• Narrow screen resolution
  • Wide screen resolution
  • Auto width resolution
  • Increase font size
  • Decrease font size
  • Default font size
  • default color
  • red color
  • green color
KOSTANAY1879.RU | Костанай и костанайцы! | Портал о городе и жителях

Парни ушли от невест

Печать E-mail
Автор Administrator   
04.11.2012 г.

"Светлый путь". 1967 год

 

О друзьях и товарищах, о тех, кто в суровые годы Великой Отечественной войны с оружием в руках сражался с немецко-фашистскими захватчиками, рассказывает в своих воспоминаниях член Союза журналистов СССР, ныне директор Пресногорьковской восьмилетней школы П.В.Кизин

 

Глава первая

По утрам я привык вставать рано. И привычка эта выработалась у меня давно, еще когда я учился в восьмом классе. На первых порах, конечно, трудновато приходилось. Бывало, с вечера я наказывал маме разбудить меня утром в шесть, а как только дело доходило до подъема, вставать не хотелось. «Хотя бы еще пять минут вздремнуть», - думал я всякий раз просыпаясь, и повернувшись с одного бока на другой опять натягивал на себя одеяло. Мама, по-видимому, угадывала мои мысли и, настойчиво продолжая побудку, ласково уговаривала:

- За пять минут ты все равно не выспишься. Вставай, сбегай лучше за водой да помоги печь растопить.

И я поднимался.

Покойный отец хотел видеть нас людьми грамотными, образованными. Сам же он выходец из бедняцкой казачьей семьи, природный хлебороб и организатор первых колхозов в родном селе, был человеком умным, но малограмотным. Умел кое-как читать да писать. Мама совсем была неграмотной: ни одной буквы алфавита не знала. После смерти отца, убитая горем, она часто говорила мне:

- Учись, сынок. Парень ты смышлёный, может, бог даст десятилетку-то и дотянешь как-нибудь.

С болью в сердце выслушивал я теплые материнские наставления и с все нарастающей тревогой думал… думал пять с лишним лет об одном и том же: дотяну ли?

Нас у мамы было трое, и семья наша из нужды не вылазила. Мама постоянно болела, зарабатывала в колхозе мало, и мне самому надо было трудиться. Летом я работал в полеводческой бригаде учетчиком, а зимой, когда начинался учебный год, в вечерней школе сельской молодежи – учителем. Каков тогда из меня был учитель, судить не берусь. Но я учился и учил своих сверстников. Поэтому и привык не досыпать, ложась в постель не раньше часа ночи и чуть свет вставая.

Десятилетку я все-таки окончил. Мама, видя мое рвение к знаниям, несмотря на материальные затруднения семьи, посоветовала учиться дальше. Вместе со своими однокашниками я собирался поступить в институт. Но мечтам не суждено было осуществиться. В тот, казалось бы, самый счастливый для нас день, когда на выпускном вечере нам должны были вручать аттестаты зрелости, Германия вероломно нарушила рубежи Советской Родины. Началась война. Это было 22 июня 1941 года…

… И сегодня я поднялся рано. Не для того чтобы, как это было когда-то, готовить уроки. Мама попросила бригадира, чтобы тот отпустил меня на неделю заготовить дрова на зиму. Шел уже второй месяц войны, и меня не сегодня-завтра могли призвать в армию. Призывников 1922-1923 годов по неизвестным нам причинам, почему-то не трогали.

Ехать в лес предстояло на корове. Ныне вряд ли встретишь ездового на быке, не то чтобы на корове. Но в предвоенные и военные годы это был один из самых распространенных видов транспорта в наших краях.

Сенокосная бригада, в которой я работал, стояла табором километрах в десяти от Пресногорьковки, в Репинских лесах. Вечерами, после второй упряжки, когда на травы ложилась роса и косить машинами было нельзя, мы ходили по грибы, и я хорошо знал, где можно нарубить сухостоя или набрать валежника. Долго не размышляя над тем, куда мне езать, я из Пресногорьковки направился в Семиверстовой колок, что расположен вблизи проселочной дороги на Первомайку. Младший братишка Колька, тринадцатилетний пацан, сидел в передке телеги и управлял коровой, а я устроившись поудобнее, так, чтобы меньше трясло дорогой, принялся за чтение романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Впервые эту книгу о суровой юности мы прочли с Минькой Донцовым в 1936 году, накануне смерти автора.

Минька Донцов, сосед мой и хороший друг, на год старше меня, и на действительную военную службу в Красную Армию ушел раньше, осенью 1940 года. Теперь он сержант Михаил Донцов, командир 82-милиметрового миномета и сражается где-то под Смоленском. Три дня тому назад я получил от него письмо, пишет, что вступает в бой и что, если останется живым, обязательно сообщит о своих первых впечатлениях.

Письма от Миньки до войны я получал, как и условились, аккуратно – два-три раза в месяц. С земляками Сергеем Воропаевым, Владимиром Кожевым, Михаилом Лагуточкиным, братьями Николаем и Леонидом Егоровыми и другими кустанайцами стоял он со своей частью в Минске, где и застала война. О товарищах-земляках в последнем письме Минька не упоминает ни слова. Мне же он советует еще раз прочесть роман Николая Островского. «В будущем пригодится, - пишет он, - война (я так полагаю) будет жестокой и продолжительной. Многим из нас придется повоевать…. Я сейчас не могу даже уверенно сказать, застанет ли мое письмо тебя дома: ты должен быть уже рядом со мной…»

Последние строки письма прозвучали для меня укором за отсиживание дома в то время, как наша армия, оставляя город за городом, все дальше откатывается на восток. Минька! Ни я, ни мои друзья, которые также еще не мобилизованы, в этом ничуть не повинны. На другой день войны группа комсомольцев – Саша Фиронов, Василий Радько, Алексей Шешминцев, Михаил Журавлев, Владимир Козлов, Иван Пономарев, Федор Яицкий, Иван Головин, я, а из девушек Александра Тарасикова и Таисья Канахина – обратились в райвоенкомат с просьбой направить добровольцами в действующую армию. В райвоенкомате нам ответили, что, поскольку просим, направить могут, но не на фронт, а в летную школу. Мы и этому были рады. Однако радость наша была преждевременной. Из всей компании медицинская комиссия в летную школу отобрала только двоих: Ивана Пономарева и Федора Яицкого. Остальным райвоенком капитан Авдеев посоветовал спокойно разойтись по домам и на прощание ляпнул:

- Летчики из вас, мальчишки, выйдут. Не те, конечно, которые в воздухе летают, а те, что со столов куски хватают.

Глупую реплику капитана Авдеева, служаки последственного и неумного, мы восприняли как оскорбление. Алексей Шешминцев, которого и до комиссии не допустили, посоветовал сначала десятилетку окончить, вспылил и обозвал райвоенкома чинушей в квадрате.

Что же поделаешь, начальству виднее. Нам ничего не оставалось, как ждать своего часа…

А вот Минька Донцов воюет. Жди, не сегодня, так завтра о нем появится статья в «Красной звезде», наверное о подвигах красноармейцев все больше в ней печатают. «Так мол, и так… герой смоленской обороны сержант-минометчик Михаил Николаевич Донцов проявил себя в бою так-то и так-то». Дело ясное, к правительственной награде представят, вся страна о нем узнает.

А я? Я тоже герой в кавычках. Езжу на корове в лес по дрова.

Погруженный в свои думы, я не заметил, как Колька, спрыгнув с телеги, остановил корову.

- Тпру! Стой, милая, все бы жрала, - услышал я насмешливый мальчишеский голос. – Барышня, садись на наш «паровоз». Мы люди не гордые, подвезем. Я увидел, с кем так бесцеремонно болтал мой «кучер». В стороне от дороги стояла девчонка лет шестнадцати. Я знал многих пресногорьковских девчонок. Эту ни разу не встречал. «Из Романово или из Первомайки», - подумал я и также предложил ей сесть на телегу.

