"Я готов к расстрелу..."

Из письма к Сталину

Товарищу Сталину

Верховному суду Казахской ССР

Прокурору Казахской ССР

ЦК КП(б)К уполномоченному партийного контроля ВК ВКП(б)

От бывшего члена КП(б)К исключенного заочно и осужденного по искусственно созданным, явно клеветническим материалам по статье 58 пункты7 и 11 УК содержащегося в Кустанайской тюрьме Щербаченко Демьяна Алексеевича (бывший заведующий Облфо)

Жалоба

            Едва ли можно найти человека, который бы поверил, что в социалистическом государстве, в эпоху сталинской Конституции, можно ни в чем неповинного человека арестовать, заочно исключить из партии и по искусственно созданному, явно клеветническому материалу приклеить марку врага народа и осудить на срок, гарантирующий не возврат к общественной жизни. Оказывается, в Кустанае это вполне возможно. И эту горькую действительность  произвола беззакония я испытываю на собственной спине.

            Будучи до конца предан компартии, в которой состоял 18лет и беззаветно борясь за генеральную линию партии и улучшение работы того участка, который мне доверялся, я к своему неописуемому ужасу 27 мая 1938 года арестован Кустанайским областным УНКВД в состоянии тяжелой болезни и заключен в ДПЗ, а 13 сентября 1938 года спецколлегия Кустанайского областного суда приговорила меня по обвинению в принадлежности к право-троцкистской организации и вредительстве к лишению свободы сроком на 20 лет с поражением в правах по отбытию наказания сроком на 5 лет и конфискацией имущества без права кассации. При чем в приговоре суда сказано: «Заседание открытое», а фактически заседание было строго закрытым и проходило в помещении областного УНКВД недоступном без специальных пропусков, как предварительное заседание (работники областного УНКВД) так и суд проявили по отношению ко мне полнейший произвол и беззаконие в частности. Работники предварительного следствия применили ко мне:

            А) незаконные насильственные методы следствия, получившие среди заключенных название «конвейер»

            Б) подобрали на меня искусственные явно клеветнические и сознательно не проверенные материалы

            В) не допросили меня и не запротоколировали моих объяснений по собранным на меня обвинительным материалам

            Г) не истребовали и не приобщили к делу официальных документов по показанию на меня других обвиняемых

            Д) не ознакомили меня с содержанием моего дела

            Спецколлегия областного суда фактически никакого судебного следствия не вела, она просто проштамповала обвинительное заключение предварительного следствия, записав в приговор фактически не существовавшие в природе обвинения.

            Несмотря на явную вздорность обвинительных материалов и категорическое отрицание мною виновности, суд отклонил мое ходатайство о вызове и допросе моих свидетелей и обвиняемых показавших на меня несмотря на то, что они находились в том же помещении, где происходил суд, только этаж и ниже.

            Суд также отклонил ходатайство об истребовании и приобщении к делу выписок и справок из официальных документов. Материалами моего обвинения являлись:

            А) мои собственные показания (заявления и протоколы допроса) вымышленные клеветнические и данные в силу незаконных насильственных методов следствия,

            Б) показания на меня других обвиняемых, явно клеветнические и сознательно не проверенные ни работниками предварительного следствия, ни судом,

            В) протокол очной ставки на которой мне воспрещено было задавать какие бы то ни было вопросы,

            Г) акт ревизии проведенной после моего ареста с содержанием которого я не ознакомлен и которым недостатки работы моего предшественника приписывает мне.

            Все эти обвинительные материалы лишены и атомы правды, а именно:

            1.Мои собственные показания (заявления и протокол допроса) являются исключительно вымышленными клеветническими и даны в силу следующих обстоятельств:

            Возвратившись 4 мая 1938 года из командировки по весенней посевной больным и сразу же слег в постель, температура достигала 40, а в дополнение к этому в день ареста 27 мая меня разбил паралич (паралич головы и руки) в таком состоянии я был арестован и заключен в ДПЗ обл УНКВД, но так как процесс паралича продолжал развиваться то я был помещен в тюремную больницу, а так как врача не было, то пролежал  в больнице без всякого лечения с декаду.

