Пророчество

Из автобиографического рассказа Габита Мусрепова

…Наступило лето.

            Это лето стало переломным в моей судьбе. Бекет Утетлеуов (первый учитель Габита в двухклассном русском училище) написал прошение в Пресногорьковское высше-начальное училище. Он лестно отзывался л моих способностях и настаивал на том, что мне необходимо продолжить учение в русской школе. (Габиту тогда шел шестнадцатый год)

            Вступительные экзамены в Пресногорьковке принесли мне уверенную пятерку по арифметике и блистательный провал по русскому языку. И все же меня приняли. Очевидно, поверили Бекету на слово.

            … Отец согласился на учебу в Пресногорьковке. Но на то, чтобы снимать квартиру у русских, средств все же не хватало.

            Я поселился на окраине в доме Сагиндыка. Он пас крупный рогатый скот, принадлежавший местным казакам. Его семья давно прижилась в Пресногорьковке. Женщины шили тулупы на продажу, мужчины и мальчишки постарше ходили в пастухах, сапожничали, возили дрова и сено, зимой чистили проруби.

            Все они довольно чисто говорили по-русски, и в их присутствии я долго не решался прибегать к этому языку из-за своего ужасного произношения. Подружился я с младшим братом Сагиндыка. Его звали Сыздык. В детстве он бегал в русскую школу – и тогда же русскими буквами записал «Кыз-Жибек».

            … Четыре года в Пресногорьковской школе (1918-1921 гг.) Я еще застал обязательную церемонию – перед началом уроков все ученики, независимо от вероисповедания, выстраивались в актовом зале на молитву. Впереди в нарядной шелковой рясе стоял преподаватель закона божьего – священник Малиновский. Рядом с ним директор Михайлов, дьякон и учителя. Начинали мы неизменно: «Отче наш, иже еси на небеси… да святится имя Твое… да приидет царствие Твое… да будет воля Твоя…»

            Потом пели «Боже, царя храни…», хотя царя уже свергли и хранить было некого; ничего не зная о его судьбе, пели до самого девятнадцатого года.

            Что было хорошо в Пресногорьковской школе, так это усиленное внимание к русскому языку, к словесности, как по старой памяти называли  преподавание литературы. Очевидно, наши учителя считали – и справедливо, что именно литература поможет их питомцам разобраться в сложностях жизни.

            В школе думали и о нашем земном будущем, а не только о высоких материях. Желающие могли обучиться столярному ремеслу, сапожному, были свои каменщики, свои швеи.

            К двадцать первому году с Колчаком в наших краях было покончено. Но еще находились люди, которые надеялись вернуть прошлое. Весной вспыхнуло восстание против советской власти, и мы, девять учеников-переростков, способных носить оружие, вступили в отряд, который назывался «Южная группа партизан Акмолинской губернии». Им командовал Дмитрий Ковалев, родом из Анновки, небогатой мужицкой деревни.

            Вылазка белобандитов вскоре была подавлена. Мы вернулись в школу и, видимо, за причастность к боевым подвигам для нас отменили выпускной экзамен. Заменили его сочинением на свободную тему.

            Русский язык и литературу  вела Сильвия Михайловна – не то латышка, не только полька. Молодая красивая женщина. По ней многие тайно вздыхали. Глаза у нее были живые, яркие, глубокие, как озеро Кожабай, возле которого наш род проводил лето… И голос у нее красивый, серебристый, когда смеется, напоминает колокольцы на тройке. Приятно слушать, даже если она, вот как сейчас называет темы сочинений. А от них зависит вся моя дальнейшая судьба.

            Сильвия Михайловна говорила:

            - Выбирайте сами… Можно написать о том, что вот в эти весенние дни в наших краях крестьяне сеют хлеб. Хлеб! Не забывайте, что Поволжье голодает. Во многих городах до сих пор выдают осьмушку на взрослого. Хлеб – вот одна из тем ваших сочинений. Потом – у нас открылась весенняя ярмарка. Это тоже тема. Некоторые из вас участвовали в ликвидации опасной банды. Им, верно, есть о чем рассказать после похода.

            Я горделиво расправил плечи, когда она заговорила про тех, кто ходил с партизанами Ковалева. Но тему все-таки выбрал другую: «Пресногорьковская весенняя ярмарка 1921 года». Только вчера ходил на ярмарку и наблюдал там немало случаев, когда грустное и смешное соседствовало, и было непонятно – радоваться или печалиться.

            Вот из таких картинок и состояло мое выпускное сочинение – в ученической тетради оно заняло десять страниц.

            А через день или два весь наш класс толпился в коридоре у закрытой двери учительской. Вызывали по одному. Нас, великовозрастных, было девять. Восемь переступили порог и возвратились с бумагами в руках: свидетельством об окончании школы.

            Я настороженно прислушивался. В учительской шел какой-то спор. Звонкий и веселый обычно голос Сильвии Михайловны звучал приглушено, - сердито и обиженно. Она на чем-то настаивала, а с ней, видимо, не соглашались. Один только раз мне удалось разобрать е запальчивые слова:

            - А я вам всем говорю!..

            Мои товарищи держали свидетельство в руках, словно боялись их помять в карманах или потерять.  Они сочувственно посматривали на меня, а потом ушли, когда выяснилось, что дело тут долгое.

            Я провел в одиночестве часа полтора. Наконец дверь распахнулась, и Сильвия Михайловна, вся возбужденная, раскрасневшаяся, пригласила меня в учительскую.

            Я вошел ни жив, ни мертв. Директор хмуро листал мою тетрадь с сочинением. Он с укором взглянул на меня: «Ты видишь?» - словно говорил его взгляд.

            Да, я видел… Фиолетовые строки, сплошь исправленные красными чернилами Сильвии Михайловны, словно там шел кровопролитный бой. Не осталось ни одного живого слова. Мои несогласованные склонения и спряжения, причастия и деепричастия напоминали стоящие вкривь и вкось крестьянские телеги на ярмарке.

            - Сто пятьдесят! – воскликнул директор. – На десяти страницах сто пятьдесят ошибок!

            Я совсем сник. Как теперь быть? Остаться еще на год в школе? Или бросить все, уйти? Но тут директор неожиданно показал мне последнюю страницу.

            Невероятно, но теми же красными чернилами там была написана большая цифра – 5. И вызывающе подчеркнута двумя красными чертами. Я закрыл глаза и снова их открыл. Директор больше не хмурился. Он улыбался.

            - Нет, это тебе не чудится..., - его голос звучал доброжелательно. – Скажи великое спасибо Сильвии Михайловне. Это она… Она одна против всех нас. Убедила. Говорит, что ты станешь писателем.

            Сильвия Михайловна сидела за столом. Директору она улыбнулась победно, а мне – одобряюще, дружески.

            Так я впервые услышал о том, что меня ждет впереди. Ни о каком писательстве я тогда, конечно, не помышлял Я рвался домой, наводить порядки в своем ауле, в своей волости. По слухам, баи ловко приспособились к новым условиям.