Первая борозда

"Строитель коммунизма" 1967 год

            Темной сентябрьской ночью 1929 года после бурлящего, словно водоворот, собрания из дверей школы повалил на улицу народ, оживленно обсуждая между собой события дня. Брели по темным улицам села небольшими группами. У одних на сердце соленая накипь горемычной батрацкой жизни с тлеющей искоркой надежды на счастье, вспыхнувшей после собрания, у других – бешеная злоба и ненависть к тем, кто уже сегодня пытался посягнуть, казалось, на их святая святы – землю и собственность.

            - Ишь, чего захотели, голодранцы! – сжимая кулаки, зло говорил старик Василевский сопровождавшему его целому выводку сыновей.

            - Посмотрим, чья возьмет! – в тон сельскому богатею вторили зажиточные хозяева.

            Крепкое хозяйство держал в своих уже дряхлеющих руках старик Василевский: пяти своим сыновьям поставил добротные рубленные дома, а вокруг села, на отшибе, точно стражи, выстроились пять ветряных мельниц, день и ночь размахивая руками-крыльями и загребая в закрома в бездонные сундуки зерно и деньги. Решение собрания казалось Василевским тугой петлей, затягивающейся на их откормленных шеях. Среди бедняков, весело балагуря, рассуждал Нестор Дмитриевич Кальметьев, сдабривая каждую свою мысль крепкими, просоленными словцами:

            - Эх, отведу я завтра своего рысака в колхоз, и – крест на моей единоличной жизни.

            Дружный хохот раздался в толпе: все знали хромого, старого, до одури ленивого «рысака» деда Нестора. Собрание взбудоражило всех жителей села, шли толки, разговоры, но каждого, даже деда Нестора за его наигранной веселостью, неотступно, колючей занозой сверлила мысль: как оно будет при новой жизни, не помрем ли с голода?

            В классной комнате духота, в махорочном дыму тускло горит семилинейная лампа, но оставшиеся после собрания, не замечая жары, горячо обсуждают планы на будущее. Вокруг стола актив создающегося колхоза: Егор Александрович Драпов, избранный председателем колхоза, первый комсомолец на селе. Возвратившись с гражданской войны, он сколотил в 1921 году комсомольскую ячейку, вел борьбу с мироедами-кулаками, воевал с религией, первый на селе подал пример не венчаться в церкви, не крестить детей. 380 бедняцких хозяйств вверили ему судьбу будущего колхоза, названного по просьбе всех вступающих именем Ленина.

            В числе активистов был и Федор Никифорович Ляшенко, извечный батрак. Многочисленная семья Никифора Ляшенко, жила тем, что зарабатывала у богатых хозяев, перебиваясь с воды на хлеб, а зимой и осенью выделывала кожи, даже одежда говорила об их ремесле: зимой и летом ходили они в кожаных штанах, и сегодня на собрании Федор Никифорович щеголял в новых, но овчинных штанах.

            Революция вызвала политическую активность и среди женщин. Первыми женщинами на селе, вставшими на путь борьбы с кулачеством и нищетой, были Мария Григорьевна Клюшникова, Ксения Ивановна Канцыберова, дочери батраков, всю жизнь гнувшие спины на кулацких полях, зарабатывая кусок хлеба. Многого они еще недопонимали, но душой и сердцем чувствовали, что Советская власть – власть бедных, что только колхозы выведут крестьянство на дорогу счастливой, зажиточной жизни. Расходились далеко за полночь, решив, что одна группа будет с утра принимать рабочий скот и сельхозинвентарь, распределять его по бригадам, другая пойдет по кулацким дворам конфисковывать имущество, ценности и скот…

            Еще не занималась заря, а улицы уже ожили, наполнились скрипом телег, мычанием быков, в утренней тишине раздавались звонкие голоса, понукающие быков и лошадей. Село шумело, точно потревоженной пчелиный рой. Такого еще никогда не бывало, разве только при выездах на праздничные ярмарки. Нелегко пришлось в этот первый день жизни нового колхоза всем членам правления и активу: было организовано четыре бригады, во дворе каждой складывали стога сена, в амбары засыпали семена и фураж, размещали сельхозинвентарь, распределяли рабочий скот, лошадей, назначали скотников, конюхов. До позднего вечера не умолкал шум и суета, лишь опустившаяся на землю ночная тьма успокоила, придавила своей тяжестью нервно-взбудораженный порыв людей.

