Есть только память...

Издание Луганского областного совета - "Наша газета"

На Украине, в Луганском издании "Наша газета" было опубликован материал, нашей землячки Анны Мунш. Один из жизненных периодов ее семьи проходил и на нашей костанайской земле

История семьи немецких поселенцев Кнорр из села Верхне-Тузлово, рассказанная предками и записанная современниками

 Какие силы возвращают людей к местам прежнего проживания – ностальгия, чувство недосказанности? А может, желание увидеть то, что становится определяющим в восприятии жизни представителями последующих поколений? Или просто хочется вдохнуть тот воздух? Ответить на эти вопросы могут те, кто пережил подобные моменты в своей жизни, а еще лучше – имел возможность их реализовать.

 Благодаря Интернету, в редакцию «Нашей газеты» обратилась гражданка Германии, а ранее – жительница Казахстана Анна Мунш, которая поведала историю своей семьи, связанную с нашим краем, а именно с селом Верхне-Тузлово Новоборовицкого сельсовета г. Свердловск – до 1915 года это была колония Грюнталь. Здесь с начала XX века проживали ее родные, немцы по национальности. Нелегкая им выпала доля: в 37-м году мужчины были расстреляны, посажены в тюрьмы или отправлены в лагеря ГУЛАГа. Женщин с детьми сослали в Казахстан. Многие умерли в дороге или от голода уже в Казахстане. Из лагерей почти никто не вернулся…

 Анна Мунш (в девичестве Кнорр) родилась в Казахстане, куда в числе других немецких семей была выслана ее бабушка с двумя детьми. Здесь она выросла, получила образование, создала свою семью. И вот уже двенадцать лет живет в Германии.

 Примерно год назад Анна Леонидовна решила предать бумаге историю рода Кнорр, который насчитывает около 250 лет, систематизировав известные ей сведения, записав воспоминания, которые слышала от бабушки, и рассказы здравствующей ныне тети. Постепенно пришла к мысли, что материала набирается на полноценную книгу, надо лишь эмоциональные рассказы родных подкрепить официальными сведениями из архивов.

 По крупицам собирала Анна данные из исторических статей, диссертаций, указов и документов, а также из архивов разных регионов и церковных книг тех населенных пунктов, где предки жили и создавали дочерние колонии. На рассылаемые ее запросы откликнулись сотрудники Государственного архива Луганской области, Ровеньковского райвоенкомата, Луганского областного военкомата, мемориального комплекса «Музей Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.» в Киеве, Подольского военного архива Минобороны РФ. Правда, гражданке Германии приходилось порой нервничать из-за наших бюрократических проволочек. Шутка ли, справки из архивов приходили через три-четыре месяца, да и суммы для их легализации были шокирующие. Но Анна надежды не теряла, продолжала писать и ждать. Ее настойчивостью можно только восхищаться!

 Еще один огромный пласт информации – это описание «рассветов и закатов» жизни немцев-колонистов при советской власти, основанных на свидетельствах живых участников тех событий: «С их помощью я надеюсь сохранить и передать своим потомкам память о наших дедах, отцах и близких родственниках. Возможно, эта книга останется единственным связующим звеном в цепи: предки – я – будущие поколения. К тому же очень хотелось восстановить справедливость в отношении своих родных, репрессированных в 30-е годы прошлого века. Ведь мое поколение – это уже внуки врагов народа...».

 Так история великой страны преломилась через судьбу одного рода, одной семьи, и появилась книга Анны Мунш «В пламени судьбы», сейчас она готовится к печати. Автор любезно предоставила нам главы из нее для печати.

 Мирная жизнь

 Главный герой повествования Йоганн Генрихович Кнорр (1865 – 1943), который доводился праправнуком Георгию и Сюзанне Кнорр – тем, кто когда-то первыми покинули Германию и переехали в царскую Россию. Он же доводился прапрадедом тем, кто уже в конце ХХ века последними из семьи Кнорр покинули Россию и вернулись в Германию. На судьбу этого человека выпали и самые лучшие годы жизни немцев в царской Руси, и самые тяжелые годы лихолетья, то есть от жизни в райском уголке до голодной смерти в аду при жизни.