            Меня с повышенной еще температурой забрали обратно в ДПЗ обл УНКВД.

            Товарищи по камере, в которую я был заключен, поставили меня в известность, что меня ожидает так называемый «конвейер», то есть беспрерывное сидение на стуле или стояние на ногах без сна и отдыха до тех пор, пока не будет написано нужное следствию заявление в соответствии с вопросником вручаемым обвиняемому.

            В этом мне вскоре пришлось убедиться на практике.

            По прибытию в ДПЗ я в тот же вечер был вызван следователем, который к моему ужасу объявил мне устно, что я являюсь членом право-троцкистской организации и вредителем, а поэтому без отрицательно написать на имя начальника обл УНКВД заявление о том, кто меня завербовал в эту организацию, кого из членов ее я знаю, кого сам завербовал в эту организацию и другие моменты, согласно врученного мне вопросника.

            Так как я никогда и ни в каких антисоветских организациях не состоял, то я пытался убедить следователя, что здесь какое-то недоразумение, какая-то ошибка. Я просил следователя проверить имеющиеся у него материалы моего обвинения и что добросовестная проверка их покажет мою невиновность. Но следователь оказался неумолимым, он не хотел слушать моих доводов, требуя безоговорочно и немедленно писать заявление, сделав при этом предупреждение, сказав: «С этого стула никто не сходил, не написав заявление, и не сойдешь и ты, - учти – жаловаться на нас некому», - с этими словами следователь передал меня своим помощникам для дальнейшего требования от меня заявления, которые всячески издевались надо мною, беспрерывно пугая трехэтажными матами и сыпля угрозы. Вполне понятно, что я будучи посажен на стул непосредственно с больничной койки с повышенной температурой, не мог долго выдержать таких методов следствия и вынужден был согласиться писать требуемое от меня заявление, но предупредил, что мое заявление будет только вымышленное, клеветническое. На это помощник следователя Исмухамедов ответил мне «Мы принимаем и вранье», затем, когда я уже писал заявление, то помощник следователя (фамилию его не знаю) сказал вошедшему следователю Гумирову «Он пишет вранье». За это Гумиров ответил: «Ничего, пусть пишет».

            По требованию следователя и по настойчивым уговорам товаришей по камере Михайлова Р. Мундау С. я показал, что я якобы завербован в антисоветскую правотроцкистскую организацию бывшим секретарем обкома КП(б)К Кузнецовым  в конце сентября 1937 года во время командировки с ним в городе Алма-Ата, а затем по его заданию по возвращении из командировки в Кустанай связался с бывшим секретарем горкома КП(б)К Летуновским.

            Уговоры Михайлова и Мундау я воспринимал как помощь их мне тем более, что они дали совет о методах изложения заявления. Советы их я считал вполне резонными, так как имелось ввиду, что показания мои будут хотя бы в некоторой степени проверены, а так как они не содержат в себе ни атома правды, то будут просто аннулированы, тем более, что с Кузнецовым в командировке в городе Алма-Ата я никогда не был, что нужно доказать документально и свидетелями, а в указанное время «вербовки» Кузнецов фактически уже не был секретарем Кустанайского обкома. Он получил назначение в Северо-Казахстанскую область. Кроме того указанный период «вербовки» является периодом разгрома антисоветской организации и надо поистине быть полным идиотом, чтобы бросаться в эту организацию в такое время. К этому необходимо оказать, что за все время я Кузнецова видел три раза и никогда не встречался с ним наедине.

            Точно также никогда не встречался наедине с Летуновским и никогда и ни по каким вопросам к нему не обращался.

            Только тогда, когда мне было предложено к подписи написано следователем Гумировым протокол допроса в соответствии объема моего заявления я понял, что работникам следствия не требуется достоверный материал, а хотя бы клеветнический, самый грязный, но лишь бы был подписанный обвиняемым.

