Формула Кустаная.

Глава девятая из повести "Целинная хроника" Анатолия Тарасенко

 1962 год. Лето. 

До чего же хорош, великолепен Кустанай! Мы даже в письмах описали его родителям. Как это он нам поначалу деревней показался… Не вычеркнули ли мы Орысаулом себе полгода здешней полноценной жизни?Впрочем, никто из нас об этом не думал, потому что такого капитала для безоглядных трат у всех нас было предостаточно…А в благословенном Кустанае мы пытались истратить самый что ни на есть осязаемый, честно заработанный капитал. Пока шла подготовка фронта работ, мы изучили все немногочисленные точки его овеществления по марксовому коловороту «товар – деньги – товар», усвоенному еще с первых курсов. Если воспринимать этот звукоряд на слух или чисто визуально, то выходит, что товара вдвое больше, чем денег. Деньги одни, по центру, а товара по бокам – два. Словом, деньги в осаде товарной массы.

При социализме понятную каждому суть товарно-денежного обращения запудрили совершенно иным, псевдонаучным макияжем, поэтому Кустанай, впрочем, как все большие и малые города страны, в этот грассирующий алгоритм не вписывался и близко. Клондайком здесь попахивало, но трактирами разными – абсолютно нет... Стояла в центре двухэтажная гостиница царских времен с харчевней на полтора десятка мест, но нас самих одиннадцать... Что это были бы за ужины в одиночку? А друг на друга мы насмотрелись…Нам, без вариантов, оставался лишь главный городской ресторан имени здешней сибирской реки, с оркестром и танцевальным пятаком, на чем мы и остановились, застолбив места на месяц вперед. Мы не подозревали, что превращение наших денег в товар в этом зале выйдет далеко за пределы прагматических закономерностей Маркса.Вначале мы хотели занять удобные позиции в дальнем тихом углу, в полузакрытой нише с длинным под кружевной скатертью столом и готическими – я видел подобные в брюссельской ратуше – креслами, но нам предложили столики ближе к центру. Тихий угол, по неписаным правилам, оставался в распоряжении наезжавшего по делам в областной центр директорского корпуса, и сдавали его другим лишь незадолго до закрытия «в разе отсутствия номенклатуры», хотя такого «раза» при нас не было ни разу.

Расстояние между столами было, по существу, дистанцией, отделявшей на целине народ от VIP-персон: все мы тогда ехали в общем вагоне. Без отдельных купе. Пределы прямой видимости часто замыкались личными контактами. Как строители – а это каким-то образом сразу становилось известным – мы представляли для того стола постоянный интерес. Впрочем, как и он для нас тоже. Нередко мы представителями восседали там в дубовых креслах, иногда директора приходили к нам, как они говорили сами, с конкретными предложениями…Это были легендарные кадры первого призыва. Все они прошли по списку Хрущева, лично он напутственно пожимал им руки, в его отсутствие это делали видные лица государства, и не ниже! Если мы поехали сюда добровольцами, то они по команде «Вперед!». Со своих высоких постов в обжитых краях, из министерских коридоров, теоретики и практики, ученые и кручёные… Встретился я как-то даже с Евгением Верниковским, другом моего тренера Тищенко, футболистом довоенного столичного «Спартака», основавшего здесь крупное хозяйство… Они вбили первые колышки, с трактористами в кабине проложили первую борозду, а многие сами сидели за рычагами… Месяцами они жили в палатках на сухом пайке… Это были люди, заложившие новые поселения на планете, что навсегда войдет в историю созидания. Нас на земле миллиарды, сколько же отправилось с поверхности в недра ее, но не каждому дано оставить след на географической карте... Ближе к полуночи прямо до крыльца ресторана за нами каждый день прибывала нанятая машина, и нелегальный таксист Нораир двумя ходками увозил нас в караван-сарай. Часто, в память о несостоявшемся прошлогоднем товарищеском ужине с галушками, мы брали с собою «в свет» наших верных соседок по общежитию, Ольгу и Алму с подругами, но портили такие вечера во время танцев всякие задрипанные кавалеры без капитала даже на собственных партнерш…В комнате я пока обитал один. На рождество здесь, в Кустанае, тоже стояли холодные «актированные» дни, и еще тогда Лопушняк, говорят, на досуге барышню при деньгах закадрил себе в Киевском поселке, да у нее и застрял. А Ботнарь состоял при нем, как боярин. Уже, как рассказывают здешние, и морозы отпустили, а они там все еще гудели на свадьбе за счет невесты. Давали знать оттуда, что у них трудности с регистрацией брака, хотя как им, беспаспортным, его оформляют вообще? По справкам Амадея, что ли…                

* * *            

Работа нам предстояла больше по части мелитопольцев – установка и наладка холодильного оборудования. Правда, не своего, отечественного, но аналогичного – югославских заводов из Белграда и Нови Сада, – с которым бригадир наш, перетрухнувший Иван Иванович Осадчий, за тридцать лет своего стажа не встречался ни разу. А поскольку и в документации, и в чертежах он был абсолютный нуль, то на подмогу себе затребовал главного инженера треста Вахтанга Владимировича Ломидзе, с каким-то непонятным мафиозным прозвищем Каключчи. Тот прибыл незамедлительно. Погода стояла прохладная и дождливая, инженер с пригорка въездных ворот на крутом вираже лихо спикировал в низину бетонного крыльца, взбаламутив своей новенькой черной «Волгой» огромную лужу перед ним. Под два метра ростом, он был одет, как всякий уважающий себя грузин, по последней моде и во все заграничное – длиннющий черный плащ со шляпой в ансамбле… Где только они, грузины эти, достают такой дефицит?..