 …В 1905 году Иван Кнорр (так его стали звать в России, и это же имя было нацарапано на его деревянном могильном кресте после смерти) вместе с отцом и семьями Вагнер, Оборовских, Ольденбергер, Шек основали новую колонию Грюнталь в Ровеньковском районе нашей области. К тому времени на подворье семьи было от 8 до 10 лошадей, до десяти коров, телеги, плуги и другой крупный инвентарь. Кроме того, уже тогда у них была своя паровая молотилка. Но главным богатством в семье были, конечно же, любимые дети: пять сыновей и три дочери. Все помогали взрослым по дому и хозяйству. И это было не прихотью родителей, а простая жизненная необходимость.

 Время пролетело быстро, и вот уже на выданье дочери, сыновья привели домой невест. Поскольку разрешения на покупку новых земель пока не было, то нашли выход – к родительскому дому пристраивать новые комнаты. К 1920 году под одной крышей жили шесть семей, в общей сложности двадцать человек. А еще через десять лет в семье добавилось десять внуков, и все по-прежнему проживали в одном доме, который теперь уже занимал полквартала в центре села. Вместе с домом росли и сад, и огород, и количество скота на подворье, амбары для зерна и пристройки для скота и птицы. Каждый в доме знал свою работу. Сыновья от зари до зари работали в поле – пахали, сеяли, убирали зерно. Женщины делали работу по дому: кто-то стирал на всех, кто-то нянчил детей, кто-то работал в саду, который занимал огромную территорию и начинался сразу за домом. Каждый член большой крестьянской семьи знал свои обязанности и каждый знал, что перечить отцу и матери ни в коем случае нельзя.

 В колонии Грюнталь усадьба деда Ивана считалась образцовой. Она выглядела так, словно здесь живет очень зажиточное семейство, но на самом деле за его стенами жила обычная рядовая семья. В таких же домах жили и другие родственники, у всех были такие же подворья и примерно такой же достаток. Немцы строили дома на высоких фундаментах, с подвалами со ступеньками и черепичными крышами.

 К 1930 году в стране проводилась коллективизация путем жесткого административного нажима. Раскулачивали тогда и русских, и украинцев, и представителей других национальностей, но так как зажиточных немецких хозяйств было в несколько раз больше, то и получается, что раскулачили всех представителей трудолюбивой нации, в том числе и деда Ивана.

 Одним из первых в Ровеньковском районе на базе немецкой колонии Грюнталь был организован колхоз «Роте Фане». И так случилось, что самый младший сын Адам Кнорр стоял у истоков его создания. Работая в сельском совете, именно он вместе с уполномоченными из района занимался организацией своего колхоза, и именно он раскулачил своих родителей. Однажды ночью он приехал за ними и вывез их на станцию Должанская (ныне город Свердловск) к родителям жены. У них они прятались полгода, а когда страсти поутихли, он их снова привез в Верхне-Тузлово, но уже в дом к их дочери Анне. Родители на него обиду не держали, понимали, что в стране наступили другие времена и еще были благодарны, что он спас их от изгнания в Сибирь. Ведь те, кто попали вместе с ними под раскулачивание, были высланы на север, где, скорее всего, погибли в первый же год.

 А в огромном доме деда Ивана вскоре расположился сельский совет, школа и больница. Поля были отданы колхозу вместе с техникой, за рога увели скотину на колхозную ферму.

 Репрессии

 На этом испытания для немцев-колонистов не закончились. Наступил 1937 год. Огромная, ненасытная машина репрессий все больше и больше набирала обороты. В нее вбрасывали новые сотни, тысячи жертв, а она их ломала и перемалывала, словно мясорубка. Немцев (в большинстве своем они были всего лишь простыми колхозниками и имели только начальное образование) расстреливали не по национальному признаку, а лишь только потому, что вождям из Кремля повсюду мерещились враги и контрреволюционеры.

 Не обошла беда и семью деда Ивана: в 1937–38 годах расстреляли его сыновей Филиппа, Ивана и зятя Кондрата. В 1941 году по 10 лет получили сын Валентин и еще один зять Филипп. Овдовели женщины семьи Кнорр, полусиротами остались малые дети, но не было похорон в доме, как и не добавлялись могилы на сельском кладбище. После казни не было точного дня смерти, не было последних слов. Была только пустота…

 Еще долгое время родные ничего не знали о судьбе мужчин. Около четырех лет жены и матери ходили просить свидания, но им его не давали, только исправно принимали передачи. Передачи для людей, которых уже давно не было в живых.