- Далеко ли едешь? – спросил, - В Первомайку?

Девушка, утвердительно кивнув красивой, ладно слаженной головой, молча села рядом со мной, а Колька уселся на свое кучерское место, и наш «поезд» двинулся дальше.

Есть ли на белом свете что-нибудь хуже путешествия на корове! Я с малых лет работал в колхозе на быках, был погонщиком, сгребал и возил на них сено, а привыкнуть так и не смог.

До коллективизации у нас на быках не работали. Сибирские казаки хлебопашеством-то заниматься долгое время считали ниже своего достоинства. Земледелию они предпочитали торговлю и рыболовство. Большинство зажиточных земледельцев свои участки сдавало на выгодных условиях мужикам-крестьянам соседних деревень: Романово, Набокова, Воскресенки. Использовать крупный рогатый скот в качестве тягловой силы сибиряков заставила нужда. В 1930-1931 годах в колхозах погибла значительная часть конского поголовья от менингита. Тракторов в те годы сельскому хозяйство поставлялось мало, и колхозники вынуждены были обучать запряжке вначале быков, а вскоре добрались и до коров.

На свою корову я мог загрузить меньше, чем на быка, зато передвигалась она до тошноты медленно. Кольке я сказал, чтобы он полегоньку понукал корову. Надо успеть приехать в лес до наступления жары, пока не поднялся овод. Но Кольке, кажется, никакого дела нет до того, рано или поздно мы приедем в лес. Он не мог сидеть спокойно, то и дело оборачивался в мою сторону, тыкал меня черенком кнута в спину или, делая какие-то таинственные знаки, подмигивая. Эх, пацан, пацан! Я же догадывался, о чем ты хочешь сказать всем своим скоморошьим видом: «Чего, мол, брат, зеваешь, знакомься: девчонка – лучше не надо…»

А «девчонка – лучше не надо» сидела подле меня и ничего не подозревала. Болтая босыми, запыленными ногами. Она мурлыкала какую-то песенку, мотив которой был мне не известным. Изредка она поглядывала широко раскрытыми голубыми глазами то на дорогу, прямую, как железнодорожная колея, то на жаворонка, трелью заливавшегося в чистом утреннем небе, то на меня и, как мне казалось, намереваясь о  чем-то спросить, но никак не осмеливаясь.

Помнит ли брат мой Колька? Это было 17 августа 1941 года. А знает ли он, что я тогда не умел знакомиться с девушками?

Мне шел девятнадцатый год…

Наконец, я положил книгу в сумку с продуктами, чтобы не потерять, и незаметно придвинулся поближе к нашей «пассажирке» с твердым намерением о чем-нибудь заговорить. Не мечтать же всю дорогу?

- Хочешь, я расскажу тебе что-нибудь интересное? – обратился я к ней с вопросом.

- Пожалуйста, расскажите. Я очень люблю слушать… что-нибудь интересное, - услышал я впервые за весь путь голос незнакомки. В нем я уловил легкий украинский акцент. «Вроде бы не русская, - мелькнуло в голове. – Чтобы это ей рассказать? Ради знакомства…»

В нашем классе было шесть девочек. Все они носили безобидные прозвища, соответствующие названиям шести тригонометрических функций. Анька Тыщенко – Синус, ее задушевная подруга Шурка Тарасикова – Косинус, Таня Костырина – Тангенс, Раиска Климова - Котангенс, Наташа Захарова – Секанс и Маша Иванова – Косеканс. Мальчишки численностью превосходили девчонок вдвое. И мальчишками и девчонками верховодила Таня Костырина. Без ее участия не проводилось ни одного мероприятия как в классе, та и вне его, в том числе различного рода шалости. Таня обладала удивительной способностью и учиться, и вникать в сокровенные тайны друзей. Ей все доверяли.

Как-то после уроков я остался в классной комнате готовиться к занятиям в вечерней школе (преподавал арифметику в 5-6 классах). Осталась и Таня. Когда из класса все вышли, она подошла ко мне и без всяких предисловий сказала:

- Павел, мне необходимо с тобой кое о чем переговорить.

Я был удивлен не только тому, что она хотела поговорить со мной с глазу на глаз, сколько ее официальному тону обращения. По обыкновению, Таня называла меня уменьшительным именем, а тут вдруг – Павел. Я посторонился, нарочно помедлил и потому в унисон ей ответил:

- Я вас слушаю, Тангенс.

- Почему ты ни с кем не дружишь? – спросила она все тем же, нарочито сухим, официальным тоном.

- Как же это ни с кем: - переспросил я, все более удивляясь. – А наши ребята, девочки? Разве я с ними не дружу? С тобой разве я не в дружбе?

- Перестань тараторить, - перебила Таня, - я совсем о другом… Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?

- ах, вы о другом! Тогда кое-что начинаю соображать, - ответил я, притворяясь безразличным. Мне эта беседа с самого начала была не по душе. Тангенс славилась среди нас искусным мастером сводить дружбу между мальчишками и девчонками, хотя сама ни с кем из наших мальчишек не дружила. Я хочу сказать, в том смысле, в каком она вела со мной разговор. Это, наверное, потому, что во всех пьесах, которые мы ставили в школе, Таня играла роль свах…

Я заподозрил, что очередным объектом Тангенса должен стать я. Кого же она избрал мне в партнеры? Пришлось набраться терпения и выслушать ее до конца, хотя времени до начала уроков вечерников оставалось буквально в обрез.

-  Прочти.

- От кого?

- Прочти, может быть узнаешь.

И Таня передала мне небрежно свернутую трубочкой записку. Развернув ее, я прочитал следующие строки:

 «Павлик!... Почему ты невнимателен? Убедительно прошу подарить мне на память свой портрет. Любящая тебя Н.З.»

И по инициалам, и по почерку я догадался, что автором записки была Наташа Захарова. Но почему она? Я знал, что во время летних каникул с Наташей дружил Вася Радько. Они вместе были вожатыми в пионерском лагере, там и подружились. Мне было известно и то, что теперь Радько завел, как он говорил, новый роман с Марусей Перфильевой, и Наташа, таким образом, осталась вне игры. Наташа любила Василия и тяжело переживала размолвку. Поэтому я и усомнился в искренности ее чувств ко мне, не совсем умело изложенных в записке. Не раздумывая, я написал на обратной стороне Наташиного послания:

«Стою, в чем есть, перед Вашими глазами:

Штаны в дырах, в заплатах «жар-жакет»,

Ботинки рваные с ременными шнурками…

На память долгую дарю автопортрет».

И подписался псевдонимом К.Павлик.

- Передай Наташе, что я с величайшим удовольствием ее просьбу, - письмо возвратил незадачливому почтальону.

Но Таня не собиралась сдавать своих позиций. Не в ее характере останавливаться на полпути к намеченной цели. Она не терпит возражений, добиваясь своего, и тем более не может равнодушно переносить поражений.

- Плоды твоего творческого гения я Наталье не передам, - заявила Таня категорически, прочтя мое четверостишие. – Возьму себе на память о нашей сегодняшней беседе. А ты запомни, - я заметил, что Таня не на шутку рассердилась, - запомни, говорю, завтра в семь вечера встретишь Наташку возле клуба!

При этих словах она резко повернулась и быстрыми шажками направилась к выходу. У двери, обернувшись вполоборота насмешливо добавила:

- Не думаю, чтобы ты струсил и не явился на свидание, которое тебе назначает девушка, - и ушла оставив меня в недоумении.

- Не пойду! Не пойду – и все! – чуть не заорал я вслед ушедшей Тане.