Долго, не обращая на нас никакого внимания, они вдвоем важно прохаживались по огромным пустым цехам, крутили-вертели с умным видом чертежи. А мы, любопытства ради, ходили следом. Насколько я понял, Каключчи в дело вообще не вникал, он явно отбывал миссию высокого гостя, имеющего честь в конце визита всего лишь дать свое высокое благословение да ехать назад. Но Осадчий требовал конкретных ответов, и это главному инженеру стало надоедать. К тому же шли слухи, что он сам ничего не знает и диплом у него купленный. Кто-то даже к его фамилии на двери служебного кабинета дописал буковки так, что получилось с намеком – Дипломидзе… То есть дипломированный по-грузински. Табличка, говорят, с неделю в таком виде провисела, но никакого впечатления на хозяина не произвела...

– Вот как, к примеру, монтировать это одороболо? – задал очередной вопрос Осадчий, разворачивая не той стороной чертежи.

– Получается потолочное крепление?.. Или как?..

– Дзелайце как люччи! – властно скомандовал главный.

– Как люччи, ви поняли?Понял и я легенду итальянской клички, но не это меня задело….

Где-то я этот командный окрик в своей жизни слышал.Подобрав длинные полы заграничного плаща и одновременно придерживая шляпу, высокий гость с трудом втиснулся в машину и обратно, через лужу, уехал в свой трестовский кабинет.

– Вот и строй с ними коммунизм, – плюнул бригадир, – если они не знают, как эту фигню расставить… А Ковырняга приедет, что мы ему докладывать будем? Придется на поклон до самого Смагулова…

– Иван Иванович, берите литру водки и заходите без поклонов со своей макулатурой в нашу хату, – предложили мы бригадиру.

– Мы вам все разжуем и в рот на ложечке подадим… 

– А я думал, вы недоучки, – заплетался языком в доску пьяный бригадир, – у вас головы на вес золота… А у меня руки в нужном месте растут, не то что у некоторых… Завтра мы эти части тела отоваривать начнем… Я смету всю, как пять пальцев, знаю… Мы ее с утра на абордаж!.. С восьми ноль-ноль, каждому, как штык…Мы вызвали машину и с трудом загрузили Ивана Ивановича. Он тут же, не сообщив адреса, заснул.

– Я дорогу знаю, уже пару раз отвозил, – хлопнул дверцей Норик и дал по газам… Мы подтянулись на объект к восьми, предполагая, что бригадиру с похмелья будет не до абордажа…Мать родная, мы не знали, с кем имеем дело… Восемь ноль-ноль означало начало работы, а не появление на проходной. Иван Иванович объявил всем предупреждение за безответственность и отсутствие профессиональной гордости, формулируя свои обвинения исключительно нецензурными фразами из понятийного аппарата великой строительной науки побеждать… Все это он проделал на ходу, уточнил еще раз забытые по пьянке нюансы чертежа, расставил всех по местам, первым ринулся кантовать ручной талью, принес со двора кислородный баллон, а его, по технике безопасности, весу и габаритам предписано перемещать как минимум двум рабочим. Он резаком кромсал швеллера, искрил сваркой, тарахтел перфоратором, кричал, помогал, подталкивал, бегал с места на место, матерился, как сапожник, пугал Ковырнягой... Он был набит жаждой деятельности, как плюшевый мишка опилками… И, что интересно, дело пошло. Обычно с такими баламутами работается крайне непродуктивно…Уже к обеду он и нас загнал, и сам выдохся. 

– Пятнадцать минут перекура! – объявил он и, пошатываясь, удалился прилечь. Мы же, где стояли, там и упали… Никакие головы здесь не отоваривались. Зачет лопатный: бери больше, кидай дальше – отдыхай, пока летит... Хотя монтаж сложный, кого попало не поставишь… После обеда все началось сначала… С понедельника до пятницы, после смены мы трупами валились в кровати и разрешали звонившему метрдотелю отдавать в ресторане наши места.В пятницу тоже все началось сначала, но, правда, закончилось иначе.Ближе к концу дня Осадчий зачем-то заперся в своей каптерке, а к нему в это время зашел коллега Токшылык. Из соседней стройки. Парень молодой, скорее всего, посоветоваться хотел, а может, рассчитаться за шифер. Он несколько раз постучал в бригадирский кабинет, больше похожий на берлогу со столом и лежаком, на который заваливался наш обессилевший бугор, но ответа не было.

– Видать, ислам принял, пятничный намаз совершает, – пошутил сосед и ушел.

– Уснул без задних ног, – решили мы.

К концу смены дверь каптерки с грохотом распахнулась, в ее проеме, держась за косяки и покачиваясь, распятием завис хозяин. Потребовав от нас внимания, он произнес речь. Весь сумбур ее прояснялся четкостью последней фразы. Оказывается, за все тридцать лет своего бригадирства таких, как мы, чудаков он еще не видел. Чудаки у него, как и у шукшинского киногероя Егора Прокудина, начинались на букву «мэ». Закончив выступление, Осадчий в замедленном режиме, пошатываясь, развернулся и пал ниц на лежак.                

* * *            

В этот вечер все мы вновь валялись в кроватях, но уже находясь в сознании, а не в отрубе. Постепенно адаптировались, хотя сегодня чуть свет жизнь нанесла нам с Романом удар в спину: мы стерли кожу до позвонка на разгрузке машины с шифером, причем, ядрена мать, для того самого Токшылыка, который рассчитываться с бригадиром приходил. А поутру у него, видите ли, людей не нашлось. Шифер этот нам сто лет не нужен, но под ним, на дне кузова лежал наш силовой кабель.Вот работенка-то! Поочередно – один подавал, другой, почти как человек-сэндвич из рекламного агентства – по пять листов на спине, поддерживая снизу вывернутыми руками, – волок по грязи на штабелёвку. Скоро на последнем листе шифера стала отпечатываться кровь, а мы думали, что у нас сорочки мокрые… Руки-ноги тряслись, мы съели булку хлеба у дежурного на проходной и, защитив хребты фуфайками, продолжили эту тягомотину, уныло наблюдая за диаграммой снижения роста шиферных стоп в кузове. Но что для их высоких колод значил снятый очередной ходкой мизер из нескольких тонких карт?.. Мы еле-еле управились с нарядом до того самого вечернего обращения бригадира к народу.…С высоты нажитого такелажного опыта разгрузку шифера к высшей категории трудоемкости я бы все же не отнес. Есть еще разгрузка вагонов с негашеной известью в знойный день. Известковая пудра гасится на вашем потном теле, образуя коросту вокруг намордника-респиратора, язвы под контуром пристяжки его к лицу и в вечно трущихся местах… Или монолит из окаменевшего песка, который из балхашских драг мокрым грузят в закрытые хлебные вагоны, а в Кустанай они приходят в сорокаградусный мороз… Амадей принес мне конфискованные книги, поинтересовался, почему я скрючился на боку, и прислал медсестру. Она залила «потёртости кожного покрова на глубину обнажения костей» перекисью водорода, «активно вступившего в дезинфицирующую реакцию с сукровицей», и уколола против столбняка.Поздно вечером заявились Ботнарь с Лопушняком. Их прогнала родня так и не состоявшейся жены.