Где черпали силы матери, вдовы, дети, чтобы не обезуметь от нечеловеческих издевательств над семьями? Как продолжали жить те, у кого забрали все? Как жили те, кого считали «врагами народа»? Наверное, ответить на эти вопросы сможет только тот, кто пережил все это.

О том, каким в августе 1937 года запомнился арест Адама Валентиновича Кнорр (внука деда Ивана) его трехлетнему сыну Лео, читаем в книге:

 «Отец крепко прижал меня к себе и тихо заплакал. Он не хотел выпускать меня из своих рук, но чекисты подгоняли. Его торопили, но он не хотел выходить из своего дома, как будто знал, что больше никогда не переступит его порог. Я помню, как меня вырвали из его рук, а затем согнули отца почти до пола, вывернув назад руки, и вывели на улицу. У ворот стоял «воронок», в который его запихали и увезли. Мама слегла после той страшной ночи на несколько недель, мы думали, что она не оправится от этого удара».

 Адама отправили по этапу на долгие десять лет на лесоповалы Кемеровской области, и он больше никогда не зайдет в свой дом в Верхне-Тузлово, не пройдет по своему селу и не окинет взглядом хлебные поля, на которых проливал сто потов на благо своего колхоза и страны, которую любил и считал своей Родиной. На руках его жены Лизы остались трехлетний Лео и семилетняя Фрида. Уже через несколько лет его семью с тысячами других заставят покинуть свои дома и отправят в чужие края за пять тысяч километров от родных мест. На долгие сорок лет они будут лишены права просто посетить свое родное село...

 «Мой дед отсидел десять лет, как он говорил, от звонка до звонка в тюрьме Кемеровской области, – вспоминает Анна Леонидовна. – Как и других, после смерти Сталина, его реабилитируют, но, к сожалению, государство сделает это так тихо и незаметно, что даже тот, кого реабилитировали, не узнает об этом при жизни. В 2010 году я нашла его имя в книге памяти жертв политических репрессий по Луганской области».

 В числе арестованных был еще один сын деда Ивана – Адам, 1905 года рождения. Тот самый, который работал секретарем в сельском совете и стоял у истоков создания колхоза. Но и это не спасло. Его отправили в Челябинскую область скитаться по лагерям НКВД, а жену с детьми депортировали в Семипалатинскую область. К слову, это единственная семья в большом роду Кнорр, которая воссоединилась после спецкомендатуры и смогла выехать домой на Украину. Уже в советское время Адам Иванович работал директором школы в Свердловске, так как был учителем по образованию – до войны закончил Новочеркасский педагогический институт.

 К началу Великой Отечественной войны в селе Верхне-Тузлово оставалось всего несколько мужчин, среди них – Валентин Иванович Кнорр. В 1941 году ему было 48 лет. Его арестовали ночью. «Дайте мне в руки оружие, я принесу на фронте больше пользы, чем в земле», – попросил он конвоиров, но те лишь ухмыльнулись и выволокли помощника управляющего колхозом из дома и запихали в «воронок». Долгие десять лет он будет отбывать наказание в лагерях Кировской области.

 Так постепенно в огромной семье Кнорр мужчин не осталось. И лишь дед Йоганн-Иван еле передвигал ногами. Бедолага, он всех сыновей и зятьев оплакивал вместе с дочерьми и снохами, часто повторяя: «Слава Богу, что мать не дожила до этих страшных дней и не узнала, как истребляли ее детей, она бы этого просто не вынесла...»

 Оккупация

 Первые месяцы Великой Отечественной войны для жителей Верхне-Тузлово запомнились не только ужасами боевых действий, но и «депортацией народов», проводимой в стране. Давно обрусевших немцев из соседних сел вывезли в августе 1941 года, очередь была за верхнетузловцами. Но стремительное наступление фашистов в ноябре, после которого они заняли село, помешало этим планам. В итоге все жители семьи Кнорр вместе с другими односельчанами оказались заложниками ситуации, и около года находились под бомбежками с неба, прячась то от русских, то от немецких авиабомб. Линия фронта менялась несколько раз, и все это сопровождалось тяжелыми боями.

 Родственники Анны Мунш рассказывали, «как русские солдатики с песнями прошли по селу и как потом на них налетели немецкие самолеты уже за селом. Только на наши огороды упало 28 снарядов, еще один снаряд попал в соседний дом, и он сгорел».