 

На следующий день утром ко мне зашел Саша Фиронов, принес свою тетрадь по физике (я у него «творчески» списывал задачи по физике, он у меня по геометрии, алгебру решали сообща). Я рассказал ему о разговоре с Таней Костыриной и спросил, каково его мнение на этот счет.

Саша – один из лучших моих друзей, и я от него ничего не скрывал. Он также выкладывал передо мной все, что бы с ним не произошло. Более уравновешенным характером, чем я, они никогда не принимал поспешных решений, в чем я всегда ему завидовал.

- Если ты подозреваешь, что девчонки подъезжают к тебе с неблаговидными намерениями, то… - начал было Саша и вдруг умолк, как будто что-то обдумывая.

- То? – с нетерпением спросил я.

- То… на свидание с Наташей иди. Не попасть бы тебе в ловушку к девчонкам, иначе потом от них насмешек не оберешься.

- Сашка! Да ты что, обалдел? Таня не позволит со мной шутить. – Вполне возможно, - ответил Саша и, немного подумав, добавил всерьез и не без горечи. – Видишь ли, мы с тобой ей не пара. Она переросла нас на целый вершок и потому считает, что ей все дозволено и все с рук сойдет.

Я был ошеломлен такими высказываниями друга. Таня – любимица класса, всей школы. Ее фотография на Доске почета. Член комитета комсомола. Правда, Саша к ней неравнодушен. И это замечала Таня, замечали мальчишки и девчонки-старшеклассники. Опять же, Саша – не ревнивец, ему не известно это постыдное чувство, и его мнение о Тане, во всяком случае, не являются следствием ревности. «Он больше меня разбирается в девчонках», - решил я наконец. И, не возразив на Сашины замечания по Таниному адресу, сказал:

- Хорошо, я пойду. Интересно узнать, чем кончится девичья затея. Только, как на грех, у меня денег ни копейки нет.

- Зачем они тебе? Откупиться хочешь? – смеясь, спросил Саша.

- Барышню в кино сводить – ответил я. – Они встречу нарочно наметили около клуба в надежде, что «кавалер» догадается билеты в кино купить.

- Глянь-ка, парень и впрямь начинает самостоятельно мыслить. Ладно, у меня рублевка есть, я возьму билеты.

С Наташей мы встретились, как и было обусловлено с Таней, около клуба ровно в семь часов вечера. Она первая подошла ко мне и первая, приветствуя подала мне руку. При этом Наташа улыбалась такой милой и неподдельной улыбкой, как будто мы с ней не виделись полгода. Казалось, она очень рада нашей встрече. Наташа не умеет притворяться, я это хорошо знал. Ее достоинством и, как многие из ее друзей считали, слабостью были излишняя простота и доверчивость. Наташа со всеми общительна, перед каждым открывает душу нараспашку, легко заводит дружбу, и, может быть, потому впоследствии тяжело переживает разрыв.

Я решил, что мне следует с Наташей сейчас же поговорить обо всем начистоту, не откладывая в долгий ящик. Она и заговорила со мной первая. Спросила, как я провел воскресный день, выполнил ли задание по тригонометрии. На все ее вопросы я отвечал вежливо, но без всякого желания, намереваясь при удобном случае перевести разговор на интересовавшую меня тему. И уже совсем было раскрыл рот, чтобы, спросить, чем вызвано ее «послание» ко мне, как в этот момент к нам подошли Саша Фиронов и Александр Шешминцев.

 7 "А". 1938 год. Пресногорьковская школа

 7 "А". 1938 год. Пресногорьковская школа. Фото из личного архива Натальи Доленко (Курмановой). На фото: Масютина Анна, Доможирова Лида, Асаченкова Анна, Иванова Анна, Самусева Мария, Канахин Филип, Плеханов Николай, Дедова Мария, Лысенко Лида, Седельникова Вера, Яконцева Зина, Острянникова Клава, Дробышевская Оля, Ваганов Равиль, Харькин Николай, ???, Лавринов Николай, ??? Маруся, Бибикова Маруся, Успеньева Ира, Голикова Маруся, Афанасьева, Бабышкина Лида, Белоусова Нина, Пилавская, Скубаева Валентина, Ядревская Анна, Авсиенко Валя, Чудопалова Дора, Бобрешова Анна, Метальникова Пана, Федосенко Миша, Степанов Иван, Пожидаев Иван, Мальцев Иван, Парфенов Николай, Дудниченко Григорий, Шевченко Федор, Иволгин Вася, Коротенко, Чуба Иван

- Нарушителям правил поведения – наш искренний физкультпривет! – залпом выпалил Алексей, здороваясь с каждым из на за ручку. – Наташа, да ты не в любви ли этому антропосу объясняешься? Брось, пустая эта думушка.

Наташа смустилась, покраснела. Я почувствовал себя неловко перед друзьями. Следовало бы отпарировать Алексею шуткой, но сразу не нашелся, что сказать.

- О, да вы еще и стыдливый народ, - продолжал Алексей. – Я же полушутя, полусерьезно.

- Предлагаю до начала сеанса присесть вот на том ложе, - стараясь замять Алексееву шутку, сказал Саша, показывая на скверно сбитую скамейку около крокетной площадки и передал мне билеты в кино.

- Весьма дельное предложение, - согласился Алексей.

- Идемте, у меня для вас припасен нечаянный интерес.

- Алешенька, немедленно выкладывай, - вступила в разговор Наташа, оправившаяся от Алексеевых шуток.

- Я страсть как люблю нечаянные интересы.

- Не спеши, заторопишься – упадешь!

- Это я-то спешу: Ты чем выше ростом становишься, братец, тем все более насмешничаешь, - не уступала Наташа.

Алексей ростом высок, выше среднего. Наташу природа обидела в этом, в этом она всего лишь по плечо Алексею.

- Если ты и впредь будешь расти такими темпами, - продолжала Наташа, - то через пару годков в коломенскую версту вымахаешь.

- К лучшем, Наташенька, - отшучивался Алексей. – Грачей зорить сподручней. На деревья не надо будет лазить. Прямо с земли руку протянул в гнездо и на тебе – грачата тут как тут.

Смеясь над разглагольствованиями Алексея, мы, кто как мог, пристраивались на неудобной скамейке.

- Где твой нечаянный интерес? – вновь пристала к Алексею Наташа. – Зачем ты из меня нервы выматываешь?

- Девочка, да ты невростеник? – спросил Алексей, состроив насмешливую гримасу, глянув прямо в лицо Наташе. И ко мне:

- Ты кого же сегодня подцепил? Она ж урод – сзади ноги. Пропал, братец, вместе со шкуркой.

- Я, Алексей Иванович, к вашему сведению, в приятели к нему не напрашиваюсь. Он сам ко мне пристает.

- Э, кумушка-голубушка, не с того, - не вытерпел я, - еще надо экспертизу провести, кто к кому пристает.

Наташа смолкла, поняв, что разговор наш может принять неприятный оборот и, ловко сманеврировав, на ходу «переменила пластинку», опять обратившись к Алексею.

- Уважишь ты в конце концов или нет?

- Удовлетвори ты ее женское любопытство, - подсказал Саша, следившей за нашей словесной перепалкой.

- «Любопытство – не порок, а свинство», говаривал мой прапрадед, отчего и умер скоропостижно на 99 году жизни – ввернул очередную шутку Алексей. – Наташа, не надувай губы, это присказка, не к одной тебе относится. Сейчас ты в этом убедишься.

Алексей нехотя приподнялся со скамьи и, заложив в карманы широких брюк непонятного цвета, прошелся взад и вперед перед нами, окидывая нас таким проницательным взглядом, как будто хотел лишний раз удостовериться, можно ли нам доверять какие-нибудь секреты. Никто не заметил, каким образом у него в руках оказалась небольшая записная книжка-блокнот, в темном переплете.