– Так что у вас там не склеилось? – поинтересовался я.

– Да уже, как люди, считай, под венец пошли. Все честь по чести, а сука эта, в загсе, вспомнила, что в прошлом году уже регистрировала Валентину…

– Какую Валентину?

– Какую, какую… Невесту мою…

– Я, хоть убей, ничего не пойму…

– Да что тут понимать! – вмешался Ботнарь.Брюки у боярина, мои бывшие, пестрели неравномерным, как у земляной жабы, грязным окрасом: аптечная бриллиантовая зелень оказалась нестойкой к выгоранию. По настоящему зелеными оставались лишь труднодоступные для солнечных лучей глубокие складки и части штанин, от колен уходящих клиньями в область промежности.

– Замуж его Валька вышла в прошлый год, – продолжал Игорь, – а фраер ее попил-погулял да слинял с концами. Витька Козловцев ей паспорт почистил, штамп, в смысле, смыл, ну а эта ж сука полезла в свои конторские документы. Если, говорит, в паспорте мы вам, по оплошности, отметку не проставили, то у нас на то свои архивы имеются… И погнали нас конкретно, как последних…

– Так, Антон, смотри внимательно, – перебил его Лопушняк, – чтобы потом разговоров не было. Вот возвращаем твою бритву…Электроприборы и документы в Тыныштал мы с собою не брали, Амадей нас тогда, при отъезде, предупреждал. Он даже предлагал сдать все на хранение, потому что ни света, ни милиции на том объекте нет.

– Я эту бритву искал, а вы оказывается, как денди лондонские, моим «Ремингтоном» лоск себе наводили…

– Нет, мы таким дерьмом не бреемся, мы только лезвия советские признаем, без станка. На палец надеваем… А твою жужелицу боярин мне на застолье в виде подарка вручал, как бы лучшему своему другу от имени себя…– А-а-а, клуб веселых и находчивых…

– Приходится, что поделаешь… А вот твой паспорт, держи. Смотри – всё в целости и сохранности. Видишь?..

– Господи, с паспортом что делали?

– Расписываться ходили…

– Да кончайте дурака валять. Небось, на мое имя что-нибудь в кредит взяли да продали? Говорите, я оплачу, пока проценты не набежали…

– Обижаешь, начальник, мы ни подставу, ни подлянку не делаем. Расписываться ходили! Кто бы мне без документов брак зарегистрировал…

– Да вы что, совсем идиоты? – кричал я. – Что же тогда, по-вашему, подлянка?– Ты что на этом потерял? – тоже начал орать Лопушняк. – Ну поставили бы тебе печать днем, а вечером Витька Козловцев…

– Да пошел ты со своим Козловцевым, знаешь куда?.. Хватит того, что он твоей невесте смыл…

– У Валюхи случай другой, ее засекли. А тебя там кто знает, если ты ни разу не женился. Или женился?

–...Да штампы стёр? Нет, это шизофреник какой-то Хрущеву идею подал, сам бы он ни в жизнь не додумался вам зону лагерную на поселение поменять. Это же надо – я теперь тоже вроде бы с вами срок отбываю… Изолировали от общества, называется…

– Обижаешь, начальник! Скоро в изоляции вы тут останетесь одни. А мы в теплую Молдавию поедем. На хрена мы бы эту свадьбу затевали? Прикинь – являемся домой как люди, с женами…

– Вам до звонка еще год сроку тянуть! А за это время вы еще на пару лет сверху раскрутитесь…

– Чё злорадствуешь?.. Нагнись, на ухо… Завтра Хрущев в половине третьего подпишет и других подписаться заставит под указом об амнистии. Мы под него попадаем. Только никому ни гу-гу, потому что тогда всему проекту хана… Донеслась все та же заунывная песня погрузившегося в нирвану главбуха Никогосяна. Сегодня и завтра – его дни. Воскресенье – отдых, а с понедельника до пятницы головы не поднимет. Слышал я об этом от других. И от Амадея тоже, о том что Соломон – большой человек, да толку теперь… Ни о чем не поговорить, хоть бы насчет ремонта общежития того же… Поломана душа у него. Тело и механизм движения остались. Робот – на счетах клацает, столбиком цифры слагает, все до кучки сбивает…

Я, правда, его лишь один раз видел, когда деньги получали. Не на пенсии еще, но как старик…Перед сном я проведал Романа, обошел караван-сарай и вернулся в комнату. Эти два молдаванина что-то замышляли на открывшуюся перспективу.

– Скажи мне, – спросил я у Олега, – вот ты бы расписался с ней как Антон Билай. Как другое лицо. Ты тут аферистом проходишь, козе понятно… Но дуре твоей киевской какой в этом прок? Она же знала, что ты Лопушняк. Привез бы ты ее родителям…

– Отец ее на официальный брак деньги дает. Даже большие деньги, если жених путевый… В твоем паспорте отметка института стоит… Мы уехали бы в Молдавию с Валюхой при деньгах, девка она хорошая, дурят ее все… А тебе бы Витька Козловцев…                

* * *            

В субботу вечером нас, как своих, после длительного отсутствия радушно встречал персонал ресторана. За одним из столиков сидел Каключчи с корреспондентом Людмилой. Тогда в аэропорту она была в зимней одежде, а сейчас – в вечернем наряде с распущенными волосами... Главный инженер что-то ей с серьезным видом рассказывал. Где-то я все-таки с ним встречался…

– Интервью дает, – хитро подмигнул Борис.