 «После одного из таких жестоких боев дети пошли в лес, искали погибших красноармейцев, а взрослые потом похоронили убитых в братской могиле. Предполагают, что их там было несколько сотен. А часть выживших солдат оказалась в плену, их немцы загнали в здание школы, – так передает воспоминания своих родных Анна Леонидовна. – Несмотря на то что село было занято фашистами, моя бабушка Лиза варила свеклу и картошку для военнопленных, а дети, в том числе и мой отец, тайком их кормили. Он рассказывал, как молодые солдатики подставляли свои пилотки, чтобы дети могли положить туда что-то поесть. Но так было не всегда, видимо, в тот день у немцев где-то застряла полевая кухня, поэтому они пленных не кормили. А когда их кухня пришла, то уже кормили сами».

 Немцы, занявшие село, не расстреливали местное население – ни русских, ни украинцев, ни немцев. Но расстреляли девять евреев. Один плакал и просил на чисто немецком языке: у меня мать немка, не убивайте нас. Но их заставили на другом конце села вырыть себе могилы и ночью расстреляли…

 Когда село было отбито у фашистов частями Красной Армии, то женщины семьи Кнорр вызвались стирать гимнастерки, портянки – жалко было солдатиков. В доме расстрелянного Филиппа – сына деда Ивана – была устроена импровизированная санчасть, где военврачи проводили операции раненым, а женщины и дети помогали отмачивать раны, постоянно держали кипяток на печке, стирали бинты, выхаживали красноармейцев.

 «Вот как все перемешано в одной семье: от расстрелов как предателей до таких вот поступков», – пишет Анна в книге.

 Депортация. Казахстан

 Восемь месяцев оккупационного ада сменились высылкой в Казахстан в начале лета 1942 года всех остававшихся женщин и детей из немецких семей. Украинское село полностью опустело за один день.

 В селе Осиново мы встретились с Николаем Слесаревым, который помнит те события, потому как был их непосредственным участником.

 – Мне в тот год было семнадцать лет, – вспоминает Николай Ильич. – Милиционеры приказали вывозить на бричках семьи немцев из Верхне-Тузлово на железнодорожную станцию Должанскую. Люди плакали, скотина ревела, собаки скулили и бежали вслед за нами. Жутковато было… А в обратный путь на тех же бричках вез уголь. Вернулся в село, где стояла непривычная тишина. Открытые дома пугали – вот только в них была жизнь, во дворе работали люди, бегали дети, издавала звуки домашняя скотина и вот теперь – ти-ши-на…

 Дожившие до мирного времени члены семьи Кнорр вспоминали, что эшелон с эвакуированными подолгу простаивал, потому что рельсы были разгромлены, несколько раз возвращали назад, его постоянно бомбили фашисты, и тогда женщины выбегали из вагонов, махали платками, давая понять, что в поезде нет военных. Вот как вспоминает об этом Лина Мейер, ехавшая в том эшелоне:

 «...Откуда-то налетели немецкие самолеты и закидали поезд бомбами. Нам кричали «Ложись!», «В лес!», но от них спасения не было. Люди метались по полю, кричали женщины и дети, стонали раненые, а в небе дикий вой, свист пуль. И тени, падающие от крыльев с крестами прямо на наши головы. Тени от крылатой смерти, которые я не забуду никогда. Я упала на землю, стиснула зубы и сжала руками голову. Рядом в траве лежала мама, которая всем своим хрупким телом укрыла нашу четырехлетнюю Веру. Мы лежали в траве и думали: неужели этим извергам в небе не видно, что эшелон не военный, что в нем нет никого, кроме женщин и детей?! Но они разворачивались и снова прицельно били по толпе. После того как закончилась бомбардировка и стихли взрывы снарядов, на местности тихо не стало. Повсюду громкий плач, стоны, боль. И несмолкающее человеческое горе...

 Так как железнодорожная линия была разрушена, наш эшелон развернули назад. Через несколько дней мы снова проезжали это кровавое место. Повсюду еще лежали разорванные перины и подушки, а ветерок шевелил окровавленные перья. Так только маки цветут в степи, но то не цветы были, а кровь десятков невинных людей.

Никогда не забуду случай, который произошел в нашем вагоне. Во время остановки от поезда отстала кормящая мать, ее грудного ребенка до самого Кустаная кормила грудью другая женщина. Я часто вспоминала и думала, нашла ли она когда-нибудь своего ребенка, как жила она, не тронулась ли умом от такого горя. Я думаю, меня понимает каждая женщина. Что делать, как быть, когда молоко прибывает в груди, а приложить к ней некого. Еще помню, как в нашем эшелоне мальчик лет двенадцати попал под поезд и ему отрезало ноги…».