            Я попытался не подписывать протокол на том основании, что в нем нет ни тени правды, но примененный ко мне «конвейер» стоя на ногах и угроза расстрелять без суда и следствия, и я вынужден был подписать протокол, так как я убедился на практике в своем бессилии противостоять таким методам, тем более, что мне не выздоровевшему еще от только что перенесенной болезни, и страдающему воспалением  седалищного нерва обеих сторон и корешков – такая стойка на ногах оказалась убийственна. Характерно, что и этот раз следователь сказал, что ему известно о вымышленности моих показаний.

            Только после этого я понял какую непростительную ошибку совершил, я, написав клевету на самого себя и на других.

            И только после этого я понял, что я должен был умереть, но не написать клеветы. Однако в то время мой больной организм не мог так здраво рассуждать.

            К этому необходимо добавить, что работники следствия требовали, а так же уговаривали Михайлов и Мундау – показать еще на ряд работников, но у меня хватило мужества воздержаться от этого второго преступления – клеветы. Будучи вынужденным дать предварительному следствию клеветнические показания – у меня оставалась надежда на суд. Я не допускал, что пролетарский суд приговаривал к наказанию ни в чем не повинных людей, и что суд самым внимательным образом разберется и установит мою непричастность к антисоветской организации. К сожалению мне скоро пришлось разочароваться и в этом. Суд, фактически никакого судебного следствия не вел, он просто скопировал в свой приговор обвинительное заключение предварительного следствия.

            Таковы мои собственные показания клевета, которых очевидно и сознательно не проверяли. Но разве можно этим показаниям – отрицаемым на суде и клеветническим – приклеивать позорную марку врага народа только, а то что его насильно заставили одни и спровоцировали другие написать на себя клевету.

            Показания на меня обвиняемых являются исключительно только клеветнические и сознательно не проверенные ни предварительным следствием ни судом, ибо малейшая проверка показала бы всю лживость их показаний, а это не выгодно было ни работникам следствия, ни суду, так как они бы лишились «улик». Вот их показания.

            А) Михайлов, бывший заведующий облпищепрома показал, что я вместе с заведующим бюджетным секретарем облфо Николаевым в целях подрыва финансовой мощи промышленности исчислил изъятие в бюджете области отчисления от прибылей бринзаводов в два с лишним раза больше чем бринзаводы получат всей прибыли, а прибыль мукомольной промышленности забрана целиком в бюджет, не оставив ни копейки на ремонт мельницы.

            Достаточно было бы посмотреть составленные облфо контрольные цифры бюджета на 1938 год, чтобы убедиться в наглой лжи Михайлова. Фактически же Бринзаводы насколько я помню – как республиканского значения облфинотделам вовсе не планировались, а мукомольная промышленность хотя и планировалась, но с сальдо в пользу промышленности. Больше того, не дождавшись согласования наркомфином контрольные цифры бюджета облфо выдан в апреле месяце на ремонт мельниц своими тридцатью тысяч рублей. Где же здесь вредительство? Где же здесь хотя бы подобие того, о чем говорит Михайлов?

            Клевета Михайлова не случайна. Он мстит мне за то, что я направил прокурору акт ревизии, которым вскрыто незаконное получение им Михайловым в свою пользу свыше шести тысяч рублей государственных средств.

            Об этом он не стесняясь говорил неоднократно своим товарищам по камере Смирнову Серафиму, Моисеенко Никите, Карюк Григорию, Боровскому Александру. Не понятно лишь одно, почему показания Михайлова работники следствия и суда в отношении Николаева считают правильно – клеветой, и он не только не арестован, но даже не допрошен в качестве свидетеля, а в отношении меня это показание принимают за действительность.