– Неизвестно, кто кому, – констатировал Звягинцев.…Когда я проходил мимо их столика, Ломидзе меня остановил и с сильным акцентом спросил:– Извините, не могли ли вы присесть на минутку к нашему столику? Не кажется ли вам, что мы с вами знакомы? Не считая стройплощадки…Как только мы встретились взглядами, я вспомнил все. И Кипр, и весенний тренировочный матч, и забитый мною теперешнему главному инженеру гол. И его гортанные, на весь стадион, дирижерские команды своим.– А я вас сразу узнал, потому что должен был помнить всех, кто мне мячи забивает, – сказал Ломидзе. – И каким образом, и с какой ноги.

– И у меня что-то крутилось в голове. Но если бы мысль принимала такой вот оборот, то я бы ее отверг. Сроду бы не поверил. Вы, я – и стройплощадка азиатская...…Это был великолепный вратарь, кумир тбилисской публики, а также тех городов, где ему приходилось выходить на поле. Грузины, они играют в футбол не так, как мы: любой ценою результат. Мы под командой разумеем машину сокрушительного действия. В стратегическом видении некоторых конструкторов игры – это вообще неодолимой инерции товарный состав из десяти мощных пульманов, или, на худой конец, плоских тяжелых платформ с пыхтящим капитаном-паровозом в голове. Наши мастера кожаного мяча лукавят, заявляя, что на публику не играют. Еще как играют, но бездарно – гладиаторами напрягаясь, дыбясь взмыленными конями, корячась, корёжась и упираясь, выторговывая этим вроде бы моральное право психовать и грязно ругаться. Словом, лепят образ таких отверженных сизифов, что иногда смотреть противно…Между прочим, тренер наш, Тищенко, запрещал нам выражаться… Под страхом отчисления. Он, вообще, не только свои принципы имел, но и неограниченную власть для того, чтобы их насаждать. И насаждал… Водил нас в театр для постижения искусства смежного жанра. Добровольно без него туда никто бы не пошел. Даже при нем поначалу незаметно улизнуть некоторые пытались… А там, оказывается, есть что посмотреть… Вот там актерам нельзя сказать, что они играют не на зрителя. И молодцы, выкладываются… Экспромтом, чувствуя зал, они неутомимо корректируют образы, их дух, характер и манеры в каких-то нюансах и, что примечательно, планку искусства держат, на междометия подворотни не сбиваются. Не приняты такие импровизации там, на подмостках, – и все! И одежда для театра – не штаны и кепи для бейсбола…

– Навязанные, от не хрен делать, условности, – возразил кто-то. – Будто на кепи мир держится…

– За несколько условностей-заповедей, которые он так и не навязал людям, ибо кое до кого очень долго доходит, Христос на Голгофу возошел. За их забвение все наши грехи принял,– ответил тренер. И повел нас на булгаковское «Собачье сердце», дабы посмотреть на мораль революционной эпохи без заповедей, без всяких условностей старорежимных, ограничивающих, скажем, естественное право каждого человека на отправление физиологических потребностей непосредственно по подъездам.…Грузин выходит на поле с набором известных ему условностей, как на театральную сцену. Он виртуозно исполняет роль и импровизирует, он механически землю носом рыть никогда не будет и не даст повода публике подтрунивать над собою: умения да ума тебе бы, мол, соколик ты наш, так и цены бы не было…Оттого грузины нам всегда и проигрывали…

Мы сидели долго. Вахтанг Владимирович диплом не покупал, ему через пять лет после зачисления в списки студентов его просто выдали, как и большинству других классных футболистов. Теперь на стройке главный инженер приводил свою квалификацию в частичное соответствие с этим документом. Чертежи Осадчему он читать не намерен, разобрался же бригадир с ними в конце концов, пускай даже с чьей-то помощью. Но это не запрещенный прием, это как раз кредо Ломидзе – ищи поддержки снизу, ибо поддержка сверху, как правило, генерирует только ущербные качества личности. А вообще он возвращается в большой футбол, его приглашают тренером в команду первой лиги.

– Мне за тридцать, – сказал он, – а вы почему в строители подались? У вас и ноги, и голова для игры. Поедем со мной, я собираюсь на матчи второго круга…

– Можно, я о вас напишу? – повернулась ко мне Людмила.

– Я теперь в ауте…

– Моя тема, собственно, не футбол, а люди. Здешние кадры… Вот вы, к примеру. Отчего не расслабитесь, а словно аршин проглотили…

– На объекте у Ломидзе спину сорвал…– За людей, вместе с футболистами поднимающих этот хрустальный бокал искрящегося, лучшего в мире грузинского вина, – предложил тост Ломидзе, и мы выпили за Людмилу.

– А чем эта тема интересует вас конкретно? – спросил я. – По-моему, мы все просто материал для вашего вида ремесла. У нас, например, кирпич, а у вас герой. Одного кладете в статью о маяках, другого – в проверенную временем по своему воспитательному воздействию рубрику «Вилы в бок», третьего кизяком по опусу размажете. Хотите символ времени по своей формуле выписать, а все смеются…

– Вообще-то кирпичи мы знаем лучше, чем людей, – продолжала Людмила, – но и герои не совсем моя тема. Меня интересует скорее феномен их генерации, взаимосвязь среды и личности. Формула Кустаная интересует… Это совершенно уникальное явление, подобного, пожалуй, и не назовешь. Земля продвинутых людей. Место особой их закваски, вызывающей качественные изменения. С самого рождения в городе скопление мыслящих ссыльных и местных просветителей. Градоначальники и служаки при таком контингенте должны были быть на уровне, поумнее гоголевского городничего, не говоря о чеховском унтере Пришибееве. Для доносов в столицу им нужно было не только строй мысли поднадзорных да не совсем лояльных казахских просветителей знать, но и суть политических дискуссий, эволюцию взглядов, делать резюме, куда они клонят и чем это пахнет… Да что об этих говорить, если простые переселенцы дореволюционные – и те тертые калачи! Попробуй, проедь всю империю на телеге и заведи дело на новом месте.