 Всего в эшелоне было 2748 человек из разных деревень, из них больше ста жителей села Верхне-Тузлово. Они не понимали, за что с ними так обращаются, чувствовали себя бесправными и бессильными. Где-то глубоко в душе еще теплилась надежда, что по приезде на новое место жительства все снова образуется, что они по справкам обретут обещанное имущество, скот и дома. А поэтому люди были готовы перенести все трудности переезда и мало кто предполагал, что до места назначения доедут не все, что всего через несколько дней людей, уже мертвых, начнут снимать на станциях.

 Кто доехал, поселились в казахском поселке Алешинка. Верхнетузловцам жилья не предоставили, они ютились в сараях, кладовках, рыли ямы в земле. Всю свою одежду они выменяли на еду в первые месяцы поселения. Женщины наматывали в сорокаградусные морозы тряпки на ноги и ходили по дворам, просили милостыню.

 В Казахстане отказались от немецких имен, отказались от языка, хотели все забыть и начать жить снова. Так Фрида стала Лидой, Лео – Леней, Йоганн – Иваном.

 «...За калиткой послышались шорох и голоса каких-то людей. Старая собака тявкнула несколько раз, но, увидев перед собой двух огромных мужиков, забилась в будку и тихо поскуливала оттуда. В дверь громко постучали. А потом еще и еще. Лиза с детьми спали почти у порога, поэтому стучали чуть ли не за их спинами. Тело 33-летней женщины обмякло, руки и ноги затряслись, а сердце забилось с такой частотой и силой, что она слышала и чувствовала его под своей кожей. И как в страшном сне все повторилось снова.

 – Собирайся! В восемь часов утра должна быть в сельском совете! – все в той же манере был произнесен приказ. Ничего не изменилось: та же команда, та же форма, та же манера приходить ночью и та же цель – уничтожить нацию.

 – Как же? За что? Пощадите, у меня же малолетние дети, – ели выдавила Лиза дрожащим голосом. Чекист только зло глянул на нее и строго произнес:

– Освобождаются мамаши, у которых на руках дети до трех лет, а твои вон уже какие вымахали, – показал он в сторону стоявшей Фриды-Лиды с таким хладнокровием, словно и сам был уверен, что одиннадцатилетней девочке больше не нужна забота матери. – А тебе уже пора искупать свою вину. Вот отработаешь честным трудом несколько лет на благо Родины, и тогда, возможно, тебе простятся твои подлые грешки!

 Чекисты закрыли за собой дверь. Ноги Лизы стали ватными и перестали ее слушаться. Упершись своим худеньким телом на стену, она медленно, теряя рассудок, сползала вниз. Перепуганные Лида и Леня начали плакать и поднимать свою мать с пола. «Никогда не забуду, как заголосила мама, узнав о том, что ее забирают в трудовую армию», – вспоминала потом Лида.

 – Боже праведный, за что ты нас караешь?! Какие подлые грешки? Что я кому сделала плохого? Ну разве такое можно пережить? – рыдала молодая женщина, обхватив голову руками. – Куда меня забирают, на кого оставляют детей?!

 Лиза никогда не забудет, какие тяжелые были проводы у военкомата:

 – Хорошо, что мои дети остались в Алешинке. Не на каждых похоронах так плачут и причитают люди. Вместе с припавшими друг к другу детьми и матерями плакали все, кто пришел на эти тяжкие проводы. После того как машина тронулась, дети еще долго бежали со слезами: «Мама, мамочка, не уезжай, не бросай нас». Женщины ревели на кузове грузовика так, что не было слышно гула мотора. Многие женщины голосили и падали в обмороки, бились в истерике от вида бегущих следом за грузовиком детей с тянущимися ручонками.

 В этот страшный день многие мамочки и дети видели друг друга в последний раз. Кто-то не выдержал условий работы и содержания и умер в лагере. Чьи-то дети, оставшись без кормилиц, не пережили испытания голодом и умерли в первый же год, чьи-то попали в детские дома и были усыновлены в другие семьи. Из Верхне-Тузлово только в Алешинку выслали семь немецких семей. Среди них было несколько стареньких бабушек, с которыми оставили по восемь-десять детей».

