• Narrow screen resolution
  • Wide screen resolution
  • Auto width resolution
  • Increase font size
  • Decrease font size
  • Default font size
  • default color
  • red color
  • green color
KOSTANAY1879.RU | Костанай и костанайцы! | Портал о городе и жителях
Главная arrow Новости arrow Другое время: Серые тени за околицей (окончание)

Другое время: Серые тени за околицей (окончание)

Печать E-mail
Автор Administrator   
30.12.2013 г.

"Костанайские новости". 30 декабря 2013 года

 

В Петербурге главным коннозаводчиком был уже не граф Воронцов-Дашков, который удалился на покой, а великий князь Дмитрий Константинович. Однако графская затея с конными заводами не была забыта, из столицы дали и конкретный адрес, и помогли уладить финансовые неувязки. Под Астраханью, у калмыцкого коннозаводчика Абуши Дундукова, выращивали прекрасных кавалерийских коней для донского казачества и для российской армии. К началу Первой мировой войны половина российской кавалерии гарцевала на донских конях. Эти дончаки всем устраивали армию, кроме одной закавыки. Хозяева степных красавцев испокон веков были вольны в отношениях с государством, не очень-то жалуя релизы из столицы. «С Дона выдачи нет!»

Граф Воронцов-Дашков еще и для того все свои усилия употребил на создание новых конных заводов, чтобы избавиться от нежелательной зависимости от Дона. И в общем-то на обоюдной выгоде для обеих сторон важное дело сладилось. Государство бесплатно снабжало донских и близживущих к ним коннозаводчиков чистокровными и полукровными жеребцами, чтобы полученный приплод отправлять на восток, в новые конные заводы.

Первые же опыты оказались удачными, потомство донских жеребцов разительно отличалось от тех жеребят, что были получены от местных лошадок. За конным заводом, у небольшого озера, устроили нечто вроде ипподрома и там гоняли полученную конскую молодежь по кругу на скорость. Занялись даже выездкой, учили коней брать барьеры. Да, толк был, и связи с конюшнями Дундукова стали обыденным занятием. Благо, заводская казна затрат на племенные нужды фактически не несла. Так и двигалось дело, дело полковника Рюбина, давая армии и стране все более ладных и крепких лошадей. Чувствуя, что здесь он тоже полезен стране и оторванность от столиц не очень сказывается, полковник обретал и душевный покой, и силы для новых занятий.

Уже засыпая, Рюбин подумал, что надо бы утром самому проверить, кто и зачем бродил ночью вокруг заводского забора. С тем и провалился Владимир Карлович в сон, уронив на пол томик прозы Пушкина.

А утром уже можно было цитировать стихи поэта про мороз и солнце, и «вечор, ты помнишь, вьюга злилась...» Строки сами собой шли на память, когда Рюбин верхом выбирался за забор, к селению. Любуясь на заснеженные луга, заваленную сугробами старицу реки, он очень хотел увериться, что померещилась ему серая тень минувшей ночью. Однако же нет, не померещилась. С северной стороны, где сугробы были наиболее высоки, у самого забора увидел Рюбин знакомые следы, чуть припорошенные снегом. «Волк был, один, но матерый, вишь, искал, где перелезть». Конь испуганно прядал ушами, все пытался держать дистанцию со страшными следами.

А деревенские ребятишки, не ведая о ночном госте, искали и нашли себе новую забаву: разгонялись и головой ныряли в огромные сугробы, наметенные у речного обрыва.

Владимир Карлович приказал усилить караулы, безоружными в ночь не выезжать, поодиночке в городе или в Затоболовке не задерживаться. Первые дни эти меры казались пустыми хлопотами, но эдак через неделю, в аккурат перед Рождеством Христовым, когда снова разыгрался буран, случилась первая серьезная стычка. Дежурный, из казаков, объезжал завод вдоль забора и на счастье заметил мелькнувшую серую тень. Волк из-за сугроба привычно скользнул под брюхо коню, чтобы располосовать его до внутренностей, но казак успел перегнуться через седло и ударил шашкой. Волк по-собачьи взвизгнул, потерял отрубленное ухо и, роняя на снег капли крови, укрылся в прибрежных тальниках. Утром Рюбин отрядил на поиски зверя целую экспедицию, но волк ушел, следы его крови потерялись в поле, ни живым, ни мертвым серого не нашли.