– В той газете, где о наших подвигах сообщали, была заметка, что один кустанайский крестьянин в переписке с Львом Толстым состоял…– Состоял, переселенцы не только в своем соку всю жизнь квасились. Могли делать сравнительные выводы… А эвакуированный сюда в войну интеллектуальный корпус? А директорский десант лучших из лучших?..

– Этих мы персонально знаем, вон они там всегда в нише сидят… Скоро подтягиваться начнут…

– О, это ба-а-алшие люди! – подтвердил Ломидзе. – Масштабной мысли люди! Петренко, например... Ми инкубатор в его хозяйстве строим – гаварит, правильный, таварищи, падход. Труды Ленина, том тридцать пятый, страница десятая, статья «О лисе и курятнике», таму падтверждение... А свинарник, гаварит, хоть я туда уже себе сваю Дамилю Жаксалыкову нашел, не совсем правильный падход... Ленин, труды тома пятого, страница сто вторая, в статье «Каждому – свое» называется, пишет…

– И все точь-в-точь совпадает!– предположил я.– Я приехал, в библиотеке проверил… Нэ-э-эт, и близко не совпадает, савсем другой материал…

– Петренко, между прочим, местный экземпляр! – остановила нас Людмила.

– Есть он у меня в картотеке… Но ведь и все иные флаги в гости к нам!.. Это вам не «тут был Вася» и ноги мыл у Ласточкина Гнезда, а Гашек и Бердяев, Чапек и Гарриман, Шолохов и Симонов, Рихтер и Крючков, Айтматов и Сулейменов… На питательной почве местная молодая поросль прет… С самого начала город отличался от европейских уездов, где народ всю жизнь в собственном котле варился да уши развесив удивлялся какому-нибудь Кирилле Петровичу, как тот из Полтавы в Санкт-Петербург и обратно вояжировать отважился. Впервые, последний раз…

– По этому показателю Москва, Киев или Тбилиси уникальнее Кустаная во сто крат, – снова некорректно перебили мы даму.Дама на нас не обижалась, мы, скорее, разогревали её пыл. Наблюдая мельком, способны ли мы после грузинского вина абстрагировать элементарные факты до уровня теоретических обобщений, она выдавала на-гора открывшуюся ей формулу Кустаная. Как эпицентра очередного – по ходу истории – евразийского взрыва. Свойства необычной его материи, сотканной на стыке социологии и демографии, континентов и рас в водовороте хаотических смешений наиболее активных элементов здешней органической «таблицы Менделеева» и самых свежих катализаторов извне, бурная реакция взаимодействия которых выдает в осадке качественно новое биологическое вещество, обозначенное в её картотеке категорией «кустанайский народ».

– Может быть, здесь разлом земной коры, энергетика недр, – выяснял я, – если такой феномен в массовом порядке проявляется…

– Вот этого только нам тут не хватало… У нас нормальные факторы работают…

– Ви, Людмила, балшой патриот своего малэнького города…

– Я – москвичка коренная, между прочим… И если уж речь зашла, то в Москве я не собирала бы картотеку на богему нашу – Русланову и Великанову, Гнатюка-баса и Кобзона, Леонтьеву и Доронину, Броневого и Ланового… Или тех же партайгеноссе наших – Хрущева, Брежнева, Подгорного, Полянского… Дело не в коллекционном зуде, а во впечатлениях от личных встреч, в широком интересе к их персонам. И сами они здесь как бы возвышаются. А для Москвы, извините, это не событие, а сами персоны – это я о богеме говорю, хотя это отчасти и к лидерам относится – во всеобщей толкотне нивелируются и в народ не ходят.

– Тэория Маркса всэсильна, потому что вэрна!

– Это юмор по поводу моих соображений?

– Это, Людмила, соображение о том, что мэжду бокалами вина не должно бить балшого пиририва…                

* * *            

Из ресторана мы с Заболотным ушли ночевать к Павловеям, завтра они «обмывают» легковую машину. Остальные наши туда приедут с утра.

– Все у них с этим «Москвичем» смешалось, как в доме Облонских, – сокрушался Николай. – И Надька беременная…Сокрушался он не зря, Павловей ходил по дому явным лидером, а не сбоку, при жене, припекой. Жена вообще ушла на второй план. Акции Федора Павловича подскочили благодаря этому самому «Москвичу», потому что подобный подвиг советские люди, даже из среднего достатка слоев, совершали лишь в конце жизни, экономя честно заработанные деньги на всем... К тому же на товар категории «не первой необходимости» имелась длинная очередь, и подходила она обычно тогда, когда для езды покупателю маячила лишь финишная прямая. Некоторые переуступали очередь за мзду, арендуя затем на эти дармовые деньги транспорт ритуальных контор.

И если кто-то покупал авто в возрасте Федора Павловича, то выжженное молвой тавро «ворюга» красовалось на нем всю оставшуюся жизнь.В плане ломки устоявшихся психологических стереотипов Павловей был знаковой фигурой. Деньги он заработал за ввод электростанции. Кроме того, премирован льготной очередью. Фото рядового строителя из Кустаная за рулем собственного авто украсило цветную обложку всесоюзного журнала, на его конкретном примере советскому народу было поведано о том, что на целине можно честно заработать деньги.Мы от души поздравляли Павловея. Денег его не считали, у нас своих было достаточно. Машины тоже нам не надо, да и в очереди мы не состояли. Хотя купить очередь могли…

На застолье возле меня сидела Дуся. Она по рождению киевлянка, живет здесь со своим сожителем, в его доме. Слышно было, что до этого стола соседка уже где-то присаживалась… Но точно, с манерами – ест, как на дипломатическом рауте, видны врожденные навыки, а они не теряются. В прошлый раз поданный к чаю торт все ели руками, а Дуся – чайной ложечкой.