 Леня, выживший в тот страшный период благодаря мужеству и самоотверженности своей матери, и есть отец Анны Мунш, нашей собеседницы. Не меньшее потрясение вызывает и история ее мамы, также немки по происхождению, родившейся через двадцать дней после расстрела отца в Запорожской области.

 «…Жители Карлсруе (сейчас это село Зразковое Михайловского района – Ред.) с ужасом вспоминали события 6 сентября 1937 года, когда из дома уводили Евгения Мейера. Беременная на последних днях Берта бежала следом за сотрудниками НКВД, спотыкаясь и поддерживая живот, плача, умоляла их: «Скажите, вы отпустите его, скажите, когда он вернется домой? Пожалуйста, пощадите, мне ж на днях рожать...».

 «Да, да... сейчас поговорим и отпустим», – насмехаясь, ответили ей чекисты, знавшие точно, что они уводят его из дома навсегда. Ведь списки арестованных составлялись заранее, а сейчас они просто собирали людей, выполняя директивы сверху. Через тринадцать дней моя бабушка Берта в тяжелых родах, от которых долго не могла оправиться, родила мою маму. Время шло, а от Евгения не было никаких известий. Только в семидесятых годах на запрос пришел ответ, где черным по белому были написаны и дата смерти, и причина – заражение крови, и только место смерти оставалось неизвестным. Несмотря на это известие, семья продолжала верить, что их отец жив и вернется домой. Они были уверены, что он не предатель, что он ни в чем не виноват. Лишь после XX съезда КПСС, после доклада Хрущева многое стало ясно. Ясно и страшно. Открылась многолетняя чудовищная ложь. «Десять лет без права переписки» означало расстрел. Репрессии сверху дополнялись массовым доносительством снизу. Доносы свидетельствовали о тяжелой болезни общества, порожденной насаждавшимися подозрительностью, враждой, шпиономанией.

 В поселке знали, кого подозревать в «стукачестве», через многие годы он и сам появился в жизни Берты. Тяжелобольной, перед смертью он решил покаяться перед ней, признавшись, что оговорил Евгения и его братьев, так как его заставили это сделать. Теперь он мучается и готов вымолить прощение у семьи. Берта так вспоминала об этом: «Его жена пришла ко мне и попросила исполнить последнее желание ее мужа – прийти к его постели. Я не знала, как поступить, не знала смогу ли я посмотреть в его бессовестные глаза. Я не знала, смогу ли простить и понять его лживый поступок. К ним в дом я пошла вместе со старшей дочерью Линой. На руках я несла Верочку, которая так и не увидела своего отца, а он не узнал о рождении дочурки. Сосед из последних сил бормотал, что ему угрожали, приставляли к затылку револьвер, что он не хотел, но его заставили написать ложное свидетельство. Лина все теребила меня тогда за руку, отворачивалась и шептала, мол, не надо, мамочка, не надо, пусть мучается, пусть в аду горит... Я не хотела прощать, но, видя его искренние страдания, немного постояв у кровати, я молча положила свою руку сверху его ладони, после чего он глубоко вздохнул и умер. «На все воля Божья, каждый ответит перед Богом за свои грехи», – сказала его жене и ушла».

 И только в марте 2012 года в «Книге реабилитированных историей по Запорожской области» его внуки отыщут запись, подтверждающую невиновность деда, в которой никогда не сомневались: Мейер Е.Ф., реабилитирован посмертно.

 Позже на их запрос в Германию пришла архивная справка, которая раскрыла правду. Взяв ее в руки, дочь Берты и Евгения разрыдалась:

 «Дорогой мой папочка. Прости меня, что спустя 75 лет я обращаюсь к твоему духу. В этом году мне самой исполняется 75 лет, ровно столько, как ты в числе тысяч невинных людей расстрелян подлой рукой убийцы. Всю свою жизнь мы ждали весточки от тебя и верили в твою невиновность, торжество правды и справедливости. Мы не верили, что ты умер в тюрьме и даже придумывали для себя небылицы, что ты смог бежать из застенков Днепропетровского НКВД и живешь где-то в Канаде. Мы ходили к гадалкам и верили их сказкам. Нам так было легче жить. И вот сейчас я держу в руках справку о твоем варварском расстреле и посмертной реабилитации. Я даже не знаю, где покоятся твои косточки. Дорогой мой папочка, ты даже не узнал, что я у тебя родилась. Твои старшие дети Лина и Евгений так и не узнали при жизни, что произошло с тобой на самом деле. Но ты знай, как бы ни уродовала нас страна, в которой мы родились, что бы мы ни слышали о тебе, мы никогда в это не верили, мы всегда любили и ждали тебя.

