Смерть товарища Перцева

Рассказ опубликован в "Костанайских новостях", 18 марта 2009 года

Был уже полдень. Пыль, поднятая копытами казачьего коня, медленно оседала в пылающем воздухе. Один из конвоиров матерно выругался.

- Стрелить его, падлу, тута, на месте!

- Скоко наших под Троицком положил, сука! – отозвался второй.

- слышь-ка, поручик сказывал, штоб не доводить до станции, - первый, с мокрыми от пота подмышками медленно, как бы нехотя передернул затвор.

Перцев лопатками чувствовал стволы трехлинеек. Казаки даже руки вязать не стали. Который вечер в городском саду гремел военный оркестр, и кустанайские барышни наперебой отплясывали с чехами, а купцы и господа офицеры на радостях шампанским мыли свои холеные морды. Перцев аж зубами скрипнул. Совсем недавно он был командиром Шестнадцатого полка, и полк этот, неся потери, все-таки бил и бил шедших на Троицк белых, и руководитель Троицких большевиков, товарищ Аппельбаум, все ждал, что вот-вот из Екатеринбурга придет помощь, и они окончательно опрокинут чехов и дутовцев.

Вспомнилось искаженное злобой лицо пленного бородача: «Наш теперь Катеринбурх! Сам император Николай Александрович войско ведет!»

Этому не верили, пока не пришло известие, что Екатеринбург действительно пал, но тамошний Совет успел поставить к стенке последнего самодержца. Тогда и решили отступать на Кустанай.

Теперь Перцев жалел, что распустил полк. Военком Фролов вернулся уже после этого и еще два дня с кавалерийским отрядом пытался поддержать порядок в городе, по которому, обнаглев, свободно разгуливал добровольческий отряд. Офицеры и слюнявые реалисты арестовывали членов уисполкома и большевиков.

- А ну сыми сапоги! – конопатый конвоир даже не пытался целиться.

- Го-го-го! Откомиссарил! Давай, голуба! – дурашливо оскалился второй.

Перцев понял все. Еще утром, когда ему, связанному ремнем, поручик Мартынюк выбил передние зубы, он знал, что пощады не будет. «Судить еще собирались эту сволочь! Луб, гадина, вывел поручика из тюрьмы сразу после роспуска полка. Обоих надо было расстрелять за мартовский мятеж!»

Мартынюк долго не задержал:

- Ну вот, Перцев, в апреле ты меня допрашивал, а теперь я вас всех, быдло, кровью умою. Как собак бешеных всех вас стрелять буду. Конвоир! Красному трудно идти до станции! – пена выступила на офицерских губах.

…Перцев медленно стягивал вдруг ставшие тесными сапоги. Нет, страха не было, и не от жалости к себе захотелось плакать. И правильно, что прошлой осенью он первым записался в Красную гвардию. Эх, заборы… Разве уйдешь от них? Винтовка опередит!

- Сквитаться б с вами! – с бессильной яростью швырнул он оба сапога в конвоиров.

Его расстреляли на перекрестке Гоголевской и Актюбинской, теперь улиц Гоголя и Летунова. Почти одновременно два выстрела страшной судорогой искорежили тело бывшего унтер-офицера. Третья пуля ударила в голову, и старший, подобрав сапоги, даже не глянул на лежащего в пыли, над которым кружили уже большие зеленые мухи.

- Пошли, тута вдову одну знаю. Самого у ей, стервы! Опосля скажем: убегал, то и задержались.

И откуда было знать казачине, что через год с небольшим не успеет он уйти за Тобол: справедливая пуля молодого тухачевца воздаст ему за все.

                                                                         Владимир Лоскутников