистов, которые вели беседы с партизанами. Наш отряд переименовали в 4 Долбушинский революционный крестьянский полк. Комиссаром полка назначили Н.Фролова – бывшего военного комиссара Кустаная. Командиром полка Колодко.

            Распространились слухи, что нас хотят отправить на отдых в Ташкент. Узнав об этом, братва зашевелилась, уперлась и требовала отправки на северовосточный фронт крушить Колчака.

            Желание полка было исполнено и спустя неделю нас отправили на фронт».


Глава восьмая

Кустанайцы на Туркестанском фронте

            На фронте бывший отряд Жиляева разбили на три батальона. Командирами батальонов назначили Варницкого, Городничего и Селютина. Командирами рот и взводов Качко, Починова, Окунева, Кальментьева, Киселева и Щобаева. Сам Жиляев был назначен третьим помощником командующего фронтом.

            После семидневного отдыха Кустанайский полк был целиком отправлена на станцию Эмба, а оттуда на передовые позиции в наступление на Джурун. В первом же бою Кустанайский полк показал свою боеспособность, смелость и дисциплинированность. Белые были оттеснены на 25-30 верст. После первого боевого крещения Кустанайский полк был переброшен на левый фланг – 66 участок, где неприятель сосредоточивал свое наступление.           Жиляеву пришлось не по вкусу дисциплина в штабе, ему приходилось работать под политическим контролем, и он самовольно уехал на фронт. Явившись на 66 участок к кустанайцам, Жиляев организовал митинг, на котором доказывал, что Кустанайскому полку не следует защищать и отстаивать «какую-то Среднюю Азию», а нужно идти на Кустанай и выручать отцов и братьев.

            - «Комиссары, - говорил Жиляев, - ведут нас в дебри, создают какие-то партячейки. Для кого они нужны? Мы обходились и обойдемся без ячеек и комиссаров».

            Но большинство партизан, зная прошлое поведение Жиляева, не только не пошло за ним, но и предлагало тут же уничтожить Жиляева и незначительную группу его единомышленников.     

Положение создавалось тяжелое. Комиссар полка Фролов и командир Колодко с большим трудом предовратили кровопролитие. О поступке Жиляева сообщили политотделу фронта; последний решил отправить Жиляева в Ташкент.

Кустанайскому полку предстояла ответственная боевая задача сдерживать наступление белых, главные силы которых – второй и пятый Пластунские казачьи полки, Золотой полк, состоящий из офицерства, и мобилизованные части, - сосредоточивались на правом фланге, в 35 километрах от Эмбы на 10,11,12 и 13 участках.       

Эту задачу полк выполнил. Отступление на Челкар шло организовано, без паники.

Не доходя до Эмбы, кустанайцы встретили Жиляева, который был арестован чрезвычайной комиссией Кобозева, присланной из Ташкента. Выяснилось, что Жиляев не поехал в Ташкент, а сбежал. При встрече с кустанайцами, Жиляев обратился к полку с контрреволюционной речью. Жиляев требовал арестовать комиссию во главе с Кобозевым. Но и на этот раз Жиляеву не удалось склонить на свою сторону кустанайцев.

Учитывая напряженное положение на фронте, Кобозев созвал командный состав на совещание. Решили готовиться к плановому отступлению с боями. Две ночи, проведенные в боях и походах без сна, утомили красноармейцев, партизаны Кустанайского полка от усталости засыпали на ходу.

Воспользовавшись трудностями, Жиляев решил захватить власть. Он арестовал комиссию Кобозева.

«Подходим к площади станционного поселка Эмба, - пишет в своих воспоминаниях Фролов, - и видим, что вся комиссия: Кобозев, Бондаренко, Колесников арестованы, обезоружены, стоят около трибуны, с которой Жиляев держит речь к толпе.

Момент был чрезвычайно тяжелый, противник нас окружил со всех сторон. Некоторые его части продвигались к Мугаджарским горам, чтобы отрезать путь нашему отступлению. Силы наших частей были незначительны и после неудачных боев полудеморализованы. Жиляев перед толпой откровенно рассказывал, что сил у нас недостаточно и совсем мало боевых запасов. Ясно, что эта речь Жиляева дошла до белых».

Авантюра Жиляева, однако не удалась. Красные бойцы настояли на освобождении комиссии, возвращения ей отобранного оружия и предоставлении ей возможности работать. Жиляева арестовали.