 Эти изверги лишили меня не только ласки, заботы и защиты отца, они лишили меня возможности хоть один раз в своей жизни произнести слово «папа» и хоть один раз побывать в твоих руках…»

 Реабилитация

 Уже несколько лет во всех республиках бывшего Советского Союза ведется огромная работа по созданию книг памяти жертв политических репрессий. Многие имена невинно пострадавших людей уже занесены на их страницы, а скольких еще предстоит восстановить. По неполным данным «Книги памяти» по Луганской области в нее уже занесены фамилии 66 жителей села Верхне-Тузлова, проживавших в нем на день ареста. 40 из них были расстреляны в течение первых четырех месяцев «большого террора», 26 осуждены на длительные сроки, среди них 3 женщины. Например, горькая судьба постигла семью Марии – дочери деда Ивана, которая в замужестве носила фамилию Вотчель: в течение нескольких дней расстреляли пять парней в возрасте от 18 до 32 лет, это были ее муж Филипп с братьями. В книге памяти против фамилии каждого написано «хлебороб колхоза». У одного из них написано, что дело прекращено за отсутствием состава преступления, но его уже успели убить в следственном изоляторе. Как матери это вынесли?!

 Увы, так поступали не только с немцами. Так поступали со всеми: в книге памяти на одну немецкую фамилию – десять украинских. Только по Ровеньковскому району фамилии официально признанных без вести пропавшими занимают 13 страниц печатного текста. А сколько еще тех, кто родились и выросли в этом селе, но проживали в его окрестностях, других селах и поселках? Из осужденных вернулись домой единицы, большинство же остались навечно в земле, их тела покоятся в общих братских могилах, на которых нет ни имен, ни венков, ни надписей, как, впрочем, нет и самих могил. Есть только память их детей и внуков, которые плачут по ним до сих пор.

 – Какие бы трудные времена ни были, но в нашей семье люди не озлобились, – подчеркнула несколько раз в разговоре Анна Леонидовна. – Просто о тех годах не хотели вспоминать и рассказывать. Говорили – «то времена были такие». А потом наступили другие времена, и все трудармейцы были реабилитированы, большинство посмертно. Многие мои родственники в мирное время удостоены почетных грамот и медалей. Мой дед, тот самый Адам, который отсидел ни за что 10 лет, в 60-х годах за добросовестный труд был дважды награжден грамотами Верховного Совета, подписанными Ворошиловым. Одну из них ему вручали в Москве на ВДНХ. Вот так – от врага до героя!

Сегодняшний день

 С развалом СССР жизнь подкинула очередное испытание немецким поселенцам, снова оставив их без прав и без родины. Они не русские, чтобы уехать жить в Россию, не украинцы, чтобы вернуться на Украину, и не казахи, чтобы жить в Казахстане. И тогда члены семьи Анны Мунш подали документы на ПМЖ в Германию. Их проверяли ровно пять лет, пока посчитали немцами, и в 2000 году дали разрешение на переезд.

 – И все равно, где бы мои родные ни жили, в Казахстане или Германии, своим домом они всегда считали и считают Верхне-Тузлово. Даже если заговорят, допустим, о яблоках, то обязательно в разговоре проскочит «когда мы жили еще дома...» или «у нас дома были сорта такие-то…». Это где-то на генном уровне отложилось, – взволнованно поведала Анна Леонидовна.

 Пообещав разузнать и показать все, что осталось от немецкого поселения на сегодняшний день, творческий коллектив редакции отправился в Верхне-Тузлово. По словесному описанию мы нашли дом, в котором могла жить семья Анны. Точнее, нашли развалины дома. Последнее, что в нем было – это школа, так как дом был большой, добротный, в нем можно было разместить несколько классов. После раскулачивания большой семьи в нем в разные годы размещались школа, больница и сельский совет.

 Руководитель краеведческого музея Новоборовицкой средней школы Валентина Афанасенко, которая занималась историей немецких поселений и помогала нам в поисках, показала немецкий рубель. Его передал в музей Николай Слесарев, хранивший у себя с 1942 года – подобрал возле одного из немецких домов, сам не понимания, какая от него может быть польза в хозяйстве. Для сравнения мы сфотографировали старинный предмет домашнего обихода рядом с его «коллегой» украинского происхождения. Немецкий рубель длиннее и шире оказался.