- Читайте, завидуйте! – продекламировал он, показывая записную книжку. – Дневник Владимира Гавриловича Козлова.

- Вовкин дневник? Интересно! – воскликнула Наташа. – Дай сюда, я первая прочту.

- Ишь ты, вишь ты, первая!

- Ладно уж, читай. Вслух читай. Только прошу, граждан не обвинять меня в похищении сей томной эпопеи. Она ко мне попала совершенно случайно. Вовка на заре к нам забежал, звал меня на охоту. Я не пошел. Вернее меня не отпустили, домашние обстоятельства. Вовка скрылся в неизвестном направлении, а блокнот я обнаружил после его ухода во дворе. Примите во внимание и то, что содержание дневника мне не известно.

 

- Ничегошеньки интересного нет. Все, что Вовка пишет, нам и без того известно.

            Это сказала Наташа, успевшая перелистать и прочесть несколько страничек из Вовкиного дневника.

            - Вот послушайте: «7 сентября 1939 года. На всех уроках (алгебру исключаю) читал «Всадника без головы». На истории влопался. Книгу отобрали. Жду взбучки от Татьяны Дмитриевны…»

            - Взбучка ему была, - резюмирует Наташа, - только не от Татьяны Дмитриевны, а от Степана Степановича.

            - Читай дальше, - советует Саша, - уже темно становится.

            - Я уже читаю, зачем перебиваешь. «17 сентября 1939 года. Вчера с Алексеем Ш. ходили к озеру Саша, охотиться. Убили двух гагар и двух шилохвостых…»

            - Врет, - перебил Наташино чтение Алексей.

            - На то он и охотник, чтобы врать, - смеясь заметил Саша. – Не соврешь – не убьешь.

            - Ври, если ты охотник, но знай меру, - возмутился Алексей.

            Про охоту и он любил рассказывать что-нибудь привирая, но Вовкино вранье, да еще записанное на бумаге, ему почему-то не понравилось.

            - Вноси поправку: «Убили одного чирка и одну ворону. Чирка не сумели достать: вода холодная. А ворон в России отродясь никто не едал. Разве что наполеоновские солдаты в 1812 году». Прекрати чтение, Наташа, и вправду – ничего интересного.

            - Один момент, мальчики! Вот еще здесь, в этом месте прочтем, пока светло.

            Неприветливое осеннее солнце спряталось за двухэтажное здание школы. Длинная тень легла на площадь. Наташа торопливо продолжала читать:

            «25 сентября 1939 года. Получил «неуд» по химии… случайно. Вчера был на школьном вечере танцев. Старшеклассники учатся танцевать по западно-европейски. К чему?...

            Встретил Элеонору (я только из нее пришел на вечер). Она.. как она красиво, грациозно кружится в вальсе. Наблюдал за каждым ее движением. Она улыбнулась мне… Нет, не так… Она подарила мне долгожданную улыбку. О, какая это улыбка! Элеонора! Лунный свет ты мой, звезда неугасимая!..»

            - Подожди-ка читать, Наташа, - остановил Саша. – Элеонора – псевдоним. Кого Вовка подразумевает под таким благозвучным именем?

            - И ты не знаешь? – удивилась Наташа.

            - Убей бог на спортплощадке, не знаю.

            - Зина Бобышкина.

            - Кто? – переспросил Алексей. – Зина Бобышкина? А ты, Наташа, не шутишь? Как же это понимать, братцы-кролики? Нет, я не перенесу такого удара… Гм… Вместе охотиться, куда бы ни шло, спать на одних полатях, кажись, тоже неплохо. Но втайне мечтать об одной и той же девушке – хуже надо бы, да некуда… Элеонора! Какое имя придумал, шельмец. Да я его за Элеонору на дуэль вызову!

            - Не горячись попусту, Алешенька, - принялась успокаивать Наташа, вздрагивая всем телом от смеха. – Зина на Вовку глядеть не хочет. Все его мечты несбыточны. Она его не любит.

            - Говоришь, Зина Вовку не любит? Тогда она многое теряет. Это я вам вполне серьезно говорю, чего гогочете, - разошелся Алексей. – Зайчатины не покушает – раз, на бату за гагарами не погоняется – два.  

            - В Алексея влюбится – три, - вставил я. – Подай мне, Наташа дневник.

            На последней странице Вовкина дневника я написал, что мне взбрело на ум:

«Элеонора – это звезды,

Элеонора – лунный свет.

Элеонору Вова любит,

«Элеонора Вову – нет!»

            И передал Алексею. Прочтя, он неожиданно звонким голосом запел. Ему понравилась моя эпиграмма.

            - Я давно говорю, что ты настоящий пиит, - сказал он тут и над Алексеевой шуткой в мой адрес. Но Наташа, вдруг спохватившись, перестала смеяться, закричала на нас, размахивая маленькими пухленькими ручонками:

            - Протестую! Протестую!.. Это насмешка над товарищем.

            Немало смущенные быстрой переменой Наташиного настроения, мы прикусили язык.

            - Насмешка? – спросил я Наташу после неловкого молчания. – Вы слышали? Наташа – враг насмешек. Алексей, дай мне дневник.

            Не дождавшись, я выхватил злополучную книжицу, вырвал листок со своей писаниной и разорвал на клочки.

            - Все, друзья. Конец нечаянному интересу. Идемте в кино.

            Веселый парнишка Алексей Шешминцев. Ни при каких обстоятельствах не унывает. У входа в клуб (он же кинотеатр и он же бывшая церковь, разобранная наполовину в 1937 году) Алексей выкинул новый трюк, насмешив не только нас, ребят, но и взрослую публику. Изобразив на лице многострадальческую, постную мину, он трижды перекрестился и нарочито во всеуслышание прогнусавил:

            - О, боже милостивый, прости нас грешных, за посещение недозволенных вечерних сеансов! Да упаси ты нас от всевидящего ока директора школы Степана Степановича…

            - Черепанова… - подхватил кто-то из толпы, ввалившейся в фойе. – Он, ребята, к вашему неудовольствию, в зрительном зале.

            - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - уже совсем иным тоном закончил свою тираду Алексей.

            Учащимся, независимо от возраста, под страхом наказания с вызовом родителей в школу кинофильмы для взрослых посещать запрещалось.

 

- Как быть, что делать? – С таким вопросом обратился ко мне Саша Фиронов. Он был в замешательстве, я, признаться тоже струсил. Решив на этот раз рискнуть, я шепнул ему:

            - Журнал начнется, проскользнем.

            Алексей от нашей затеи наотрез отказался.

            - С меня хватит и того, что Черепанов за «Дочь партизана» влепил выговор, - сказал он и возвратил билет Николаю Колкову, нашему однокласснику, работавшему кассиром-контроллером в кинотеатре. Алексей ушел, на прощание буркнув по-немецки:

            - Их барен нах хауз шлифен.

            Николаю Колкову удалось пропустить нас незамеченными в зрительный зал, где мы, отыскав укромное местечко, не без страха за разоблачение спрятались и просмотрели фильм до конца. Демонстрировался новый, недавно вышедший на экран художественный фильм «Мы из Кондштадта». Он произвел на нас сильное впечатление. Всю дорогу до Наташкиного дома (я вызвался проводить ее) мы только о нем и говорили. Восхищались мужеством кронштадских моряков, героически отстаивавших подступы к Петрограду.

Афиша фильма

            О Наташиной записке я счел нужным не напоминать. У калитки мы остановились, и, Наташа, уже прощаясь, сказала, волнуясь:

            - Глупо я поступила, написав тебе записку. Не правда ли? Прости…

            - Сущая ерунда, Наташа, - ответил я, стараясь чем-нибудь успокоить девушку. – Я вперед тебе все простил.