От станции Эмба через Мугаджарские горы мы отступили до Челкара. Нашему Кустанайскому полку было предложено занимать боеучасток на станции Соленая, где мы провели 14 суток в беспрерывных перестрелках с неприятелем. Бойцы наши и комсостав от бессонных ночей были переутомлены и обессилены. По распоряжению командующего фронтом нам дали смену. Заменили нас сборными частями, главным образом Челкарским отрядом. В это же время в Челкар прибыл Бригадзе, который был назначен председателем Реввоенсовета нашего фронта, Казарин – военком фронта, Астраханцев – комфронта.

В последних числах июля было решено отступить из Челкара до станции Аральское море, где окончательно укрепиться и вести решительные бои.

Еще в Челкаре было решено срочно организовать на Аральском море военный флот из бывших коммерческих судов. Организация флота была поручена Фролову. Туркестанский штаб фронта издал ряд приказов о мобилизации и явке всех моряков в расположение штаба Аральского военного флота. Все команды, ранее находившиеся на этих судах, были объявлены мобилизованными и оставлены во флоте.

В течение нескольких суток была сформирована команда до 600 человек, для пяти моторных и паровых судов с двумя баржами грузоподъемностью по 25000 пудов каждая.

Из Ташкента стали поступать на фронт подкрепления. Прибыл и Коноваловский отряд, коммунистический полк, Туркменская кавалерийская часть, поступили боеприпасы.

 

Жиляевщина

В конце августа Жиляев снова выступил против советской власти. Воспользовавшись слабостью караула, жиляевцы освободили Жиляева, и он ворвался в штаб фронта, убил начальника особого отдела Чарикова, ранил клинком командира фронта Астраханцева и арестовал председателя Реввоенсовета Бригадзе.

Чекурин – помощник комфронта и Кузьменко – секретарь Реввоенсовета были также арестованы, избиты и сидели в милицейском участке. Казарин – комиссар фронта, Коновалов и другие, во избежание ареста, вынуждены были скрыться.

Жиляев, не теряя времени, поспешил объехать фронт с целью подрыва влияния штаба фронта на красноармейцев. Он взял из штаба фронта несколько офицерских мундиров, которые были припасены для нашей разведки в тылу белых и, потрясая ими, кричал: «Мной предатели, хотевшие удрать к белым, уничтожены, и я, Жиляев, являюсь главнокомандующим фронтом!»

Командный состав Красной армии потребовал от него созыва фронтовой конференции. Жиляев согласился. О случившемся сообщили в Ташкент, откуда Жиляева потребовали к прямому проводу.

Сохранилась лента телеграфного разговора Жиляева с Саликовым – членом Реввоенсовета Туркреспублики:

- Кто у аппарата?

- Я, Жиляев.

- Кто вы?

- Командующий армией фронта.

- Кем вы назначены?

- Народом, и вся армия идет за мной.

- А где штаб и комфронтом?

- Все мной арестованы.

- Предлагаем прекратить авантюру и выехать в Ташкент.

Жиляев оставил аппарат и ушел.

Конференция военных частей собралась в железнодорожном училище на станции Аральское море. Все представители, опасаясь Жиляева и его своры, явились на конференцию вооруженными.

Положение на фронте было чрезвычайно напряженное. Части были предупреждены о необходимости терпеливо выжидать результата конференции. Жиляев был в чрезмерном экстазе, ликованию его не было предела, он бегал, суетился, распоряжался.

После проверки мандатов и избрания президиума конференции с докладом о создавшемся положении на фронте и разгроме штаба выступил Жиляев. Он вошел на трибуну, одетый в кольчугу, вооруженный маузером и браунингом. В президиуме сидела его жена – Луша. Во вступительном слове Жиляев рассказал свою автобиографию; потом перешел к освещению причин разгрома им штаба и Революционного военного совета фронта. Наконец, участники конференции, в связи с повторениями «доклада» Жиляева, начали волноваться и требовать окончания доклада, который длился два часа. Затем выступили кустанайцы. Зная Жиляева по выступлениям в 1917 году, в Кустанайском совете рабочих и солдатских депутатов, как сторонника лозунга «война до победного конца», кустанайцы разоблачили перед конференцией Жиляева, как авантюриста, помогающего своими действиями белым.

Кустанайцы говорили, что из-за властолюбия Жиляева, из-за его демагогии погибла не одна тысяча повстанцев-партизан. Было рассказано, как Жиляев боролся против коммунистов и комиссаров.

На конференции было доказано, что обнаруженные Жиляевым мундиры в штабе хранились для целей военных разведок (кое-кто из присутствующих даже пользовался мундирами).

Таким образом, перед присутствующими на конференции выявилось лицо Жиляева, как авантюриста и изменника.

В заключительном слове Жиляев сильно волновался, признавал часть своей вины и согласился на обезоруживание и арест с тем, чтобы особая комиссия разобрала дело.