В первом перерыве Федя показывал машину. Затем катал гостей, они снимали обувь (после дождей было все ещё грязновато), почтительно, словно в мечеть, забирались вовнутрь, и водитель с миной собственной значимости на лице делал петлю в сторону затобольского моста.Затем снова поступила команда: за стол!

С бугра от своего дома к нам спускалась Дуся, она успела переодеться в какой-то странный наряд. Такой я видел только на последней императрице Александре Федоровне в кинохронике накануне отречения от престола ее супруга Николая Второго. Ни у кого странный вид соседки вопросов не вызывал, кроме как у нас.

– Это значит, что сегодня день рождения кого-то из их семьи – отца, матери или брата.Сидела Дуся на своем месте, снова возле меня, и я долго не мог понять, что за едкий запах копоти исходит от ее пышных нарядов.

– Вы, наверное, старинные платья в каком-то консерванте держите?

– А что, слышно?

– Культурно говоря, – концентрировано…

Дуся открыла ридикюль, достала антикварный флакончик духов и привычным движением безымянного с капелькой духов пальца провела под ушами.

– А мне, знаете ли, ничего не слышно. Я привыкла, это у нас сажа по весне в трубе горела. Трубочистов после отцовского дома я, признаться, нигде больше не видела... У отца сегодня день рождения был бы. В столовой в том доме яблочный торт с миндалем подавали и последний раз тридцать свечей задували… Потом революция, а затем нас уже сюда, в Казахстан сослали… А яблони там в каждом дворе росли… Я помню, как цветут яблони…Дуся положила на место флакончик и достала семейную фотографию.

– Никого-никого не осталось: ни родных, ни двоюродных, ни троюродных...Комментировала она монотонно, тихо и горестно....Видел я однажды старушку на вокзале, у нее все украли в дороге. Вот также тихо и монотонно рассказывала она обо всем милиционеру, зная, что не вернуть уже ничего. Но делилась бедою и всеми прежними своими невзгодами, бесполезными для оперативного расследования. Делилась откровенно, потому что больше рассказывать было некому. Милиционер то ли по долгу службы, а скорее – из почтения к материнскому возрасту, покорно слушал, ничего и не думая искать, но и на том ему спасибо.

И Дуся, собственно, вспоминала то же, извлекая из совсем недавнего прошлого, но уже ушедшего в небытие вместе с целой эпохой уцелевшие фрагменты украденной жизни, лишь только в ее памяти и оставшейся. И вместе с нею уйдет. В сущем виде потенциал той жизни никак не реализован, и сама она, жизнь, в нарушение всех законов природы, своими же лишена права на продолжение... Ни дворянской усадьбы, ни потомков, ни следа на земле от целой династии, хотя бы в виде неоскверненных надгробий…Все логично, миллионы не дворянского сословия канули так же... Выгорели целые роды, семьи, традиции… Инерция насилия! Но зачем лично мне, во имя которого грудью прокладывали дорогу, жертвы со стороны этой женщины? Революционная необходимость? Да, была такая, и обосновали ее великие, семи пядей во лбу (а пядь – это предельно широкий, почти в шпагате, шаг пальцами ладони по плоскости) мыслители. Но, кажется, их учение адептам узколобым досталось.…Дусю с бранью забрал вернувшийся откуда-то пьяный в стельку сожитель.

Я посмотрел на добротную, с виражом сепии, старую фотографию. Уверенные в счастливом будущем молодые респектабельные родители. И мальчик с девочкой – белокурые и безмятежные. Эти в театр в бейсбольных кепках не пойдут, до конца отведенных им дней дворянское воспитание останется. Как и у всякого свое прочее, тоже...На обороте тисненого паспарту стояла коричневая чернильная надпись.

– Какая у Дуси фамилия? – спросил я Павловея…Федор Павлович собирался в новый рейс, но для езды уже, пожалуй, был тяжеловат.

– По мужу Ковалевская, он лет пять назад погиб… Вот так вот, из-за стола за руль, и, пожалуйста, вдова Ядвига Ковалевская, – ответил Павловей и пошел катать детей. Начали выяснять, сколько их в машине поместится. Набилось четырнадцать. Подоспевшая Надежда Петровна показала, что еще не полностью отрешена от дел. Хозяин получил внушение, и купцовская Светка полезла мыть уделанный салон.– Даже на потолке следы, – доложила она оттуда.Я спрятал фотографию в карман.              

   * * *            

Хроника дальше пошла чередой следующих событий: работа – ресторан – работа – пятничное послание народу Осадчего – ночная песня Никогосяна – работа... Впрочем, с нюансами, как раз и не позволяющими ни жизни, ни самой хронике казаться сухой и пресной. Добрая половина наших друзей по караван-сараям попала под амнистию, и каждый вечер мы наблюдали за суетой их сборов на абсолютную свободу. Причем, соответствующий указ руководители нашего государства подписали минута в минуту по времени, назначенному уголовником Лопушняком. У него с Ботнарем уже паспорта с кишиневской пропиской, а бендерскую свою они там, на месте, получат законно. Я посмотрел – документ как документ, без всяких подчисток и подмалевок. На фотографии Олег.

– Вы что, чистые бланки достали?

– Нет, перезаполнили на меня бывший в употреблении.

– Я черчение изучаю в институте! Ответственные чертежи тушью выполняются! Документы только тушью заполняются! Тушь в бумагу въедается, не выгрызешь потом! Ты понял! Это наука! Китайской тысячелетней практикой подтверждена!

– Ты глянь на него! Пойдем к Козловцеву, он тебе покажет практику... Только я с ним договорюсь сначала, перед кем попало он не светится… А нам он еще удостоверения к медалям за целину сделает к отъезду…                

 * * *            

Пятый вызов на сессию телеграммой прислал Радецкий. Предыдущие четыре мы по приезду получили на почте кипой и дали ответ, что к экзаменам не готовы. Теперь наш декан телеграфировал о том, что договорился на вторую половину августа с одним из челябинских вузов. Чтобы мы тут, по соседству, все за четвертый курс сдали... Совсем ума там у них нет...Купцов составил ответ.