            - Порви записку, - попросила она (значит, Наташа не знает, что я возвратил ее записку Тане). – Никакая я не любящая, просто дура небитая. Мне стыдно за причиненную тебе неприятность.

            - Какая там неприятность. Если с Таней надумали подшутить, так что из этого? Я тоже не без греха, редкий случай упущу, чтоб над кем-нибудь не подшутить. Ты об этом прекрасно знаешь.

            - Ты – другое дело. Ты – парень, у тебя шутки как-то сами собой получаются. А у меня не всегда проходят гладко. Довольно, забудем об этом.

            - Я уже забыл, Наташа. Хочешь, отныне и навсегда стану твоим лучшим другом? – (откуда у меня такая прыть взялась?)

            - Встречаться будем… вот так, как сегодня. Давай, Наташа, дружить… по-настоящему.

            - А сердце: тук-тук… Я сделал попытку обнять Наташу, ну так, как это в кино бывает. Она не противясь, прижалась к моей груди своей головкой и… заплакала. Тихонько еле слышно. Стояли молча. Долго стояли…

            - Не будет этого.

            - Чего не будет, Наташа?

            - Дружбы не будет, - она слегка оттолкнула меня. – Дружбы между нами быть не может, - сказала и скрылась за калиткой.

            Из всего происшедшего я ничего не мог понять.

            В понедельник Наташа в школу не пришла. Не пришла она и во вторник. А на среду я был внезапно атакован оравой наших девчонок и мальчишек. Не успел я, войдя в класс, положить книги на парту, как они обступили меня со всех сторон.

            - Отвечай-ка, братец-кролик, как на страшном суде в преисподней, - приступила ко мне с допросом Таня Костырина, – почему Наташа в школу не ходит?

            - Не могу знать, гражданин прокурор, - отвечаю, пытаясь всему придать шутливый тон.

            - А почему покраснел? Взгляните на него, ребятишки, он же красный, как рак.

            - И нисколько…

            - Вы повздорили?

            - Подрались? Вас с заслонки покормить?

            Вопросы и реплики сыпались отовсюду.

            - Почему вчера с Наташей не пошел в кино?

            - У нег денег на билет не хватило…

            - Тоже мне кавалер!

            Кто это выкрикнул?

 

            Шурка… Тарасикова. Чего не ожидал, так это ее со своей глупейшей репликой. Она редко поддерживала авантюрные мероприятия Тангенса, а тут тоже ввязалась. Я озлился и послал всех к чертям.

            - Чего же это такое творится на белом свете! – Неестественным голосом завопила Шурка Тарасикова. – Вы слышали куда он нас послал? К чертям.

            - Нас он может, куда угодно посылать, а Наташку, чтоб завтра же в целостности и сохранности предоставил на уроки, - больше всех петушилась Раиска Климова. – Не хватало, чтобы из-за нерадивых мальчишек девчонки школу бросали!

            Вся комедия разыгралась с такой серьезностью, без смеха и даже без тени улыбок на лицах исполнителей, что я не на шутку растерялся. Тем паче, что я не знал истинной причины непосещения уроков Наташей Захаровой.

            - Чего молчишь, словно в рот воды набрал? – Возобновила допрос Таня. – Думаешь, даром тебе этот номер пройдет? Завлек девчонку, с ума свел – и в кусты?

            Так вон оно что! Наконец-то я догадался, в чем суть дела. Это продолжение игры, которую начала Таня накануне. Воспрянув духом я от обороны перешел  наступлению.

            - Надо у Наташки спросить, - крикнул я.

            Изменила, а теперь совестно на глаза мне показываться. И в школу потому не ходит…

            - Она… ему изменила?! Где это видно, чтобы девушка первой изменила? Ишь, выкрутиться хочешь.

            - Гречиху посеять, - крикнул кто-то, но кто, я так и не узнал. В классе стоял шум и гам, как на колхозном отчетно-выборном собрании: ничего нельзя было разобрать среди визга, смеха и гогота расшалившейся ребятни.

            Гречиху посеять? Это уж слишком! «Посев гречихи» - жестокое наказание. Оно применялось к злостным нарушителям заведенных старшеклассниками правил. В первую очередь наказанию подвергались курильщики и те, кто по своей оплошности попадал в «сигнальную тетрадь». «Посев гречихи» отучил мальчишек нашего класса от курения. После чего, наказанию стали подвергаться шести-семиклассники. Курящихся вылавливали в туалетной и там же негласно наказывали. Так что вскоре и их отучили курить.

            Роль «главного палача» исполнял Мишка Журавлев, самый высоченный парень в классе. Его первым заместителем был Вовка Козлов, в противоположность «главному», самый маленький. Процедура наказания была самой простой. Наслюнявленным большим пальцем руки или всей пятерней с силой проводили по голове провинившегося против волос. Повторялось трижды или до тех пор, пока у наказуемого не появлялись невольные слезы на глазах. Мишка Журавлев «гречиху высеивал» мастерски, с «писком», как он хвастался.

            Меня могли подвергнуть самосуду ни за что, ни про что, ради потехи. Ни Мишки Журавлева, ни Вовки Козлова в классе не было. Не пришел еще и Саша Фиронов, который наверняка бы выступил на моей стороне. Я заметил, что Митька Орел, этот тихий и неприметный Митя, засучивает рукава рубашки, намереваясь стать «сеятелем гречихи».

            «Добровольно свою башку я им не подставлю», - подумал я. Но разве при создавшейся ситуации избежишь наказания, пусть незаслуженную «экзекуцию» произведут против моей воли. Я приготовился оказать сопротивление или, в крайнем случае, в удобный момент выскользнуть  коридор.

            К счастью в класс вошла Тамара Давыдовна Гольдштейн, наш классный руководитель. Все участники необычной сходки бросились в рассыпную, каждый за свою парту. Тамара Давыдовна прошла к столу, обождала, пока настанет тишина, а затем, поздоровавшись, спросила:

            - Почему такая пыль в классе? Что у вас происходит?

            Молчание, как воды в рот набрали.

            - Допустим на этот вопрос вы затрудняетесь ответить, тогда прошу ответить на другой: почему пропускает уроки Наташа Захарова?

 

Этот вопрос Тамарой Давыдовной был задан мне. Она ко мне и обратилась:

            - Встань, доложи.

            - А почему я должен знать?

            - Как председатель учкома.

            - И мы ему тоже самое говорим, - съязвила Шурка Тарасикова, - но он нас и слушать не хочет.

            - За пятьсот учеников я не ответчик, - попытался я покончить разом с этим разговором.

            - Если по хорошему разобраться, и за пятьсот в ответе, - продолжала наступать на меня Тамара Давыдовна. – Сейчас мы ведем речь об одной Наташе. Она ваш товарищ, учитесь в одном классе, и вы по  долгу товарищества обязаны заинтересоваться.

            - Пусть Головин интересуется – он комсорг класса.

            - Вот и прекрасно. Тебе и Головину поручаем сходить к Наташе на квартиру, обо всем разузнать и на классном собрании проинформировать нас. Каково ваше мнение, ребята?

            - Правильно! – закричали все хором, как по команде. На этом наша беседа закончилась. С Иваном Головиным мы побывали у Наташи, выяснилось, что школу она бросила по каким-то семейным обстоятельствам.

            Месяца через два Наташа вышла замуж. Мы были удивлены этому событию. Но еще больше всех нас удивило, когда через два с половиной месяца после свадьбы она с мужем разошлась.

            С Наташей меня ничто не связывало, и к ее поступкам я относился безразлично. Зато Таня Костырина не упускала меня из виду. Все первое полугодие для меня оказалось периодом сплошных насмешек со стороны девчонок. Своими небылицами о якобы Наташиной жизни они докучали меня на каждом шагу. Стоило Наташе поругаться с мужем, как, по мнению девчонок, я становился причиной распри молодоженов. Терпению моему должен наступить конец.