Переселенцы потом говорили, что жив волчище, приходит по ночам к околице, ищет легкой добычи. Выл по ночам? А как же, но это только в рассказах страшен волчий вой. В жизни гораздо страшнее наглая уверенность зверя, когда он упрямо рвется к добыче. Слава Богу, лишь издалека видели мощного зверя с одним ухом. Потом уже старожилы Конного завода рассказывали, что этот же волк или его потомки не раз забегали на исходе зимы в поселок, рвали собак, добирались до скотины. Человека — нет, никого не задрали, может быть, просто случай не представился.

Хотя, рассказывали старики, съели все ж таки волки двух конюхов, которые угоняли лошадей в Китай. Но это совсем уже другая история, надо еще подумать, как подступиться к ней. И еще был случай, когда погиб в степи один из самых опытных и обязательных тренеров, и пока искали его вместе с лошадью, лежал он на земле, полузанесенный снегом. Человек лежал, лошадь ходила вокруг, тебеневала (добывала сухую траву из-под снега), волк кружил неподалеку, набирался храбрости для атаки. Было это в начале пятидесятых годов, это еще одна история, в которую, не зная деталей, трудно поверить.

Рюбин же, честно отслужив почти тридцать лет на конном заводе, сразу после февральской революции в Петрограде собрался и уехал. А чего было ждать, когда уже стали наезжать из города агитаторы: «Что же вы, мужики, офицеров слушаете, царю служите? Царя-то уже скинули, не пора ли за офицеров браться?»

Однажды даже показалось Рюбину, что где-то видел ранее он одного из агитаторов. Не тот ли это типус, что был уволен полковником за леность и пьянство с полгода назад? Но тот был гражданским, а этот в солдатскую шинель рядится. Когда ж успел послужить за такое-то короткое время? Нет, скорее всего показалось. Однако из столицы приходили все более неутешительные вести, и Владимир Карлович понял, что срок его службы здесь подошел к концу.

Кто-то из наших стариков диктовал стенографистке, что собрал полковник заводскую казну и сбежал от революции. Но вот в это верится с трудом. Никто и никогда не мог попрекнуть его в казнокрадстве, не давал он такого повода. Да и сменщик его, подполковник Петр Иванович Пименов, присланный Временным правительством в пору безвременья, вряд ли допустил бы такой исход. Так совпало (а ведь и в жизни немало бывает самых удивительных совпадений), что Рюбин уезжал тоже, как и приехал, в паводок, когда широко разлился Тобол. «Прощай, завод, прощай, река, степь — тебя я тоже больше не увижу. А лошадки мои еще послужат стране».

Владимир Карлович уехал в Петроград, вроде бы к детям, которых обучал в столице, и следы его затерялись. Надеюсь, что затерялись крепко, потому как в те и последующие годы за одну только принадлежность к офицерскому сословию ставили к стенке. А где ты служил, чем полезен был стране, все это были никому не нужные подробности.

Признаюсь, мне очень жаль расставаться в своих набросках с этим человеком. Как мало мы знаем о тех, кто был здесь до нас, как много мы могли бы взять у них в пример. Но уж так получилось, изложил все, что смог найти. Если же что-то еще встретится интересное про полковника Рюбина, вернусь к этой теме с удовольствием. Разве можно заранее знать, где и как совершенно случайно откроется продолжение этих историй? А пока — совсем другие сюжеты, на которые я намекал чуть выше. Продолжение обязательно будет.

P.S. Всех с праздником и до встречи в новом году

 

И — несколько выдержек из мемуаров старых конезаводских людей.

Я — дочь Зотова Павла Герасимовича, 1904 года рождения. Отец мой работал слесарем-механиком на конном заводе у Рюбина. Мать моя жива (запись сделана в 1978 году), ей 98-й год, чувствует себя хорошо, все помнит, поэтому она может что-нибудь дополнить.