            В деле почему-то отсутствует – показания Михайлова о моем отношении и антисоветской организации. Я не допускаю, чтобы Михайлов не врал на меня в этой части, поскольку в части вредительства он врал без зазрения совести, тем более, постороннему вопросник этот стоял в числе первых и следователь не мог упустить этого. Я полагаю, что показание Михайлова в этой части противоречило показаниям на меня других обвиняемых, а поэтому просто выброшено из дела. (По крайней мере мне эта часть показания Михайлова не была значительна).

            Б) Тимушков – бывший заведующий Облвнуторгом показал, что я во вредительских целях сократил штат районных торгующих организаций 1938 года до двух единиц на район. И когда он спросил меня  о причине сокращения штата, то я якобы ответил, что сделал это по зданию от Летуновского, что я состою членом право-троцкистской организации.

            Показания Тимушкова, также исключительно клеветническое, как и показания Михайлова. В этом легко убедиться проверив штатные расписания штатов районных торгующих организаций 1938 года  Облфо не рассматривало, а если Тимушков имел в виду райвнуторг тот штат районного аппарата разрабатывался Облфо и утверждался Облисполкомом в период нахождения меня в командировках на весенней посевной. Поэтому Тимушков не мог приходить ко мне в район за 150 километров и спрашивать о причинах сокращения штата, тем более, что, как меня информировали работники Облфо Николаев и Карпенко по возвращению меня из командировки, штаты районного аппарата не только не сокращены, а наоборот увеличены. Но если клевета Тимушкова в части вредительства, очевидна и бесспорна, то почему его в части отношения меня к антисоветской организации должны восприниматься за действительность. Доказательств к этому нет, и быть не может, не случайно по этому работники следствия суда, «забыли» допросить Летуновского, говорили ли они Тимушкову о принадлежности меня к антисоветской организации.

            Что заставило Тимушкова клеветать на меня я точно не знаю, но на вопрос бывшего заведующего горкомхоза Лысенко, причины побудивших клеветать на меня – Тимушков сказал, что следователь заставил его показать на меня, хотя он и заявил следователю, что меня не знает.

            В) Старков, бывший управляющий областной конторы Госбанка показал, что в начале января он пришел ко мне в кабинет по вопросу составления годового отчета об исполнении бюджета. Я якобы спросил его, говорил ли с ним Пушкарев – управляющий с/х банка и когда подтвердил этот разговор, то якобы я сказал, что по заданию одного из руководителей правотроцкистской организации Исаева, мною проводится большая вредительская работа по созданию финансовых затруднений в области. После этого Старков якобы подтвердил мою принадлежность к правотроцкистской организации и мы договорились  по конкретным вопросам вредительства «встретиться в более благоприятное время».

            Если бы работники следствия хотели установить действительность, то они должны были выяснить хотя бы следующие моменты, которые обнаружили бы всю ложь Старкова.

            А) что конкретно нужно было Старкову от меня по вопросу составления отчета, то есть Госбанк не ведет детализированного учета об исполнении областного бюджета, а поэтому не составляет и не обязан составлять отчета.

            Б) установить приходил ли вообще ко мне Старков, так как они никогда ко мне не приходил.

            В) когда Пушкарев говорил со Старковым? Так как Пушкарев с конца декабря до середины января находился в командировке.

            Г) В какие приблизительные часы Старков приходил ко мне? Так как будучи заместителем парторга я в начале января в продолжении декады посещал семинар парторгов ежедневно с 9 до 15 часов и с 18 до 22 числа.

            Д) наконец, в чем же конкретно проявлялась большая вредительская работа по созданию финансовых затруднений? Так как за период моего пребывания в должности заведующего Облфо никаких финансовых затруднений не было.

            Странно, что такая наглая клевета Старкова принимается следствием и судом за правдоподобность, только в отношении меня, а в отношении Пушкарева за клевету и последний не только не арестован, но даже не допрошен в качестве свидетеля.

