ИМЯ 

Знал соблазн я, весь мир обозначив тюрьмой,

из себя сотворить для себя же кумира,

и себя видел в бронзе, но чаще  –  в трюмо,

и в себе видел мир весь, и скорби все мира. 

Видел в тоге себя я, в стогу и Того,

итого, сразу в трёх ипостасях. В итоге

я сыграл в этой жизни совсем не того,

да и сам не того был. И был я в дороге. 

И, пройдя все дороги и все города,

где другого играл я и был где другим я,

я увидел итог всех итогов. Тогда

я узнал свое имя  –  и сделался им я.

(1997)

 ***

Наши синие сны стережёт проливная луна,

не пытайся их взять, как проснёшься, в прекрасный плен...

Память станет поляной белёного небом льна.

Выходя от себя, оставляешь себя в тепле.

Выходя от себя, оставляешь следы свои,

на полях, на страницах написанных кем-то книг.

И идут затяжными дождями в тебе бои,

и горят городами большими твои огни... 

Посмотри за окно: ты видишь, стоит туман...

он стоит, как часы; он в твоём (ты в своём) уме.

Город – словно хранилище книг, где дома – тома...

хоть страницу одну прочитать в этот день сумей! 

Каждый день в небо заходит красная лошадь,

и купается в небе. И каждую ночь медведи

бродят по небу, залитому нефтью. Надень галоши,

если небо прольётся под ноги тебе… В последний

из последних дней затерявшейся этой планеты,

или ночь, когда мир нависает роем глухим осиным,

тело старой Земли кратко вспыхнет, как высохший 

                                                                              ствол осины,

и Земля в распакованном виде своё обретёт нетто. 

(1999)

МУЗЫКА

 И свет ещё горит,

и я ещё не умер,

и речь моя ещё

не выпита до дна.

Молчи! Не говори,

что этот мир безумен…

И речь ещё течёт

вишнёвого вина. 

И речь течёт, и мир

безумен, слава Богу!

Твой мир и речь моя

– как сёстры-близнецы,

и третья – точно Рим

– иллюзия?… дорога?

– сестра мне и маяк,

театр, сон и цирк. 

Пока ещё горит,

пока ещё играет,

пока ещё оркестр

не выдохся (в шкафу)…

не выдохся, как спирт,

живёт – не умирает!..

пока ещё свой крест

созвездия несут… 

…Пока ещё несут

свой крест; пока играет

мой маленький оркестр

– то тише, то сильней…

Предчувствуем весну…

и птичка вылетает,

синичка здешних мест…

Лови её скорей!.. 

(2000)

В НОЧНОЕ ВРЕМЯ СУТОК 

Приди домой – и подохни!

Сойди, как с крыльца, с ума.

Под окнами ходят кони,

и смотрят на них дома. 

Моргают ко сну подъезды,

и кашляют на мороз,

и кони, как сгусток бездны,

–под сводом высоких звёзд. 

Глаза их мутны, как вина,

как кляксы, блестят бока,

как ямы, чернеют спины,

незанятые пока. 

Колеблющейся походкой,

боясь опрокинуть мир,

выходишь – и смотришь робко

на небо и снег под ним. 

Быть может, близка погоня –

считай свои этажи!..

Но утро идёт, и кони

уходят,            

            и время – жить.

(1997)   

***

Я  люблю переходить на красный свет.

Цвет зелёный, как тоска, – совсем не то,

пусть он в лампе, витаминах и листве,

и зовётся – малахитовый цветок. 

Но на красное готов перебегать,

к чёрту ангелов и замыслы Его, –

и, покинув таракании бега

городов, из круга вырваться бегом... 

Пусть сгорает светофор и небосвод,

и бежит из глаз и кранов всех вода,

не спасёт меня ни небо, ни ОСВОД,

ни слова, что переходят в провода. 

(1997)

РАЗГОВОР ОБ ИСКУССТВЕ

 Я  не писал стихи целую вечность...

и потерял форму, и содержание.

Знаю, искусство не терпит простоя... оно, конечно...

ну а точнее, – оно бесконечно. Я это знаю! 