            Другая группа сельских активистов во главе с председателем сельсовета Семеном Покосовым, членами правления Константином Якимовским, Марией Клюшниковой ранним утром начала обход кулацких дворов, переписывая ценности, инвентарь, скот. Настороженно, ненавидящими взглядами встречали представителей новой власти потревоженные кулацкие муравейники. Слезы и причитания женщин, жгучие, испепеляющие взгляды хозяев и их отпрысков, желание спрятать то, что не успели укрыть на ночь, - вот что встречали в каждом кулацком дворе.

            Подворье Михаила Василевского огорожено от любопытных глаз высоким дощатым забором. Когда вошли во двор, в окне мелькнуло сведенное судорогой страха лицо Евдокии, жены Михаила, высокой, худой женщины, славившейся по селу своей невиданной скупостью. Пока хозяин привязывал огромного пса-волкодава, Якимовский успел заглянуть в конюшню и облегченно вздохнул: все лошади и быки были на месте.

            Комиссия бедняков не застала врасплох пронырливого: все сундуки были пусты, на их дне валялось старое, поношенное тряпье, денег и золота, о котором знали многие, не было. Мария Григорьевна Клюшникова, перебирая тряпье в сундуке, неожиданно задержала взгляд на обычно худой фигуре Евдокия и удивилась – уж больно непомерно растолстела она за эти несколько дней. Видимо, хозяйка натянула на себя все свои наряды, надеясь, что никакая сила не заставит ее раздеться. Прислонившись к оконному косяку и испуганно вытаращив глаза, неподвижно стояла шестнадцатилетняя дочь хозяев, судорожно прижимая к груди толстые черные косы. И вдруг внезапная мысль осенила Марию Григорьевну – не заплетены ли в косы золотые вещи?

            - Какие хорошие у тебя косы, - обратилась Мария Григорьевна к девушке, - ну-ка, расплети их!

            В доме поднялась невообразимый крик: неистово вопила Евдокия. Дрожащими руками начала расплетать косы - и на пол посыпались золотые кольца, брелоки, деньги. Поздно вечером, утомленная необычной работой за день, возвращалась Мария Григорьевна домой. В темном переулке, в двухстах шагах от дома, она услышала торопливые приближающиеся шаги и быстро повернулась назад. В темноте ночи сверкнула вспышка выстрела, комариным писком над головой прожужжала пуля. Мария Григорьевна инстинктивно упала, а когда пришла в себя, услышала лай собак и шаги убегающего по огородам человека. То ли дрогнула в последнюю минуту рука, то ли ночная темень помешала кулакам расправиться с активисткой села, не известно.

            Нелегкая выдалась первая колхозная зима: к трудностям зимовки прибавились темные слухи, распространяемые тайными врагами, сея неверие среди колеблющихся колхозников. Наступивший март 1930 года был обильным не только снежными бурями, но и бурями человеческих страстей. В середине марта появилась в селе газета со статьей Сталина «Головокружение от успехов» и стала ходить от двора ко двору. По-разному пытались толковать статью, особенно усердствовали в агитации за выход из колхоза кулаки и их прихвостни – подкулачники. В правлении посыпались заявления о выходе из колхоза. Партийная ячейка организовала агитбригады по разъяснению решений ЦК ВКП(б). Из двора во двор шли агитаторы, разъясняя, убеждая людей.

            Утихли к концу месяца злые мартовские вьюги, улеглись и страсти людские. В колхозе остались убежденные люди, верившие в колхозное дело, а колхоз стал хотя и по количеству дворов меньше, но зато организованней, сплоченней.

            Апрельские ветры и солнце согнали с полей остатки снега, и вздохнула широкой грудью омоложенная земля, нетерпеливо ожидая встречи с пахарем. В конце апреля бригады выезжали на пахоту. Устоявшаяся на зиму степная тишина была разбужена многоголосым шумом, смехом, песнями, никогда еще не слыхали поля столько веселья и радости. В эту первую весну в поле вышли 96 двухплемешных плугов,23 однолемешных. Навалился всей грудью, всей силой колхоз на весновспашку. Далеко через все широкое поле пролегла первая борозда, проложенная четвериком бригадира Михаила Семеновича Прибылова, прошла она через десятки межей, веками разделявших землю на «свою» и «чужую».