            Точных моментов, побуждавших Старкова клеветать на меня я не знаю, полагая, он мстит за то, что я вносил на собрании первичной парторганизации предложение об исключении Старкова из партии за контрреволюционное измышление в день первого мая. Хотя Старков Шманеву бывшему работнику Госбанка и Рыбасу бывшему работнику Облзаготзерно, что показать на меня заставил «стул» и следователь. О том, что он наклеветал он также говорил Ужгину и Курганову. Кроме того мне известно, что Старков на суде над ним отказался от клеветы на меня данной предварительному следствию. А) с этим же Старковым мне была установлена очная ставка, на которой он подтвердил свою клевету на меня. Но что это была за очная ставка? Это скорее карикатура очной ставки.

            К моменту моего прихода в кабинет следователя – протокол очной ставки уже был подписан и Старков сидел в окружении двух следователей и двух помощников, как только Старков произнес подтверждаю, его увели из кабинета. Мне воспрещали задавать какие бы то ни было вопросы, хотя бы через следователя и отклонили мое ходатайство записать в протокол мой мотивированный ответ.

            Отрицания и показания Старкова записали лаконический ответ, также не записан в протоколе наши отношения. Работники следствия сделали все, чтобы не дать возможности обнажиться лжи Старкова. Я сделал попытку не подписать протокол, по доказанным выше причинам, но беспрерывный мат двух следователей не оправившейся еще от паралича головой вынудил подписать протокол с лаконическим ответом.

            Б) в процессе суда надо мною выплыл на поверхность еще один клеветник – Растопчук, бывший заведующий Облместпром, который выступил на суде в качестве свидетеля. И хотя Растопчук отказался на суде от клеветы на меня, но характерно, то что о нем умалчивало обвинительное заключение с его показаний не говорил и свидетель при объявлении протокола об окончании следствия и показания его не были подшиты к моему делу.

            Кроме того суд, отклонил мои ходатайства о вызове и допросе известных мне обвиняемых, показавших на меня и счел нужным вызвать и расспросить Растопчука. Вероятно следствие и суд находил показания Растопчука наиболее правдоподобными,хотя показания его также клеветнические, как и предыдущих клеветников. Он показывал предварительному следствию, что я в целях вредительства оборотные средства промышленности 80 тысяч рублей выдал не через счет, а непосредственно через расчетный счет (вот так вредительство?) И что от Михайлова слышал, что я состою членом правотроцкистской организации. Характерно, что показания Михайлова, следствие забыло согласовать с показаниями Растопчука. Это безусловно не случайно, ибо все обвинения построены на клевете.

            Таковы показания на меня других обвиняемых, таковы улики против меня, которые не содержат в себе ни тени правды, они искусственно собраны работниками следствия и сознательно не проверены судом.

            3.Акт ревизии произведенный после моего ареста более чем тенденциозный, он не приводит сравнения состояния работы до моего вступления и состояния при мне, а освещает работу с 1 января 1937 года, тогда как я принял Облфо 20 июля 1937 года. Таким образом недостатки работы моего предшественника ревизор относит ко мне.

            Да иначе нельзя и ожидать от такового ревизора, который проводил ревизию в ноябре или декабре месяце, каких признаков вредительства не обнаружилось, а вот после ареста он нашел.

            Это вполне понятно, ибо какой же он будет ревизор, если арестовали «врага народа» и он производя ревизию не найдет вредительства в его работе.

            И он «искал» его констатируя и искусственно недостатки, искажая факты, а сравнения работы он никак не мог привести, так как в этом случае вынужден был бы констатировать улучшение работы при мне.

            С содержанием акта ревизии я не ознакомлен, мне зачитал суд только отдельные места.

            Обвинительным заключением и приговором суда мне приписывается следующее вредительство высосанное их акта ревизии:

            А) умышленно ослабил контроль за работой Райфинотделов, не удокомплектовал аппарат по госдоходам Райфо и Облфо, в результате добился ослабления и искажения по отдельным финансовым вопросам.

            Ревизор говорит, что ввиду не создания условия (каких и сам не знает) произошла большая текучесть работников госдоходов, но ревизирующий не мог назвать ни одного факта дохода с работы хорошего работника или не принятия на работу хороших работников изъявивших на это свое желание.