            И он наступил. Это произошло в канун нового 1940 года. В тот день и до нас дошел слух, что Наташа порвала все отношения с мужем. Причины моим друзьям искать не надо. Причина – это все тот же я, хотя все великолепно понимали, что я тут совершенно не причем.

            Преподавательница по казахскому языку Екатерина Дюсембаевна, еще совсем молоденькая девушка, года на три старше самого младшего из нас Саньки Силантьева, уроки давала превосходно, вела себя с достоинством опытного педагога, а учащихся держала в ежовых рукавицах. Ее мы боялись больше чем директора. И вот у нее-то на уроке произошел скандальный случай, ставший предметом всеобщего обсуждения в школе.

            Иван Головин, никогда не учивший уроки по казахскому языку и вечно списывавший домашние задания у кого-нибудь из ребят, стоял у доски и пыхтел над переводом текста с русского на казахский. Митя Орел, сидевший на первой парте, пытался помочь Головину, так как Екатерина Дюсембаевна пристально наблюдала за каждым его движением. Мы с Сашей Фироновым сидели в первом ряду на третьей парте, за нами – Таня Косинцева с Раиской Климовой. Таня по казахскому языку, как и по другим предметам, училась прилично. Сделав перевод и переписав начисто в тетрадь, она передала его Саше Фиронову. В тетради оказалась щзписка, которую Саша прочтя и над чем-то посмеявшись, передал мне.

            - Тебя касается, - шепнул он. – Продолжение жди в следующем номере.

            Я прочел записку. Опять обо мне, опять о Наташе. И в таком оскорбительном тоне, что я не вытерпел и, не задумываясь о последствиях, изо всей силы долбанул Таню по голове. И только обернулся, как в ответ получил увесистый тумак в затылок от Раиски Климовой, вступившейся за подружку.

            - Горим, братцы-кролики! – ни к селу, ник городу крикнул Мишка Журавлев, первый заметивший нашу потасовку.

            - Что горит?

            - Где горит? Пожар!

 

Загалдевшая ребятня, вскакивая из-за парт, бросилась к окнам. Иван Головин, только  и слышавший, как Мишка крикнул «горим», кинулся было бежать из класса, но, запнувшись за ножку доски-вертушки, на которой он писал, пластом растянулся на полу. Поднялось нечто невообразимое. Растерявшая Екатерина Дюсембаевна не знала, что ей делать. Она старалась успокоить класс, навести порядок, но все ее усилия оказались безрезультатными.

            - Да в чем дело? Что случилось? – спрашивала она, все больше и больше теряясь. Но никто не мог ей дать вразумительного ответа.

            Урок сорвали.

            - Натворил делов, так выкручивайся, - подтолкнул меня в бок Саша.

            Легко сказать «выкручивайся». А как? Теперь-то я подумал, чем должно все кончится. Мишка Журавлев при любых обстоятельствах сухим из воды вылезет, да еще тебе же «гречихи посеет». Насчет «гречихи» и говорить нечего, ее так или иначе не понимать. Я понимал и то, что «гречихой» не отделаться за свой поступок. Придется отчитываться и перед Тамарой Давыдовной, и перед директором школы. Совестно и перед Екатериной Дюсембаевной, все же мы ее классом уважали.

            - Извините, говорю, - Екатерина Дюсембаевна. Это я… сгорел дотла.

            - И я тоже, - подхватила поднявшегося вслед за мной из-за парты Таня…

            Ничего не разобрав из наших путаных, бестолковых объяснений, Екатерина Дюсембаевна показала нам дверь, требовательно и жестко сказала:

            - Кет класта!

            В узком полуосвещенном коридоре, отделявшем нашу классную комнату от общего зала нижнего этажа, куда выпроводила Екатерина Дюсембаевна, мы встретили Татьяну Дмитриевну.

            - Вы что, с неба свалились? – спросила она. – Почему не на уроке?

            - Вы-выгнали, - сквозь слезы ответила оробевшая Таня.

            - С урока выгнали? Незавидная ваша судьба.

            Приоткрыв дверь в зал и пропустив меня и Таню вперед, Татьяна Дмитриевна сказала, чтобы мы пришли в учительскую и там ее ждали.

            Предстоял не весьма приятный для нас разговор.

            Татьяна Дмитриевна Меринова, завуч школы, преподавательница по математике. Неприметная с виду, невысокая ростом, аккуратно причесанная по старинной моде с заправленными на затылок светлыми волосами, с добрым и внимательным взглядом. Татьяна Дмитриевна – наша любимая учительница. Она знает каждого из нас. И знает так же хорошо, как опытный гуртоправ знает повадки любого животного из своего стада. И как ей не знать своих воспитанников! Родилась Татьяна Дмитриевна в Пресногорьковке. Здесь окончила приходскую школу. Сюда она приехала, получив среднее образование в Курганской женской гимназии, учительствовать. У Татьяны Дмитриевны учились многие из тех, кто в тридцатые годы уже сам учительствовал. Ее мы любили всем своим существом преданно и незабвенно. Так можно любить только любимую учительницу. Не трепетали мы перед ней, но побаивались….

            В учительской, когда мы вошли в нее с Таней, из преподавателей никого не было. Таня, повернувшись ко мне спиной, стали молча разглядывать вывешенный на стенку план воспитательной работы школы, словно он ее касался. Этим она давала мне знать, что ни о чем со мной не желает разговаривать. И мне было не до нее. Сейчас я думал над тем, что бы мне наврать в свое оправдание.

            Прежде мне не доводилось врать. Я никогда не обманывал родителей, не врал товарищам, не способен я и на хитрости. И вот впервые задумал врать. И кому врать. Татьяне Дмитриевне, которую не так-то легко провести. Но что, и как врать, - я не в силах был сообразить.

            Рассказывайте, что у вас там в классе стряслось, - спросила Татьяна Дмитриевна, входя в учительскую.

            - Да так… подрались с Таней, - ответил я, а у самого поджилки затряслись.

            - Подрались? На уроке? Это какая же кошка между вами пробежала? – в голосе Татьяны Дмитриевны гнев.

 

Чего молчите, выкладывайте все, драчуны.

            - Ну… Таня пырнула меня в спину пером, а я не сдержался и ударил ее кулаком, - врал я, а уши горели, словно отмороженные. Таня, поглядев на меня исподлобья, вдруг почему-то заулыбалась. Я догадался, что ей мое вранье понравилось…

            - Он, Татьяна Дмитриевна, вертелся на уроке, - подхватила она, - списывал у нас перевод, дома не сделал, а у нас с Раиской списывал. Из-за него Екатерина Дюсембаевна нам два раза замечания делала…

            - Довольно чепуху рассказывать, - перебила Татьяна Дмитриевна. – Все ясно. Некогда мне вас убеждать в вашей неправоте. На комсомольском собрании доложите, как председатель учкома и член комитета комсомола разодрались между собой на уроке.

            Если бы вдруг под окном учительской разорвалась противотанковая граната, она бы пожалуй, не ввергла нас в такое замешательство, в какое ввергли последние слова Татьяны Дмитриевны. Ни я, ни Таня не отрицали, что дело так обернется. Кто-кто, но мых хорошо знали цену комсомольским собраниям: нерадивым спуску не давалось. Правда, на комсомольских собраниях вопросы поведения и учебы учащихся – комсомольцы обсуждали редко: не было в том нужды. Принимали в ряды ВЛКСМ торжественно и строго. На собрании при решении вопроса о приеме в члены комсомола приглашался весь состав пионерского отряда, из которого пионеры вступали в союз молодежи. Заявления о вступлении в комсомол каждый писал собственноручно, как умел, без чьей-либо посторонней помощи. Рекомендуемы несли моральную ответственность за каждого рекомендуемого.