Конференция постановила:

1.Создать чрезвычайную комиссию для расследования создавшегося положения.

2.Обезоружить и арестовать Жиляева и его жену.

3.Объявить по фронту, что лицам, принимавшим участие в разгроме штаба, будет сделано снисхождение при условии их добровольной явки в комиссию с заявлением о своем участии.

4.Выдвинуть командующим Д.Коновалова и просить Ташкент об утверждении его в этой должности.

5.Просить Ташкент о присылке представителей ЦИК и СНК.

На следующий день из Ташкента прибыли Казаков – председатель СНК, Темлянцев – заместитель председателя ЦИК и Саликов.

Комиссия быстро расследовала дело Жиляева и совместно с Реввоенсоветом решила Жиляева и его сторонников расстрелять.

В ночь на 26-е августа 1919 года приговор был приведен в исполнение.

Так кончил Жиляев.

 

Разгром белых. Соединение с Красной армией

Белые несомненно знали о напряженном положении внутри красноармейских частей и торопились использовать его.

23 августа были получены сведения, что в Муйнаке, на южном побережье Аральского моря, неблагополучно. Со стороны Челкара белые продвигались к Аральску по линии железнодорожного пути. Они направлялись также на юг для соединения с уральскими казаками, находящимися на Муйнаке, Учсае, Урге и живущими среди каракалпаков, которых уральцы склонили на борьбу против советской власти. Целью белых было связаться и овладеть окончательно бывшим Хивинским плацдармом, где в это время оперировал против советской власти Джунаид-хан. Силы белых количественно превышали силы Красной армии.

Туркестанскому краю угрожала большая опасность. Малейшая оплошность со стороны командования Красной армии могла дать врагу победу, тем самым облегчить белым возможность соединения с Джунаид-ханом и эмиром Бухарским и вовлечения всей темной массы, веками находившейся под игом баев, манапов (буржуазия) и мулл в борьбу против советской власти, против диктатуры пролетариата. Поэтому было решено дать под Аральским морем решительный бой.

24 августа красные части направились на южное побережье Аральского моря, в Муйнак. Весь десант, до 300 человек, разместили на судне «Коммуна», на котором были установлены одно поршневое орудие и 3 пулемета. Муйнак к тому времени был занят казаками-уральцами под командой атамана Фильчева.

Удачным налетом 26 августа Муйнак был взят красными войсками. На Муйнаке была восстановлена советская власть. Все оставшиеся жители, занимавшиеся рыболовным промыслом, добровольно вступили в ряды Красной армии.

Аральск подготовился к принятию боя. Были расставлены по местам все силы, распределены боеприпасы. По окопам и блиндажам установлена телефонная связь, части распределены по боеучасткам. Кустанайский полк и флотилия занимали участок от моря до железнодорожной линии.

Белые, стянув свои силы на станцию Саксаул, повели наступление на Аральск. Они намеревались отрезать красноармейцам сообщение с Муйнаком и заняли три горки (перешеек у входа с моря к пристани Аральск). Левым своим флангом белые пытались зайти в тыл со стороны станции Камышлабаш, но из-за жары и отсутствия воды, обход оказался невозможен. Таким образом, все силы белых были сконцентрированы по линии железной дороги и линии моря.

31 август белые повели ожесточенное наступление. Бой длился несколько суток; благодаря удачному расположению красных войск и согласованному действию красного флота и пехоты, атаки белых успеха не имели.

Белые были разбиты, и большая часть, находящаяся на передовой позиции, начала сдаваться и переходить на сторону Красной армии.

Кустанайский полк погнал белых снова к Актюбинску. В это время Оренбург был взят Красной армией и скоро состоялось соединение частей Туркестанской Красной армии с регулярной Красной армией РСФСР.

Кустанайский полк за героическую борьбу с белыми был награжден ВЦИКом орденом Красного Знамени.

После отдыха в Актюбинске Кустанайский полк в начале 1920 года был направлен на южный фронт против Врангеля.

Участники Гражданской войны

Участники Гражданской войны. Фото из Государственного архива Костанайской области
 Продолжение следует

 

Последнее обновление ( 01.09.2017 г. )
 

Добавить комментарий


« Пред.   След. »

Из фотоальбома...


1993 год


Тихомиров Александр Аркадьевич


И в воздух шарики летели

ВНИМАНИЕ

Поиск генеалогической информации

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

 

 
 

Друзья сайта

      Спасибо за материальную поддержку сайта: Johannes Schmidt и Rosalia Schmidt, Елена Мшагская (Тюнина), Виталий Рерих, Денис Перекопный, Владислав Борлис

Время генерации страницы: 0.252 сек.