– Где ты таких оборотов нахватался? – накинулся на него Борис. – Как это понимать: «покорнейше просим»? Как волостной писарь… Ты бы еще «с совершеннейшим к вам почтением» в концовку ввернул… Антон, переделай эту челобитную, почему мы им там кланяться должны?

Я переделал. «Челябинский вариант неприемлем категорически из-за непослаблений ни хрена не знаем живы здоровы привет ректору PS Ядвига здесь на фамилии Ковалевская звоните приезжайте заодно примите экзамены Братко Купцов Билай».

– Понял, как писать надо? – строго спросил Борис у Ивана. А потом у меня:

– А Дуся про брата знает?– Нет, вечером Купцов к Светке поедет, заодно отвезет письмо Радецкого.– Понял? – снова для порядка прикрикнул Борис на Ивана. – И поосторожней там, начни с намеков… Посетителей на почте не было, в исконно женском окошке «Прием телеграмм» виднелась негабаритная фигура сбитого мужика. Отложив ворох своих бумаг, он, не советуясь, выкинул аббревиатуру постскриптума, а также исправил «ни хрена» на «ничего».

– Немецких буков у нас нету, а текст должен соответствовать литературным нормам.

– Вы литературные нормы нового толку отслеживаете? – деликатно поинтересовался я у него…

– В сочинениях Эдуарда Лимонова, хотя бы... Просачиваться стали оттудова... В стиле гомосексуалистического реализма.

– Пошли они все туда, откуда просачиваются. Псу под хвост...Здоровый мужик, только на бабской работе сидит...

– Вы по фронтовой контузии место сидячее занимаете?

– Ты телеграмму шлешь или... – сочно выругался он.

– Работать мешаешь!Я тогда не знал, что это есть сам главный кустанайский почтмейстер. Сидел без чванства вместо заболевшей сотрудницы.Здоровый мужик, без комплексов. И знает, кому, что и где сказать...                

 * * *            

Витька Козловцев из второго корпуса караван-сарая был с каким-то врожденным дефектом – не то сколиоз, не то церебральный паралич, – но с детства определяющим человеку только область умственной деятельности. В Москве он «перелицовывал» документы. Найденные случайно, а большей частью краденые, но кем – это не его дело. Его забота – качественное обслуживание.

В нашем присутствии он расшил на листы паспорт очередного клиента (какой-то нафуфыренной барышни) и начал, комментируя, дозировать реактивы. Я видел много людей, рассуждающих по ходу дела именно о деле.

– Случай типичный, надо убрать штамп о браке, реакция должна пройти непосредственно на тексте, который выпадет вместе со всей сопутствующей мутью в абсолютно прозрачный осадок.

И плеснул пузырящуюся жидкость на жирное супружеское клеймо, оно в тот же момент бесследно испарилось. Затем листок попал под торбу с теплым песком, прошел еще ряд манипуляций и был предъявлен заказчику. Барышня тщательно изучила все в лупу, под углом и на просвет… Не понравилось…

– Этот как пятирублевка банковская, а остальные листы, так сказать, не первой свежести…

– Зацапанные порядком, а не «так сказать». Вот это и есть главная сложность в нашем деле. Кто вас знает, какими руками вы за документы там, при браке, хватаетесь. Сейчас процесс старения этого листика будем прорабатывать…Мы поблагодарили мастера и ушли...

– Ничего бы он тебе не показал, но когда я начал ему про твоих китайцев… – объяснил мне всю эту историю Олег.                

* * *            

В один из дней мы с рестораном чуть было не пролетели: все там было занято высокими военными чинами.

– Приказ, – извинился метрдотель.

Генерал, отдавший приказ, как раз выходил из туалета.

– Что за шум, а драки нет? – спросил он. И переприказал всем своим уплотниться для смычки с гражданским населением и отнести все наши расходы за их счет. А сам удалился в директорскую нишу.Большого ущерба армии мы не нанесли: в счет входила только закуска, а выпивка у них была с собой – свой спирт на глицерине военные наливали прямо из канистр. И нас угощали.

– А что за маневры Советской Армии на вверенной нам территории и вокруг бронированных нами столов? – потребовали объяснений мы.

– Военная тайна! – кивнули они в сторону генерала. – Давайте дербалызнем, а завтра вам все по радио скажут. В программе новостей из космоса.

– Понятно. Только при чем тут аграрный Кустанай?Кустанай был при том, что космонавт номер один Гагарин должен был приземлиться в наших степях, да промахнулся. А эти, из авиаотряда Свердловского военного округа, ждали космонавта номер два, который «уже болтается на орбите».

– Между прочим, он ваш, кустанайский, в летной школе тут учился... ...Проснулись мы, слабо припоминая вчерашнее, дома, с канистрой, клейменной инвентарным номером поискового отряда, еще хлюпающей жидкостью на дне, и, как это случается раз в жизни, знаменитыми.Разглашенная военная тайна оправдалась наполовину. Космонавт номер два тоже промахнулся и сел где-то в России. Это уже после него все попадали прямо. Туда, куда и мы. Но по радио подтвердили, что действительно 6-7 августа на корабле «Восток-2» космонавт номер два Герман Степанович Титов, 1935 года рождения, совершил 17 оборотов вокруг планеты и пролетел свыше 700000 километров. И весь караван-сарай ульем загудел: оказывается, вчера, как думалось, мы не по пьяной лавочке о засекреченных аргонавтах да про их канистру, тогда еще почти полную, угощая всех, болтали... И кое с кем, для простых смертных недосягаемых, мы на короткой ноге.

Вечером с орбитальными вестями вышла местная газета.Пониже, на своем земном месте и более скромным шрифтом излагалось решение местных властей о награждении медалями «За освоение целинных земель» группы передовиков, среди них, вместе с космонавтом, значились и наши фамилии.