Знаю ещё, что оно уступает жизни

(в «схватке за жизнь» «не на жизнь, а на смерть»);

только не дал бы за жизнь я и свой мизинец,

а за искусство пошёл бы... Хоть «курам на смех» 

я бы пошёл, или на мыло – шеям,

собственной шее – на мыло и на верёвку...

Это метафоры только... меня нежнее

трудно найти и преданней той чертовке, 

что называют жизнью, люблю её я!

(Речь не о той, что бьёт и имеет хватку,

жизнь как омоним жизни: зовясь любовью,

жизнь вступает лишь в схватку          

                 со смертью и в родовые схватки).  ...

только лишь слово. Другой разговор – искусство,

есть оно, есть; и ни съесть его, и ни выпить,

и целовать его, и обнимать до хруста

также нелепо, как сахар на рану сыпать... 

Знает любая девочка, в юбочке и сандаликах,

раны и огурцы посыпают солью.

Не потеряться не просто в прекрасных далях

–в этих глазах – как озёра, как лес и поле. 

В этих глазах полыхают-горят закаты,

и зажигают во встречных сердцах рассветы...

Так и искусство, которого, знаю, хватит,

чтобы зажечь все светила и все фонари на свете. 

Что есть искусство, которого нам ни выпить,

как ни пытайся выпить его с друзьями?

Может, искусство красной подобно сыпи,

если болезнь Прекрасной подобна Даме. 

(2000)

***

Словно древний меч, ты возьмёшь в свои руки ручку,

и бумаги лист (он похож на июльский глетчер).

То ли рыцарь ты, то ли спятивший кучер,

и метафор тройка – символ волшебной речи. 

Ты – любитель воли (в любом измеренье – грешник),

в твоей памяти алые, алые вишни:

помнишь вкус их, который сильнее смерти...

(невпопад стреляя строкой, как обычно – лишний)

… помнишь запах грозы и весёлую плоть черешни. 

Нарекать вином из-под крана сырую вод

укаждый волен, кто слово, как лаву, выдал

из горящих недр своих... Только годы

обратят говорящего в смуглый идол… 

Только бронза не властна – и строки, как реки, льются,

и ломают лист, в сотый раз… И искусство длится.

Лишь сменяются датами даты, и лица сменяют лица

в клетках древней бумаги, и чьи-то глаза, как блюдца,

смотрят в небо, где строит корабль любитель воли,                                                           

                                                               последний рыцарь. 

(1998)

***

Распахнулись сырыми ветрами ворота марта.

Под рубахою снега взбухает весны аорта.

И разбухли стихи от метафор, как эта карта

на стене – от своих городов, их названий, годами стёртых. 

И пытается ручка строчку напрячь. Прячет

в рукаве автор полный кувшин речи.

Вот прочитает притчу о журавле зрячий, –

небо – есть клин клиник, он от земли лечит. 

Голым глаголом обжечься – проще пареной репы

(это знает любой пионер, – как симптомы гриппа).

С птицей счастья в руках пляшет сердце под ритмы рэпа,

когда мир, как петрушкин рукав, пустотой пропитан. 

…Проводи чернотою зрачков уходящую стаю,

под полотнищем неба, как флагом, торжественно стоя.

И стихи под ногами твоими с весной растают,

и стихийно наполнят – всё, что наполнить стоит.

(1998)

***

Двадцать восьмая весна, как герои-панфиловцы,

держит от пошлости и нелюбви оборону.

Кошки грамматику учат, скворцы изучают кириллицу,

в классе сольфеджио пробует голос ворона. 

Мокнут зонты, после них улыбаются улицы,

лица и волосы женщин целуются ветром.

Крыши-старушки под тяжестью неба сутулятся

на глубине неразменных его километров. 

И отражается небо в глазах, отражается,

словно река они, карие и голубые. 

И поражается сердце мое, поражается,

словно от чуда, навечно и словно навылет… 

Эти слова поднимаются в гору – и заново

падают… Падают,                               

                          круглые  голые камни.

Где взять слова, чтобы высечь из самого алого,

алого горла горячее, жадное пламя!.. 

Вдруг понимаешь – какое же нужно спокойствие

жёлтому Будде восточному с детской улыбкой…

И вспоминаешь… Впиваются нервные, острые…

и оборона моя превращается в пытку.