            Итак, я обещал, что с момента вступления в комсомол буду честен и правдив. С тех прошло немногим больше года… Нарушил я торжественное обещание. Короче говоря, мои слова разошлись с конкретными делами. И за это на комсомольском собрании не погладят. Не был бы я председателем ученического комитета, краснеть бы меньше пришлось. Я сгорю от стыда.

            Не так ли думает Таня? Она была бледна, как стена, у которой стояла подавленная, опустив дрожащие руки на спинку стула.

            Уж лучше был бы на педсовет вызвали вместе с родителями, чем на комсомольское собрание.

            - Здесь вам делать больше делать нечего, вы свободны, - дошли до моего сознания откуда-то издалека слова Татьяны Дмитриевны.

            Она гнала нас, не желая продолжать разговор.

            - Простите, Татьяна Дмитриевна, - враз, словно сговорившись, и я, и Таня, - честное комсомольское, мы больше не допустим глупостей.

 

- Вы бы друг перед другом сначала извинились, невежи невоспитанные.

            - Мы сейчас… Таня, прошу меня извинить, я поступил глупо, необдуманно…

            - Пусть он меня извинит, Татьяна Дмитриевна. Я во всем виновата. Честное слово, я и Раиса Климова.

            - Ничего не разберу. Затеяли – я да мы, да Раиса. Ступайте и сейчас же извинитесь перед Екатериной Дюсембаевной.

            - А с комсомольским собранием как? – нерешительно спросила Таня, направляясь к выходу.

            - Над этим сами поразмыслите. Срыв урока – чрезвычайное происшествие в школе.

            - Доигрались, - как бы между прочим проговорила Таня, когда мы, вконец обескураженные, вышли из учительской.

            - Игра не доводит до добра, - заметил я. – Это еще цветочки, ягодки – впереди. Комсомольского собрания не избежать. Пора, Таня, с шутками кончать.

            - Мир и дружба! – и Таня, улыбнувшись протянула мне руку.

            - Вечный мир и дружба! – ответил я, и на душе стало сразу как-то светлей и радостней.

            С того дня мы с Таней Костыриной стали друзьями. Хорошими друзьями. И с того дня я стал избегать близкого знакомства с девчонками.

            Все, что вы узнали из моего повествования, я и намеривался рассказать той самой девушке, которая ехала со мной на корове. Намереваться-то, намеревался, но рассказывать все-таки не счел нужным: зачем ворошить прошлое, посвящать в свои сокровенные тайны девушку, которую я к тому же встретил впервые. Но так как я сам навязался ей в рассказчики, то пришлось поведать о другом, незначительном происшествии, приключившемся со мной в том же 1939 году летом.

            В сеноуборку мне отрезало косой палец на левой руке. Не весь, брюшко, да чуть-чуть ноготь прихватило. Первую помощь оказала наша повариха тетя Катя, перевязав палец лоскутком от головного платка.

            - Беги, сынок, в больницу, там брюшко и пришпилят к пальцу, - посоветовала тетя Катя.

            Насмерть перепуганный, с окровавленной рукой, бежал я без малого пять километров от бригадного стана до села и всю дорогу ревом ревел. Не так от боли, как от вида собственной крови, обильно просачивавшейся сквозь неумело сделанную повязку.

            Своим рассказом я наивно надеялся вызвать к себе сочувствие незнакомки. Но цели не достиг. Выслушав мой рассказ, она, как ни в чем не бывало, сказала:

            - А я крови не боюсь.

            Может быть сказано это было, только для того, чтобы хоть что-нибудь да сказать. Я же воспринял ее слова по-своему: ты, мол, парень, да испугался крови, а я, девушка, и не боюсь. Меня, конечно заело, и я ответил нарочито грубовато:

            - Пока сам не испытаешь, не узнаешь. Ты за всю жизнь может быть столько крови не видела, сколько из меня из этого пальца вытекло.

            - Вы меня не знаете, Павле, зачем так со мной говорите.

            Девушка обиделась, и я устыдился собственных слов, высказанных в горячах. Действительно, я ее не знаю. Тогда откуда она меня знает? «Павле», говорит. Из деревенских девчат меня никто так не называл.

            - Как ты узнала мое имя? – спросил я загадочную «пассажирку».

            Я и Миколку знаю, - кивнула она в сторону нашего «кучера», прислужившегося  к разговору. – А с Надей мы хорошие подруги.

            - Так ты и сестру мою знаешь? Почему я ни разу тебя не встречал у нас в доме?

            - Мне к вам нельзя приходить, потому что в доме у вас есть кавалеры. Моя тетя – строгая женщина, побьет если узнает.

            Я не удержался, расхохотался. «За кавалера тебя побьет!» Я не слыхивал, чтобы в Пресногорьковке девушек за парней родители колотили. Кто же это девушка со странными понятиями и рассуждениями?

            - Скажи, если не секрет, как тебя зовут, девушка не боящаяся крови?

            - Вы большой шутник. Я не могла бы подумать, что у вас такой острый язык, как бритва. Вы и взаправду, не знаете, как меня зовут?

            - Ей богу, не знаю, - смеясь, к чему-то побожился я.

            - Надя про тебя мне ничего не рассказывала.

            Девушка вздохнула глубоко-глубоко.

            - В Польше меня Лилией звали. Здесь зовут Лидой. Мы с тетей квартируем у Копытновых. Вы их знать должны. Хозяин наш – жестянщик, ведра делает, самовары ремонтирует.

            - Выходит – ты полячка?

            Как это сразу я не догадался. И то думаю, что за акцент у нее, не то украинский, не то еще какой. И со мной на «вы» обращается. У нас в деревне такая фамильярность не в моде.

           Итак, Лилия – из Польши. Лилия Павловская – уроженка города Станислава. Ей ли бояться крови? Она – живая свидетельница многих событий, которые не коснулись нас, мальчишек далекой сибирской стороны.

 

Идут второклассники, третьеклассники… учащиеся старших классов – ни дать, ни взять, юноши и девушки, только что по уму пока дети. Они, конечно, без пап и мам. Веселые, возбужденные, рассказывают наперебой друг другу о своих впечатлениях, накопившихся в памяти за лето. О том, что, где и чем занимался летом, что и кому понравилось и запомнилось из поездки на экскурсию в областной центр.

            Вася Радько с загорелым лицом и шеей, пополневшей, раздавшийся в плечах, жестикулируя руками и красивой кудрявой головой, рассказывает о своем пребывании в районном пионерском лагере, о победе пионеров-футболистов Пресногорьковского пионерлагеря в дружеской встрече с пионерами Боровского, издавна славившегося на всю округу.

            У меня тоже было что рассказать. Хотя и просидел я с обрезанным пальцем дней десять дома, но все же успел заработать в бригаде около пятидесяти трудодней. А это для семьи большое подспорье. На трудодни смогу получить из колхоза пудов пятнадцать хлеба и рублей сто деньгами. «Куплю сестренке хорошее платье, - думаю, - она нынче идет в седьмой класс». Но я о себе ничего не рассказываю, слушаю товарищей, мечтаю о своем.

            Школа, как всегда, встречает своих питомцев приветливо. Торжественная линейка по случаю первого звонка. С началом учебного года учащихся поздравили секретарь райкома комсомола Иван Денисович Коломиц, завуч школы Татьяна Дмитриевна Меринова, старшая пионервожатая Евгения Архиповна Чернова. С ответным словом от учащихся нашего класса выступил Иван Головин. Ему аплодировали больше всех. Закрывая линейку, директор школы Степан Степанович Черепанов обратился к учащимся со следующим сообщением, омрачившим наше праздничное настроение:

            - Сегодня, когда счастливая в счастливой стране советская детвора садится за парты, фашистская Германия бомбит с самолетов польские города и села, убивая ни в чем не повинных мирных граждан. Если оголтелые фашисты посмеют навязать нам войну, мы ответим тройным ударом на удар врага….