            Вслед за первым плугом дружно двинулись второй, третий, четвертый… К еле заметной черной нити первой борозды постепенно прибавлялись другие, и росла, ширилась, лоснясь на солнце жирным пластом, вспаханная полоса земли, вызванная к жизни теперь уже настоящими ее хозяевами. С ранней зари до позднего вечера над полем стоял трудовой шум, то в одном, то в другом конце загонки раздавалось: «Гей, цоб, пошел!»

            В этот же день, за ужином, вернувшийся из села Григорий Доценко, ездивший в кузницу, скаля зубы, весело рассказывал:

            - Помните, зимой еще на собрании решили церковь закрыть, а в ней открыть клуб. Так вот сегодня председатель и послал Степана Кальментьева снять кресты. И не успел Степан забраться на крышу и скинуть пару-другую крестов, как оказался в окружении толпы верующих старух. Но добраться до Степана не так просто – он-то на крыше. И тут началось представление, начали старухи возвеличивать Степана: «Ирод, сатана, греховник!» - орут с земли. Особенно сильно атаковала Приська Борисенкова. Увидели, что слова – собачий брех на ветер, решили действовать более активно: вместе с проклятиями на крышу полетели камни, палки.

            Вот когда туго пришлось Степану. И надумал он тогда хитростью унять верующих. «Бабоньки! Верующие!» - закричал Степан с крыши, точно архиерей с амвона.- Где вы, православные, видели, чтобы в храм божий камни кидали?» Это подействовало на старух: град камней и палок прекратился. Прибежавший председатель еле-еле уговорил старух «с миром разойтись по домам».

            На стане долго не утихал смех, теперь уже смеялись над незадачливым пахарем Николаем Доценко, который промучился целый день с молодыми быками и не выполнил норму. Лишь поздно ночью угомонилась молодежь – тяжелый сон крепко скрутил уставших людей.

            Крепкий предрассветный сон был нарушен прибежавшим, запыхавшимся пастухом Иваном Ивановичем Блохой. Перепугано старик кричал на весь стан:

            - Караул! Угнали быков!

            Разбуженные стариком бригадир и несколько пожилых колхозников бросились в степь, рассчитывая на лошадях по росистому следу нагнать воров. Но «вор» был вскоре найден. Когда рассвело, увидели запряженных в плуг две пары быков, которые спокойно шли в упряжке, завершая второй круг. Навалившись на плуг, весь вспотевший, сзади шагал Николай Доценко. Так он решил избавиться от насмешек, а заодно и по холодку приучить быков к работе.

            Первой весной колхоз вспахал и засеял 2300 гектаров, а осенью вовремя убрал и обмолотил урожай. Колхозники получили на трудодень по 2 килограмма хлеба. В 1939 году колхоз уже засеял 4000 гектаров, а на трудодни колхозники получили по 3 килограмма и деньги. За успехи в соревновании колхозу имени Ленина было присуждено переходящее Красное знамя райкома партии и райисполкома, а председатель перешедшего к этому времени на другую работу Егора Александровича Драпова, был послан делегатом на первый республиканский слет колхозников-ударников. Так претворялась в жизнь лозунг партии: «Сделаем колхозы большевистскими, колхозников зажиточными».

            Отшумели спелым колосом и хмельной молодостью годы, и теперь не узнать прежнего колхоза, на землях которого создан Владимировский совхоз. Посевная площадь его 25304 гектаров, на полях работает 146 тракторов, 107 комбайнов, село электрифицировано, радиофицировано, более 300 телевизоров по вечерам зажигают голубые экраны. Изменился и облик людей, их культурный уровень. Многих из пионеров колхозного движения уже нет в живых: погибли в годы Великой Отечественной войны или умерли от болезней, оставшиеся в живых – на заслуженном отдыхе.

            Память человеческая хранит имена всех, кто не жалея ни труда, ни жизни, мозолистыми, натруженными руками прокладывал первую борозду в новую счастливую жизнь.

                                                                                                             В. Руков