Пробуждение

"Кустанайское степное хозяйство". №4. Воскресенье 20 апреля 1914 года

Заруцкий пришел пешком из церкви после заутрени. Не оказалось совершенно извозчиков. Долго шел он по липкой грязи. Два раза терял он калошу. Все хорошее настроение, которое создала у него церковь пропало, и в душе стало также пустынно и одиноко как и на улицах заснувшего города.

Когда он вошел в свою квартиру и увидел покрытый небрежно белой скатертью столик, на котором печально стояла кривобокая пасхальная «баба», злобно дулась бутылка «зубровки» и стоял одинокий прибор, беспредельная тоска, словно тисками, сжала его сердце.

Захотелось плакать громко-громко, как плакал он двадцатилетним юношей, когда потерял любимую.

На последнем курсе института народилось новое течение ехать на окраину. Столичная жизнь отнимала слишком много сил. Жизнь среди материальных лишений и нужды хотелось сменить на спокойную жизнь в провинции.

Заруцкий тот час же, по окончанию государственных экзаменов, уехал в затерянный среди степей Кустанай.

Ровно десять месяцев живет он в этом городе, заваленный повседневной служебной работой, кошмарно отдыхая за вином и картами.

Когда Заруцкий сел к столу и налил себе рюмку водки, чтобы успокоить расходившиеся нервы, ему вдруг показалось, что прошел не год, а много-много лет с тех пор, как проводил он последнюю Пасху у себя в России.

Тогда так же моросил дождь, дул прохладный ветер и была на улицах липкая грязь. Он отлично помнил громкий смех Нины, когда она теряла галоши.

С каким удовольствием искал он их в темноте. Они шли тогда вдвоем с Ниной после заутрени на Волгу слушать, как сбрасывает она с себя ледяные оковы.

Церковь стояла на высоком берегу, и как только спустились они к реке, их окутал густой непроницаемый туман. Ничего не было видно, лишь было слышно, как пели торжественно над головой колокола, да чувствовалась близость девушки, которая доверчиво опиралась на руку. И образ ее, как живой, встал пред его глазами.

Где она теперь? В то время он не замечал, какое великое счастье быть около нее, слышать ее голос такой мягкий, грудной и смотреть в ее глаза, такие глубокие, как весеннее небо.

И мысль бежать отсюда, туда в Россию неожиданно пронзила его мозг, и только теперь он понял он необыкновенно ясно, как тяжело жить без всего, что создала культура.

Только теперь он понял, как тяжело жить там, где отдых сводится к еде, вину и картам. Понял он, что стоячая жизнь уездного болота уже протянула к нему свои липкие объятия и каждую минуту готова его засосать.

За эти десять месяцев пребывания в Кустанае он не прочел ни одной новой свежей книжки и ни одного журнала, и совершенно не знал, что делается там, где жизнь кипит и бурлит как в водовороте.

Теперь он понял, что его товарищи по службе и приятели, такие милые компанейские люди, которые так хорошо «давят зубра» и смакуют о женщинах, в сущности уже погрязли в житейской тине.

И ему вдруг захотелось красивой осмысленной жизни. Ему стало ясно, почему за последнее время перестал он любить свое дело. У него не было «святая святых», что окрыляло бы в нем силу и веру в людей…