            По вступлению в должность заведующего Облфо мне пришлось проделать проверку аппарата в результате 2-3 инспекторов госдоходов Райфо снял с работы по политическому недоверию, которые вскоре были арестованы органами НКВД, 2-3 инспекторов пришлось снять с работы за пьянство и развал работы (а по мнению ревизора, я этим людям должен создать какие-то условия), кроме того 2 инспектора призваны в Красную Армию, и двух выдвинул на должность заведующих Райфо. Несмотря на такую убыль людей, и организацию двух новых районов, к моменту моего ареста оставалось не укомплектовано 2 или три инспектора.

            Где же здесь вредительство? Мне также удавалось подобрать работника коммуниста на должность заведующего сектором госдоходов Облфо и одного инспектора. Правда и после этого недокомплект штата сектора выражался если не ошибался в 3 единицы.

            Но где же признаки умышленного недоукомплектования? Констанция ревизирующего об ослаблении контроля за работой Райфо и искажении работы не только не соответствует действительности, но и сам факт говорит в мою пользу. Если в первом квартале 1937 года при моем предшественнике представили планов с оборота 12 райфинотделов, то в четвертом квартале, при мне не представили планов только 4 райфо. Разве это не бьет самого ревизора?

            Б) Сорвал проведение регистрации предприятий платящих налог с оборота, а также работу по товарообороту и госдоходу. Сорвал проведение ревизии Райфинотделов. Регистрация предприятий действительно не была проведена в срок, но не по вине Облфо, а по вине Наркомфина, который заказал бланки регистрации в централизованном порядке, и не выслал их своевременно Облфо, а поэтому сам же НКФ сделал отсрочку регистрации.

            Не понятно, какое здесь может быть вредительство, если даже регистрация проведена с отсрочкой, что касается констатации о срыве работы по товарообороту, то это тоже не соответствует действительности. Ревизирующий не может назвать ни одного факта, чтобы на какой-либо базе была задержка товаров, а Облфо на это не реагировало. Ревизирующий мог только оперировать  не выполнение плана по реализации хлеба и что Облфо в этом вопросе не доводил дела до конца хотя и реагировал? План реализации хлеба действительно не выполнялся, но что мог сделать Облфо, если в результате хорошего урожая выборка началась после, сократилась. Это вполне закономерно. Выборка нарядов не увеличилась, и после моего ареста, наверно и утверждение ревизирующего о том, что Облфо настолько бездействовало, что самому Наркомфину приходилось вместо Облфо добиваться завоза водки в область.

            Ведь Наркомфин мог узнать о недостаче водки только из информации Облфо, а такие  информации посылались только после того как Облфо реагировал перед соответствующими инстанциями (спиртоводочным заводом Челябинского Облфо), что можно вполне проверить по переписке. Во всяком случае Облфо добился сверхпланового завоза в область водочных изделий и реализации их. Что касается срыва плана ревизии Облфо, то должен сказать, что план ревизии составлялся в расчете на двух ревизоров, а выполнялся одним ревизором, который дважды отзывался наркомфином от работы на семинары, но никто не может сказать, что план не довыполнен в силу бездеятельности аппарата. Этого я вовсе не хочу сказать, что в работе финансовых органов Областныз не было никаких недостатков.

            Недостатки конечно были, тем более, что работники в своем большинстве новые на финработе, которых все время приходилось обучать работе, я лишь утверждаю, что в моей работе нет ни атома вредительства и что короткий срок моего пребывания в должности заведующего Облфо, работа улучшилась. Я отдавал все свои силы на улучшение порученной мне партией работы. Я не только работал все вечера, но я не пользовался выходными днями. Это известно работникам аппарата Облфо и НКФ.

            Оформление обвинительного материала произведено удивительно своеобразно. Показания на меня других обвиняемых в части вредительства, а также недостатки в работе зафиксированы актом ревизии работники следствия включило только в обвинительное заключение в качестве моего вредительства, не только без всякой проверки, но и без всякого допроса меня по этим показаниям.

