"Оставлю мать, как последнего члена этой семьи, не буду иметь даже письменной связи..."

1931 год

В Федоровский РИК

От сотрудника Соваппарата Кустанайского совхоза Крупий Василия Ивановича

Заявление

Решением комиссии по чистке Соваппарата, мне применена 2-я категория. Вина приписывается следующая:

Связь с чуждым классовым врагом (с отцом)

Экономическая поддержка его

Отсутствие документов о порыве связи с типичным кулацким хозяйством

Со своей стороны вынесенное решение считаю слишком суровым по следующим обстоятельствам:

Прежде всего мне не было известно о классовой принадлежности моего отца Крупий Ивана и по заявлению Предкомиссии, что принадлежит к числу кулацких, что подтверждено документально Федоровским РИКом, и если это так, я доверяюсь властям и в дальнейшем буду рассматривать и вести речь об отце, как кулацком элементе.

Связь с чуждым классовым врагом, в данном случае с отцом, у меня выразилась в том, что в момент, когда отец скрался, я принял на свое иждивение мать, тем самым якобы способствовал, с одной стороны побегу отца и с другой – взял на иждивение оставшегося члена семьи.

Создавшееся положение обстояло в следующем положении, примерно в середине сентября 1930 года приехал ко мне отец, который просил меня, чтобы я взял к себе мать, так как он хочет уезжать на Украину в ввиду наступления холодов и глубокой старости матери (возраст 65-70 лет), она не сможет перенести такое далекое расстояние без потери жизни, на что я дал согласие. На мой вопрос о причинах отъезда, отец ответил, что надоел суровый местный климат, и что ему не остается места в поселке, так как поселок коллективизируется, а он вступать в колхоз не желает. О пользе и преимуществе коллективных хозяйств для бедняка и середняка, я убедить его не мог, так как он главным образом, мотивировал тем, что колхозники бездельники, из чего я сделал вывод, что когда человек не верит в существование Октябрьских завоеваний, не мог осознать и увидеть в религии дурмана и что религия нужна только капиталисту и другим нетрудовым элементам для большей эксплуатации пролетариата, то с него столько же будет пользы и в колхозе, на чем я и прекратил разговор.

Выявить же сторону о классовой его принадлежности также не мог, задавал вопрос «облагался ли он по 28 статье», удовлетворительного ответа не получил, так как он по своей политической и общеобразовательной неграмотности все сборы и взыскания относит к налогу, и как мне известно было что весной 1930 года он получал помощь на обсеменение, как середняк. Из этого я сделал вывод, что принадлежит к числу середняков и на день приезда ко мне. Моего же пособничества в его побеге не было ни с какой стороны, так как мать приехала сама ко мне и уже в начале только ноября, которая сообщила мне, что отец выехал неизвестно куда, оставив ее. Таким образом живя в поселке еще месяца полтора, местные власти могли его забрать, если это требовалось законом, я же его при себе не держал и что мог предпринять после того, как с сентября больше не видел, и не зная места его пребывания, совершенно не предполагая, что преследуется законом.

Экономическая поддержка выражается в следующем:

В период 1929 года я посылал отцу два раза деньгами: один раз рублей 30 и второй раз – 40 рублей, о чем заявлял на проверке, посылал деньги по письму сестры, которая просила меня о высылке на приобретение для нее одежды, так как отец скупится купить ей праздничную одежду. Обвинение в экономической поддержке кулацкого хозяйства, совершенно считаю неправильным на основе того, что посылка не предусматривалась на имущественные нужды и в 1929 году, как правительство, так и я не рассматривали как кулацкое хозяйство принадлежащие отцу, и кроме этого, сама сумма не столь значительна, чтобы могла укрепить хозяйство.

Отсутствие документов о порыве связи с типичным кулацким хозяйством, главным образом поставлено мне в вину, что я не мог представить комиссии раздельного акта с отцом. Я считаю, что с моей стороны здесь только не соблюдена формальность, но фактически, начиная с 1924 года я был в полной мере независим в материально и моральном отношении от отца, и наоборот, отец от меня. Начиная с 15 сентября 1920 года я начал служить. В первое время, правда, заработок мой был незначителен и я был на содержании отца, но уже с 1922 года я зарабатывал так, что мог самостоятельно содержать себя, и с 15 января 1924 года окончательно выбыл с семьи, с какого времени и считаю, что первая связь с последними. До 1928 года находился при Кустанайском исправительном доме, заработок был вполне достаточный на содержании моей семьи в числе трех человек (меня, жены и ребенка). И с 1928 года по сие время при Кустанайском зерносовхозе, где заработок был также достаточен (не менее 100 рублей в месяц).

В силу этого делить с отцом его хозяйство, я совершенно не имел в этом надобности и кроме этого, я никогда не задумывался о возвращении в хозяйство, так как в его хозяйстве ни своим трудом, ни другими путями не участвовал. Поэтому считаю совершенно излишне иметь какие бы то ни было акты, или что другое в этом роде и никогда не предполагал, что с меня это спросят.

Работая в советском аппарате одиннадцатый год без перерыва. Ни один раз не имел по службе взысканий, а это говорит за мое добросовестное отношение и преданность к делу и в особенности по работе в Кустанайском зерносовхозе, активно участвуя в общественной жизни, что было выявлено при моей проверке. Я думаю, что  это есть вернейшее доказательство о моем классовом перерождении и преданности социалистическому строительству в равной мере с другими участниками построения социализма.

Прошу рассмотреть мое заявление, если найдете возможным, снимите данное при проверке взыскание.

В доказательство о порыве связи с семьей, как принадлежащей  к кулацкому классу, приму последние меры. Уезжая с данной местности, оставлю мать, как последнего члена этой семьи, не буду иметь даже письменной связи, а также и оказывать материальную и моральную поддержку с моей стороны.

13 марта 1931 года

ГАКО П-164 Опись 1 Д.28