 Здесь же в музее есть немецкая черепица – красная, тяжелая. На ней четко читается надпись «Биттнер. Мирское», то есть изготовлена она на местном предприятии. Рядом на стенде еще одна черепица, но уже другого производства «Деркачевы. Ровеньки». Поверьте на слово, между этими предметами есть разница по весу, добротности в пользу немецкого производителя.

 Все старожилы, с кем мы беседовали в Верхне-Тузлово и Новоборовицах, хорошо отзывались о немецких поселенцах, вспоминая, как у них все было ухожено и продумано в хозяйственном устройстве.

 Надежда Михайловна Михайличенко работала в 30-х годах в школе в селе Писаном, в числе коллег были и преподаватели-немцы, которые высаживали и ухаживали за розами, пекли хлеб для учеников. По ее воспоминаниям, после депортации немецких семей она еще долгое время переписывалась с одной из них, оказавшейся в Сибири: «Они мне книги присылали оттуда, художественную литературу». К сожалению, память уже подводит бывшую учительницу, и она смогла вспомнить только имена коллег-немцев – Мария и Иван…

 В Верхне-Тузлово на территории одной из усадеб нам удалось увидеть полуразрушенную стену дома, когда-то принадлежавшего немецкой семье, и сохранившийся в идеальном состоянии погреб, используемый нынешними хозяева. Погреб находится рядом с домом и имеет специфическое строение: высокий сводчатый потолок, выложенный камнем, и ниши-полки в стене.

 Служит селянам и колодец, тоже когда-то сооруженный домовитыми предшественниками. «Так и передайте в Германию спасибо за погреб и колодец, строили на века. Кирпич использовали такой, что вода не берет, несмотря на годы. Причем немецкие колодцы большие, вырыты на глубину 12 метров, а вода стоит на 5 метров. А в наших мелких колодцах воды нет. Знали немцы какой-то секрет», - сказал нам житель села Павел Васильевич Бегорук.

Некоторое время после войны колхозники еще использовали огромный погреб, доставшийся от немцев-поселенцев, и как вспоминают старожилы: «Туда могла заехать и развернуться автомашина – такой он был огромный. Колхоз зимой там ульи держал. Но потом его запахали, нет его сейчас».

 Кстати, и Валентина Афанасенко, и Анна Мунш (Кнорр) вспоминают о приезде в Верхне-Тузлово через много лет потомков тех, кто там жил и был выселен. Было несколько таких эпизодов в разные годы, точные даты никто не помнит – примерно в 80-х годах и в начале нового века. Приехавшие ходили по улицам, искали свои дома, спрашивали, остались ли хоть какие-то постройки от их предков. А увидев сохранившийся погреб, с трепетом дотрагивались до его стен и не сдерживали слезы.

 К большому сожалению, никаких семейных реликвий в семье Кнорр не осталось. Поскольку членов семьи вывозили из Верхне-Тузлово спешно, то времени на сборы было мало, к тому же были ограничения по весу вещей, которые можно было брать с собой.

 - Но моя бабушка все же вывезла небольшое зеркало, - рассказала Анна Леонидовна. - Уже на месте в Алешинке она ни один раз выменивала его на продукты. Через время отрабатывала его назад – стирала, белила, мазала хаты. Было и так: она его выменяла на ведро картошки, а через несколько лет забрала уже за мешок. А однажды моя бабушка отдала зеркало и назад уже не смогла его отработать. Увы, реликвий в семье не осталось, нет даже ни одной фотографии тех лет. Нет ничего, есть только память...

 «Сегодня почти никого не осталось в живых из тех, кто родился в Верхне-Тузлово и Карлсруе. А те, кто остался, живут в разных уголках земного шара. Смерть примирила всех – и палачей, и их жертвы. А живые в мыслях все еще возвращаются на свои родные улицы детства. Туда, где пахло яблоками так, как они не пахнут нигде больше. Где запах ночных фиалок как-то по-особенному наполнял воздух ароматом. Любовь к тому месту, где ты родился, особенная. И какие бы удары тебе не преподносила судьба, ты его все равно помнишь и любишь».

                                                                     Елена КОПТЕВА, Анна МУНШ.