            При таком оформлении материала мне был предъявлен к подписи протокол об окончании следствия. Подписать протокол я отказался, хотя и вызывался для его подписи начальником отделения Носовым три раза. Я все три раза заявлял Носову, что заявление мое и протокол допроса является вымышленным, клеветническим, и просил Носова допросить меня по всему имеющемуся материалу и записать в протоколе, а также дать повторную очную ставку со Старковым с представлением мне права задавать вопросы Старкову, которые убедят следствие в клевете Старкова, но Носов отказал мне в этом сказав: «Ты дожил до седых волос, а дурак, ты сидишь там в подвале и думаешь, что ты один честный коммунист, а мы здесь фашисты. Ты исходишь из своей персональности, а не учитываешь общей политической ситуации, учти это и безоговорочно подписывай протокол». Не лишне отметить и то, что требуется от меня подписать протокол обо окончании следствия. С содержанием дела меня не ознакомили. Мне только зачитали выдержки и из протокола Михайлова и Старкова. Характерно и то, что в день суда (за час до суда) меня вызвали в кабинет №23, где оперуполномоченный (фамилии его не знаю), и начальник отделения Носова грозили мне расстрелом в случае не подтверждения на суде виновности в предъявленном мне следствием обвинении. Такое качество обвинительных материалов, где только слепой не может видеть, что эти материалы созданы следствием искусственно, что все они исключительно клеветнические, и не случайно поэтому они не были подвергнуты проверке ни работниками следствия, ни судом. Не понятно лишь одно: зачем понадобилось работникам Кустанайского Обл НКВД создавать искусственный материал. Приходится прямо поражаться, что работники следствия прямо записывают в обвинительном заключении, а работники областного суда копируют в приговор такие обвинения, которых вообще в природе не было.

            Мое социальное происхождение и положение ни в каком случае не могли натолкать меня на возврат к капитализму, а следовательно и вступление в антисоветскую организацию.

            С малых лет до 20-летнего возраста я батрачил у помещика, где батрачили и мои родители. Последние два года перед империалистической войной сельским писарем (вернее учеником). В связи с переселением родителей в пределы Казахстана, затем свыше 3-х лет службы в старой армии. Около трех лет служил в Красной Армии (участник «Каховки» и «Перекопа»).

            После демобилизации, то есть с осени 1922 года работаю все время в финансовых органах Казахстана и при этом по долгу на одних местах: до осени 1928 года в Петропавловске, а с осени 1929 года до июля 1937 года в городе Алма-Ата, что являлось самым лучшим деловым для всестороннего изучения меня парторганизацией так и органами НКВД. Вместо этого работники обл УНКВД предпочли более легкий способ: они просто подобрали искусственный, хотя и явно клеветнический материал, но лишь бы показать свою бдительность.

            Я еще не сошел с ума, чтобы не знать, что реставрация капитализма, в лучшем случае принесла бы  мне батрачество, а вернее всего виселицу. Я не скрываю ни одного отрицательного момента в своей автобиографии, службу у Колчака в течении пяти месяцев в качестве ротного писаря, но эта служба явилась следствием ареста меня как дезертира. Выбрав удобный момент я опять дезертировал.

            В Красную Армию я вступил добровольно. Находясь в Красной Армии на Врангельском фронте я вступил в компартию.

            Хотя работники следствия и предупреждали меня, что жаловаться на них некому, однако я не допускаю мысли, чтобы в Советском Союзе совершенно не виновный человек мог отбывать не заслуженное наказание.

            Я убедительно прошу вашего вмешательства в произвол и беззаконие, проявленное работниками Кустанайского Обл НКВД и обл суда, и тем самым освободить меня от незаслуженного наказания.

            Я готов к расстрелу, если вполне добросовестное следствие установит хотя бы малейшую причастность меня к антисоветской организации.

11 июля 1939 года                                                                  Щербаченко

ГАКО Р-125 Оп.5. Д.127