Рюбин был крупный ростом, стригся под ежик. Всегда был в полковничьей форме. Шинель светло-серая, правая рука за спиной, в левой руке трость. В 6 часов утра он был уже на ногах. Отец ему каждый вечер докладывал, что сделал за день и получал от Рюбина наказ на завтра. Докладывал всегда стоя.

Я никогда не слышала, чтобы он кого-то оскорбил. Он уважал тех, кто умел хорошо работать. Он всегда интересовался, как люди живут. Если кто приезжал жить и работать, он всегда узнавал, какая семья, давал распоряжение, чем помочь, дать скота. Не любил тех, кто плохо работает. Отца он называл самородком. Хорошо он все делал, отец. Делать все мог, выточить из металла, починить, смастерить.

Около дома Рюбина был хороший колодец. Белье женщины ходили полоскать на речку. Были сделаны специальные полоскательные теплицы. Еще говорили всегда про тех женщин, которые полоскали дома белье: «Какая она хозяйка, она белье в корыте полощет».

Рюбин уезжал в 1917 году, уже было Временное правительство. Уезжал Рюбин весной, помню, было половодье. Я еще разговаривала с их горничной, когда мы вместе через реку переправлялись. Она везла их вещи, серебряную посуду.

Анна Павловна Тарасова.

 

Я — Ольховский Ефим Ефимович, родился в 1889 году. Когда мне исполнилось 12 лет, я пошел работать на конном заводе. Работал только в летнее время, зимой учился. Мы, подростки, работали на сенокосе, ворошили и сгребали сено. Платили нам по 50 копеек в день, питание было от завода, кормили рабочих хорошо, но и работали все много.

Помню, первую свою получку я отдал матери. Платили каждую неделю, и я получил за неделю 3 рубля. Бегом прибежал домой, отдал деньги матери. Она мне купила брюки, фуражку, ботинки, пояс — все к школе. И все остальные заработки я отдавал матери на нужды семьи. Тогда это деньги были большие и радость наша, ребятишек, была большая. Мы чувствовали себя взрослыми, помощниками семьи.

Территория конного завода простиралась до Майкуля, там было отделение конного завода. От Затоболовки до Майкуля шла трехверстная прогонная полоса. Я видел, как тут прогоняли лошадей. На этой полосе всегда проходила вооруженная охрана на верховых лошадях. Людям запрещали здесь косить сено. Помню, в детстве я ходил на эту полосу за ягодами. Ходил один, следил за объездчиком. Собираю ягоды и иду за всадником вслед. Боялся, что заметят меня, шел, пригибался.

Мне сейчас 90-й год. Я проучительствовал в Кустанае 40 лет. В ауле мугалимом 5 лет был. Преподавал русский язык. Потом уже преподавал и казахский язык. Выучил этот язык, сдал экзамены на звание учителя и преподавал в Лихачевке русский и казахский языки. Мне платили надбавку 15 % за преподавание казахского языка. У нас в семье все знали казахский язык.

т. Ольховская (видимо, жена Ефима Ефимовича):

Я помню, мы девчонками бегали за щавелем на эту полосу, которую охраняли объездчики. Они гоняли ребят, не разрешали брать ягоды, щавель. Но мы все-таки туда бегали, следили за объездчиком, чтобы он нас не увидел, собирали щавель. Объездчиком был Воробьев, мы его очень боялись. У них был дом в Кустанае, где сейчас городская гостиница. Рюбина тоже видели, взгляд у него был строгий, даже сердитый. Мы его тоже боялись.

   

                                                                                                                               Владимир Моторико

 

Добавить комментарий


« Пред.   След. »

Из фотоальбома...


холл 1-й школы и директор


Коллеги парикмахеры


25 мая 2019 года

ВНИМАНИЕ

Поиск генеалогической информации

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

 

 
 

Друзья сайта

      Спасибо за материальную поддержку сайта: Johannes Schmidt и Rosalia Schmidt, Елена Мшагская (Тюнина), Виталий Рерих, Денис Перекопный, Владислав Борлис

Время генерации страницы: 0.298 сек.