(1999)

***

Ты не станешь моей судьбою.

Ты не станешь моей надеждой.

Я скажу тебе: «Бог с тобою!»  

И твоей не коснусь одежды. 

Между нами всё безнадежно –

закатилось моё светило…

Лишь ненужная только нежность

к той звезде, что давно остыла 

и оставила оттиск бледный

на пустом и холодном небе…

Только нежность… она – последний

наш недуг, белоснежный лебедь. 

Наша нежность – она повсюду,

ей отравлены все предметы,

и тебя помнить долго будут

эти окна – и стены эти.

(1999)

«БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ!»

 Терпи, бумага! Скрипи, перо!

Скрепляй, художник, порыв пера

В один шедевр, что,  как паром,

отчалит в небо. ( Давно пора!) 

Пусть грянет буря! Пусть грянет туш!

Нагрянут гунны из недр души.

Довольно робких и мёртвых душ,

горящих зданий не затушить! 

Пари над миром! Дерзи! Дерзай!

Играй со спичками и грозой!

Спасай, художник, как дед Мазай,

сей шарик, блещущий бирюзой. 

А ищешь Бога  -- ему пиши!

Иди по крышам к нему пешком.

Ты стал, как солнце. Таким большим.

Войти бы в счастие сквозь ушко… 

(1997)  

ВОЗВРАЩЕНИЕ 

Я иду… (но куда?..  и откуда я вышел? –

то ли из дому, то ли – из прожитых лет…).

Ухожу вглубь себя я:       всё ближе,                                                      

                                                     всё выше;

достаю из кармана свой счастливый билет. 

Я потерян – как день, – и забыл о потере,

и стою над вселенной своей

                                                                я один,

словно маленький бог в той сплошной Лотерее

от младенческих ливней до полярных седин. 

Выпадает то снег, то нежданная карта…

человек упадёт – как звезда – из окна.

Выпадают из памяти детство и парта.

Выпадает любовь

                                и строка,

                                                 и страна. 

Выпадает в осадок билет лотерейный…

белый дым, белый ангел, измученный мой…

Я найду тебя, в снежном саду, Лорелея.

Я вернусь!

Я вернусь, непременно, домой…

(1997, 2003)                                       

  ***

Выхожу из троллейбуса, как паста выходит из ручки,

и бросаю слова на хрустящий бумажный снег,

и выходят, выходят

                                             затейливые закорючки,

что возможно увидеть только в случайном сне. 

На деревьях развешаны хлопья цветных метафор,

как бельё после стирки; мой голос летит в эфир,

птица красная, словно уста и плаха,

словно налитый в гранёный стакан чифир. 

Передо мной раздвигается густой воздух

и растекается по двери густой сладковатый стих –

тысячью глаз ночь глядела в глаза мои, 

                                                                   словно в воду…

тысячью звёзд осыпалась на каменные листы… 

Слепая старушка всё вяжет, всё вяжет пряжу,

у неё много терпения и большой стаж;

узор за узором вяжется…

                                             Глядишь, новый день наряжен,

и готов на показ; мы увидим его, досчитав до ста.

(1998) 

***

В клетках памяти обретаем мы бытие,

и для каждого клетка отведена своя…

Даже если о саде    неведомом нам    поём

и не видим вырытых между словами ям. 

На листе бумаги  среди молодых могил

оставляешь след  запятые  былую боль

засыпаешь яму  думаешь: … помоги!…

 и тебе помогает. Ты помощи рад любой. 

А под утро ты засыпаешь 

                                                 глубоким сном,

словно снегом – землю,

                                          память и речь. Ты нем.

Рыхлый сон тебе валит за шиворот, ты же в нём –

растворяешься, настежь… становишься ты никем 

или всем, что одно и то же. Ты вышел в мир,

как выходят в море, стал каплей. Ты – плоть морей.

Ты являешься светом – и, кроме того, – дверьми,

что раскрыты для света,

                                             и стражем у тех дверей… 

Возвращаешь память себе, обретаешь речь,

открываешь клетки слов, кормишь их из рук.

Только свободу не можешь свою сберечь,

и продолжаешь обещанную игру.                                                        

  (2002)