            Малышка-первоклассник позвонил в колокольчик. Все – на первый урок.  Суждения у старшеклассников о перспективах войны разнообразны и путаны. В конце концов спорящие разделились на две группы. Одну возглавлял Михаил Журавлев. В его группу вошли Вася Радько, Иван Головин, Алексей Андреев, Митя Орел и девчонки. Концепция этой группы заключалась в том, что Германия, покончив с Польшей добьется своего и на этом остановится.

            - А Прибалтика? – возражают им из другой группы. – следующие жертвы Германии – Литва, Латвия и Эстония.

            Вторую группу спорящих возглавлял Саша Фиронов. Он придерживался «самых крайних» взглядов. Фашистам одной Польши мало.

 

О войне дискутировали недолго, всего три дня, то есть до тех пор, пока радио не принесло известие об объявлении войны Германии Францией и Англией.

            В сентябре части Красной Армии вступили в Станислав. В доме, где проживала Лилия Павловская со своей тетей Бертой, расквартировался санитарный батальон одной из воинских частей. Здесь-то тринадцатилетняя Лилия впервые увидела раненых красноармейцев. Одного из них поместили в комнату Лилии. Он был тяжело ранен в шею. Об этом Лилия узнала от санитаров, дежуривших посменно у постели больного. Голова и шея раненого были забинтованы.

            Тетя Берта встретила советские войска с открытой враждебностью. И она, и ее муж, офицер польской армии – ярые белогвардейцы. В 1920 году пан Павловский участвовал добровольцем в походе на молодую Советскую Республику. А ныне возглавляет одну из кавалерийских частей, оказывавшую сопротивление Красной Армии. Тетя Берта запретили Лилии появляться в комнатах, где находились советские бойцы. Но любознательная племянница, вопреки запретам сварливой тети. То и дело забегала в свою комнату. Чтобы взглянуть на умирающего красного солдата. Ей было очень жаль раненого. Глядя на него, она думала, что вот и ее отец где-то воюет с немцами и, может быть тоже ранен, и тоже, как этот солдат, умирает. Лилия тогда еще не знала, что ее отец-пограничник с женой, в первый же день боев против вторгшихся немцев погибли на границе…

            Я и Колька внимательно слушали рассказа Лилии. Мне показалось, что я уже об этом слышал. Раненный красноармеец… город Станислав… Решил проверить свои догадки, спросил Лилию, не помнит ли она имени раненого красноармейца.

            - Как не помню, солдаты-санитары его Петром называли.

            - А фамилию знаешь? Прозвище?

            - Зачем вам? Немного припоминаю. Из двух слов прозвище. Первое – «нова». Второе – какое-то божественное… Новакрестов, или Новокрестильников…

            - Петр Новокрещенов?!

            Лилия чуть с телеги не спрыгнула.

            - Павле, так это он… тот солдат у нас был – Петро Новокрещенов. Как вы можете про это знать?

            Это наш, пресногорьковский. Сержант Петр Михайлович Новокрещенов. Он был ранен в Польше, излечился. Нынче весной демобилизовался, домой вернулся с орденом Красной Звезды. Хочешь, я устрою вам встречу. Он сейчас за председателя колхоза.

            - Пожалуйста, сделайте мне с ним свидание. Он меня не может знать. Но мы познакомимся. Я буду много рада.

            Я пообещал, что «свидание сделаю» тотчас же после ее возвращения из Первомайки.

            Путешествие наше шло к концу, мы подъезжали к Семиверстному колку. Наша теперь уже знакомая незнакомка пошла пешком в Первомайку, а мы свернули с Колькой в лес…

            Шла война, а я благоустраивался: красил наличники своего дома, хотел видеть его красивым. Ведь я не думал пускать в село, страну, в свой дом врага. Все мы были глубоко уверены в скорой победе.

            Да, я красил наличники и пел, вернее насвистывал мотив популярной военной песни:

Пусть ярость благородная…

            - Добжий день, пан Павле!

            - Лилия! Вернулась? Так скоро?

            - Я очень хочу увидеть Петра.

            - Поздно уже. Его сегодня, пока мы с тобой вояжировали на корове, призвали воевать. Так что, девочка, встреча не состоится.

            - Павел!

            - Я оглянулся. Из открытого окна колхозной конторы что-то кричала встревоженная женщина.

            - Чего там? Что стряслось?

            - Беги сюда быстрей. Михаил Донцов убит…

            Кисть, которой я красил, выпала из моих рук. Упав в ведро, она забрызгала краской платье стоявшей рядом Лилии. Я опрометью бросился бежать в контору. В коридоре увидел такую картину. Николай Николаевич Донцов, стоял прижавшись к стене, бледный. Трясясь от нахлынувших слез. В руках он держал окровавленный носовой платок и самодельный из газеты конверт. На полу врассыпную валялись открытки, письма, фотокарточки. Не зная, что в таких случаях делать, я бросился подбирать содержимое вскрытого пакета. В кипе разбросанных по полу бумаг и писем я обнаружил комсомольский билет. На обложке его коричневые пятна – кровь. Я раскрыл билет и прочел:

            Фамилия … Донцов

            Имя и отчество… Михаил Николаевич

            Год рождения.. 1921

            Время вступления в комсомол.. август 1938 года.

            Пресногорьковский райком ЛКСМК

            В билете – фотография: Минька с девушкой. Я знаю ее. Аня Лошак. Они любили друг друга. Фотографировались за день до призыва Миньки в армию. На лицах – счастливые улыбки…

            Не помню, как приплелся домой. Я давным-давно не плакал – возраст. Мне шел девятнадцатый год. Но сейчас я плакал, не стыдясь своих слез. Мне было горько. В комнате встретил Лилию. Она сидела на лавке у стола, расстроенная.

            - Павле, вам не надо плакать. Это ваш друг убит? Да?

            Она встала и подошла ко мне, взяв меня под руку. – Я люблю тебя, Павле. Я заменб твоего друга.

            - Лилия, что ты говоришь? Разве можно заменить друга детства. Он убит. Ни ты, никто другой не заменит его.

            - Но я буду вашим другом. Хорошо?

            - Другом ты мне, Лилия, будешь. Я постараюсь полюбить теья, малышка.

Лилия прижалась ко мне. Я обнял ее. Она тоже плакала. Отчего не знаю: от горя ли, настигшего меня, или от радости.

            - Вот это любовь! До слез. – В дверях стоял Саша Фиронов. – Я вам не помешал? Извиняюсь, ауфвидерзеен, товарищи влюбленные.

            - Стой, Александр, куда ты спешишь? Тут не до шуток.

            - Вижу, что вам не до шуток. С любовью не шутят.

            - Михаил Донцов убит.

            - Не трепли я зыком, - и сел, с каждой секундой все больше бледнея. – От кого узнал?

            - Пакет старшина из его части прислал, сам видел только что.

            - Хлопцы, вам треба мстить за товарища.

            - Да, - подхватил слова Лилии Саша Фиронов. – Месть! Только месть! Кровь за кровь, смерть за смерть!

 

Последнее обновление ( 14.11.2012 г. )
 

Добавить комментарий


« Пред.   След. »

Из фотоальбома...


Муратова Ираида Федоровна


Эдель Элла Яковлевна


Совхоз Краснознаменский

ВНИМАНИЕ

Поиск генеалогической информации

Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script

 

 
 

Друзья сайта

      Спасибо за материальную поддержку сайта: Johannes Schmidt и Rosalia Schmidt, Елена Мшагская (Тюнина), Виталий Рерих, Денис Перекопный, Владислав Борлис

Время генерации страницы: 0.261 сек.