А на развороте была большая статья Людмилы о нашей тыныштальской истории. Людмила – молодец! Ее зарисовка, хотя и начиналась героической цитатой из кюя Темирхана о запорожских батырах, но больше смахивала на рассказы Джека Лондона об освоении Клондайка, нежели на типичную тех лет трескотню о героях-бессребрениках.

Были на целине тогда «сознательные», без здорового честолюбия и равнодушные к материальным благам люди, а может, выдавали себя за таковых, но они просто путались под ногами. Равнять их с тем вавилонским каменщиком нельзя никак, тот сознательно таскал камни, а не красиво рассуждал. Наши же более походили на персонажи ранних социалистических коммун, где работяги пахали, а они в горны трубили да стягами размахивали…Словом, Людмила – молодец! Но что-то подозрительно много у нее подробностей о моей комсомольской деятельности там… А говорила, герои – не моя тема…

– Клинья подбивает, – решил Борис.                

* * *            

 В пятницу Першин с утра предупредил Осадчего, что сорвет его концерт сразу по открытию занавеса. Бригадир божился, что любит нас и что таких ребят у него еще не было. Подобные крайности в выражении чувств известны психологам по клинической картине пациентов подшофе или в белой горячке, но выводы бригадир сделал. Напился и уснул без выступления в уборной своего театра абсурда.

А в это время со свитой явился сам его превосходительство легендарный Ковырняга…Я сделал вывод: если начальство настоящее, то у вас полная сумятица в голове. Вы ощущаете звон в ушах от перепада высоты, потому что теперь вы на самом дне, вы щуритесь от фейерверка неведомой, скрытой от вас информации из их ясных умов, после чего и у вас, пресмыкающихся внизу, какое-то просветление... Даже Смагулов и Ломидзе, люди не рядовые, на его фоне потерялись.…Жупел и знамя Осадчего деловито осведомилось, где, собственно, сам Осадчий есть?

– Ну, вы же знаете, как он пашет? Допахался, что сердце схватило...

– Едем навестить, такие люди у меня по пальцам!..Мы отговорили, Жумабаев пообещал взять опеку больного под личный контроль. Он, конечно, знал, какой спазм случается у Осадчего в конце трудовой недели. И высокий начальник провел совещание без бригадира. Трехминутная его речь была посвящена месту нашего объекта и роли каждого из нас в цепи общих свершений. Нам и раньше было понятно: на нас смотрит вся страна... Но мы не подозревали, что так пристально, причем за каждым...Потом гость зычно, по-военному гаркнул:

– Есть вопросы?

Вопросы мы ставили ему ребром, Ковырняга тут же тщательно записал все на пачке папирос «Курортные». В заключение он предложил нам закурить… А затем порвал пустую пачку и выкинул, а Смагулов при этом акте сказал: «Правильно, на это мы здесь поставлены...»Гость оказался полностью осведомленным о наших здесь подвигах, поздравил с наградами, приказал Смагулову премировать всех и пожелал производственных успехов.

– А Осадчего берегите, – наказал он и, проходя мимо его каморки, поинтересовался, кто там так храпит.– Ночной директор, – ответил Братко.                

* * *            

Наш караван-сарай наполовину опустел внезапно, амнистированных организованно куда-то увезли на грузовиках. Козловцев не успел даже выписать Ботнарю с Лопушняком удостоверения к медалям. Сам «химик» под указ не попадал. Он москвич, поэтому вроде бы порешили, пусть пока на периферии поживет…

– Не дали попрощаться по-человечески, – сожалел Амадей. – Но, с другой стороны, они пока граждане полностью подневольные. Пенять им можно только на себя, мотайте на ус…В общежитии стояла неестественная тишина.

– Соломон сейчас нам споет...

– Песен сегодня не будет, – сказал Амадей. – Соломона с работы «Скорая помощь» увезла.

В воскресенье мы пошли в больницу. Никогосян лежал бледный, с квадратом усиков под носом. Голова седая, а усы черные… Извинительно улыбнулся, видать, понемногу отходит... Оклемается – разговорим, человек свой, общежитский… Вот жизнь: бригадиру еле рот заткнули, этот – наоборот… Когда уже собрались уходить, Никогосян протянул Осадчему письмо:

– Если со мной что-то случится, отправьте, пожалуйста, в Ереван. А, даст бог, вылечат – верните, пожалуйста, мне.

– Вы, случайно, не по-армянски адрес написали? – крутил Осадчий, как тогда чертежи, убористый конверт. Потом отдал его мне. Может, он и читать-то не умеет…

– Улица Маштоца? – спросил я. – У меня там товарищ живет, Аршакян Левон Варданакович, вместе играли в Запорожье. Он всегда, когда я по воротам бил, тряс полусогнутыми руками, со сжатыми по концам волосистыми кулаками и, пружиня в коленях, кричал: «Зачем некрасиво поступил, зачем ты мине пасировку не делал?»

– Я почти сорок лет футбол не видел, не то, что волосатого Аршакяна…

– Это ясно, Левону самому до сорока еще очень далеко. Я думал, фамилия вам что-нибудь скажет… У них вся династия на оккардёне – так он его называл – играла, лишь последний получился футболист. В отца, говорил, только носом вышел. Когда он свой коньяк армянский привозил и угощал, то рюмку сбоку рта пристраивал, по центру нос мешал… Значит, и по этой части они у вас там люди заметные…

– Они все там этим заметные, – показал крючком согнутый палец Осадчий. – Строил я там после армии, не сметы у них, а недоразумение сплошное...Никогосян снова скупо улыбнулся:

– Ваши футбольные истории похожи на правду. Только на нашей улице такой фамилии не было…– Нет-нет, Ереван точно… Может, улицу перепутал…Перепутал или нет – не знаю... Давно надо было с человеком поговорить, что он один, как бирюк... Но не начнешь же с ним, как Амадей, про ремонт общежития. На то есть, как говорит Осадчий, смета…  

Книга выпущена в Костанае в 2008 году